Сентябрь 1939 (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич - Страница 30

Как ни странно, мой крик остановил порыв большинства, бойцы чуть пришли в себя. Я же спустился в траншеи, мысленно похвалив себя за решение сходить к полевой кухне… И с удивлением отметил, что самолеты-то немецкие вроде как следуют мимо города, взяв курс на юго-восток — не иначе как в сторону шоссе Тарнополь-Львов.

И хотя я с ходу догадался, куда и зачем летит армада «юнкерсов», все же на сердце стало чуть легче — не нас, выходит, прямо сейчас будут без шансов равнять с землей. Не нас… Еще успел подумать, что перед каждым авианалетом немцы посылали вперед воздушный разведчик-«раму», а мы ничего такого в небе не замечали. Или «фокке-вульф» сто восемдесят девятый ещё не приняли на вооружение? Впрочем, все равно какой-нибудь другой разведчик появился бы в небе, тот же сорок пятый «хейнкель».

Однако в этот же миг от воздушной армады бомберов отделились два звена «лаптежников», двинувших в сторону нашей высоты — напрочь оборвав мои рассуждения.

Ох, рановато все же я расслабился…

— Бронебои, пулеметчики — к бою!

Глава 13

Шесть самолетов, побарахтаться вроде можно, верно? В прошлый раз на город налетела полноценная эскадрилья, сейчас вдвое меньше бомберов… Правда, остановили врага наши «ястребки» — но где они сейчас? Хотя… Вдруг, как тогда появятся от земли, приближаясь к «юнкерсам» снизу?

Нет, не появились — зато потянулись в сторону врага трассирующие очереди зенитных «Бофорсов», крупнокалиберных «гочкисов». Выручая свой бронетанковый щит, поляки открыли огонь с дальней дистанции, нарушив строй бомберов. Очередь одной из зениток даже достала крыло «лаптежника», тотчас задымившего и клюнувшего носом вниз… А потом на 324-ю рухнула двойка «мессеров».

Последние свалились с неба, зайдя со стороны солнца — их не замечали, пока истребители не открыли огонь из восьми пулеметов разом! Строчки трассеров неумолимо потянулись к орудиям, расчеты которых лихорадочно пытались развернуть автоматические пушки к новому врагу, зашедшему с тыла… Нет, не успели — очереди идущих на огромной скорости «мессеров» перехлестнули два орудия, а расчет последнего так и не успел развернуть ствол в сторону истребителей.

Просто не успел…

Впрочем, в хвост одного из «худых» ударил крупнокалиберный «гочкис»; явно подготовленный пулеметчик открыл огонь с упреждением по курсу, целя в мотор. Хотя, быть может, бил он по кабине… Так или иначе, трассеры крупнокалиберных пуль французского пулемета уткнулись в фюзеляж, продырявили хвостовое оперенье истребителя. И тот сразу сбился с курса, пошел вниз, стремительно теряя скорость; в воздухе за самолетом потянулся тонкий дымный след…

Второй истребитель последовал за подбитым камрадом — возможно, надеясь подобрать пилота, если последнему удастся вынужденная посадка. Но, несмотря на неожиданный отпор оказавшихся довольно зубастыми поляков, на высоту уже зашла тройка «юнкерсов»; воспользовались тем, что последняя зенитка все еще пытается достать «худых»… Не пытаясь пикировать,«лаптежники» сбросили на высоту контейнеры с мелкими осколочными бомбами — что раскрылись сразу после сброса, накрывая значительную площадь разом. На 324-й тотчас поднялся такой густой грохот и треск с многочисленными вспышками, будто на ней фейерверк взрывают!

Но это был лишь отвлекающий маневр, цель которого — дезориентировать зенитчиков; со второго захода юнкерсы пошли на пикирование, посылая в поляков густые очереди курсовых пулеметов…

Впрочем, последнее я увидел уже мельком. Вжавшись животом в стенку окопа, обшитого тонкими древесными стволами, теперь я бестолково таращусь на заходящие в пикирующий маневр «юнкерсы», выбравшие целью «Кортумову гору»… Последние также открыли огонь из пары курсовых пулеметов, прижимая моих зенитчиков к земле. Последние хоть и стреляют — но палить начали чересчур рано, длинными, рассеивающимися на расстоянии очередями, без всякого явного результата.

Но вот уже и знаменитая полубочка «лаптежников», заходящих на бомбометание! Синхронно завалившись на правое крыло, «юнкерсы» перевернулись в воздухе, неубираемыми шасси к небу — и из этого положения устремились к земле, включив отчаянно бьющие по нервам «ревуны»… Этот «ведьмин» рев словно давит на мозг; вой пикирующих бомберов реально парализует, заставляя крепче вжиматься в землю в поисках хоть какой-то защиты! Меня держит на ногах лишь убеждение, что я командир и должен заставить подчиненных вести бой — иначе все погибнем. Между тем, красноармейцы, до того стоявшие рядом со мной, теперь уже гурьбой, до отказа забились в «лисью нору» — я же отчаянно закричал, ощущая при этом, что крупная дрожь охватила все тело:

— Огонь! Огонь, вашу ж… Открыть огонь! Стреляйте! Стреляйте же!!!

Трассы встречных пулеметных очередей все же потянулись к падающим вниз пикировщикам, заходящим на линию траншей. И ведь один из «лаптежников» испуганно вильнул в сторону — даже я смог разглядеть пляшущие на фюзеляже бомбера вспышки пламени бронебойно-зажигательных пуль… «Юнкерс» вроде бы не задымил и довольно легко вышел из пикирования, однако бомбы скинул раньше времени — и те оглушительно рванули в стороне от траншей, здорово тряхнув землю под ногами… В отместку бортовой стрелок от души врезал парой длинных очередей в сторону пулеметных гнезд.

И даже сквозь вой второго бомбера я расслышал вблизи себя отчаянный вскрик…

А потом земля под ногами словно бы подпрыгнула — чудовищный толчок бросил меня на дно окопа, а тугая волна горячего воздуха с силой толкнула в спину! Грохот близкого разрыва ударил так оглушительно, что у меня тотчас засвистело в ушах, будто бы заложенных ватой; открыв глаза, я не смог сперва ничего рассмотреть — пелена густого дыма накрыла позиции… Хотел было выпрямиться — и вдруг почуял вибрацию от ударов в правую стенку окопа; на фуражку посыпалась древесная щепа и комья земли.

Не сразу даже понял, что очередь бортового стрелка со второго «юнкерса» легла буквально надо мной. Именно по тому месту, где я стоял до взрыва… Мама дорогая, да меня едва не убили!

Осознавать последнее и странно, и страшно; как едва не убили, меня же ведь не могут убить! Я же, я… Попаданец, да? И по законам жанра бессмертен⁈ Вот только в первый день оуновская пуля подковала руку — и боль никуда не уходит; теперь вот едва разминулся с пулеметной очередью.

А сколько еще раз мне так повезет⁈

Впрочем, а ради чего вообще мне жизнь без семьи — без любимой женщины и детей? А ведь если мне удалось уже изменить ход Второй Мировой, и начать Великую Отечественную именно 19-го сентября 39-го, если гражданские и военные потери СССР окажутся реально ниже… То какова вообще вероятность, что судьба наших с Настей семей сложится именно так, как сложилась в мое время? Что именно наши родители встретят друг друга, что родимся именно мы⁈

Я ни разу не задумывался об этом до сего мгновения — а, задумавшись, погнал мысли прочь: сделанного не воротишь. Мои решения наверняка уже повлияли на будущее Великой Отечественной — вон, немцы только что полетели бомбить растянувшиеся колонны 6-й армии Голикова… И это уже никакой не локальный конфликт, не случайная стычка! Но при этом даже просто логически война теперь должна сложиться для СССР легче, с меньшими людскими потерями. А вот всякое послезнание с моей стороны автоматом утратило силу — и моя жизнь, по большому счету, уже не представляет никакой особенной ценности.

В том числе и для меня самого… Мавр сделал свое дело — мавр может уходить?

Последние мысли были столь неожиданны, что я, как ни странно, взбодрился — и почуял вдруг острую жажду действовать. Кто в свое время хотя бы раз не мечтал оказаться на поле боя Великой Отечественной? Кто хотя бы раз не мечтал врезать фрицам — в отместку за наших дедов и бабок, за убитых детей, за похороненное нацистами великое будущее?

А если терять больше нечего, так почему бы не рискнуть исполнить мечту — раз уж представилась такая возможность⁈

— Щас я вам, твари… Щас попляшете, уродцы!