Отец на час. Работает спецназ (СИ) - Коваль Лина - Страница 52

— Папа! — Маша топает ногой, а ее большие, подведенные чем-то голубым глаза стекленеют. — Я… я… я… я на тебя обиделась. Воть!.. — по-детски выкрикивает и, яростно вдалбливая газон босоножками в землю, несется в дом. Как сигнальная ракета.

— Подросток она, твою мать, — усмехаюсь и ворчу под нос. — Кукол иди спать укладывай и молока выпить не забудь… С ночевкой собралась…

Оставляю палатку так. Захожу в дом и устало валюсь на банкетку в прихожей.

Пушистый тут как тут. Трется об колено.

— Ну чего ты, Пух? Как?.. Чего нос сухой?.. Не болеешь?..

Старый стал. Да и скучно ему…

Джесс три месяца как усыпили. Старость взяла верх... Вроде и собака-то так, с мизинец. Пробник ведь. А когда хоронил, в душе свербило, мама не горюй. Изрыдались тут всем составом.

Это жизнь…

У всего есть начало и у всего есть конец. И мы не молодеем.

Прислушиваюсь к голосам в кухне. Сначала думаю, что Машка на меня жалуется, но потом опознаю по интонации Киру Осипову.

— Мы не встречаемся, Фед-де-рика. Нет, нет и нет!.. — голосом явно подшофе говорит.

— Ой, дорогая, ну сколько можно? Вы с Андреем уже пять лет живете вместе.

— Мы не живем вместе!

— Ну, вот сколько раз в неделю ты ночуешь у него? — хитро интересуется моя ненаглядная.

— Ик… Шесть. Все, кроме понедельника, когда мне в офис на планерку надо. Он как раз через дорогу от моего дома, — растерянно произносит Кира.

— Ну вот видишь. В отпуск вы — вместе, выходные — вместе, и у тебя с ним — оргазм!.. Ты сама говорила!..

Закатываю глаза и мысленно закрываю ушки. Представлять секс Попова — не очень-то и приятно. Не сильно его долюбливаю, но стараюсь относиться уважительно, как и к пианисту.

— Я его терпеть не могу, — стоит на своем Кира.

— Ты его любишь, дорогая, — Федерика произносит мягко-мягко. — Всю жизнь его любишь.

— Ненавижу!..

— Любишь-любишь…

— Ой, — голос Осиповой ломается. — Кажется, ты права!..

— Ну вот видишь! Давай еще шампанского выпьем!..

Что это у них за праздник?.. Мужа нет, жена в пляс?..

Поднявшись, снимаю спецовку. Три дня дома не было. В Нижнем Новгороде с мужиками рыбачили. Очередной плод любви русско-татарского союза обмывали.

— Добрый вечер, — заглядываю в просторную, светлую кухню.

— Ой, Влад, — моя озирается и резко подскакивает, расправляя длинную, шелковую юбку. — Ты приехал?

— Приехал! А что? Не должен был? — усмехаюсь и, едва касаясь, отвечаю на поцелуй. — Грязный весь, Федерика.

Она смеется и все равно обнимает.

— Я тебя ждала. У нас ведь такое событие, Влад. Даша два часа назад родила, Леон звонил.

— Поздравляю, — широко улыбаюсь и обнимаю ее крепче. — Вот это новость! Нормально все у них?..

Федерика стирает набегающие на глаза слезы, отлепляется от моей груди и идет к столу. Стоя ко мне боком, разливает шампанское.

— Вроде все хорошо, Леон уже дома, отсыпается. С их сыночком все хорошо: здоровый мальчик, крепкий. И Эльза к брату приехала, взяла выходной на практике. Кое-как отпустили, больница ведь. И вообще… Ты представляешь, я теперь бабушка!..

Осматриваю взволнованное лицо с радостно-блестящими глазами, чуть покрасневшими щеками и порозовевшими губами, и опускаю взгляд до выреза на узкой футболке, под которой прорисовывается кружевной бюстгальтер.

Грудь взволнованно поднимается и опускается.

Бабушка, твою мать!..

Одна подросток, вторая — бабушка…

А я тогда кто? Кевин Костнер?..

— Ой, я пойду, — подрывается с места Кира и поправляет прическу. — Поеду…

— Тебя увезти? — спрашиваю, оценивая степень ее трезвости.

Не хотелось бы, конечно, — сил нет, как устал, но не предложить не могу. Негостеприимно.

— Не надо, Влад. Я Львеночку позвоню… — хватает свой телефон.

Мы с Федерикой обмениваемся улыбающимися взглядами.

— А где все?.. — спрашиваю. — Машу я уже видел…

— Ты ей запретил ночевать у Миры? Она только что рыдала на весь дом…

— Запретил.

— Я так и знала, — качает головой Федерика, но не возражает.

Конфликтов на эту тему у нас почти не было, а если и были какие, то мы всегда разговаривали.

Не большой фанат «поточить лясы», в отличие от того же Русского, но с женой вроде как надо. Жизнь научила, что замалчивать нет смысла. Только хуже будет.

— Так где все?

— С Брониславой Никифоровной и няней на площадку ушли. Скоро придут. Мы ждали тебя. Я сейчас ужин разогрею.

— Я в душ, — киваю глупо улыбающейся в экран телефона Кире. — Пока.

Поднимаюсь на второй этаж и, выстояв полминуты у Машиной двери, все-таки иду в спальню. Раздевшись, отправляю вещи в стиральную машину и запускаю программу на три часа, чтобы ушли въевшиеся запахи костра и бензина. По-армейски быстро моюсь и пока надеваю пижамные брюки и чистую футболку, уже слышу доносящийся с первого этажа детский визг.

— Папа, — залетает в спальню наш четырехлетний Добрыня. — Папа пвиехав.

— Привет, сын, — еле успеваю его поймать и обнимаю, путая светлые волосы на затылке. — Ну как вы тут, бойцы?..

В дверном проеме замечаю Ивана. Он скромно переминается с ноги на ногу.

— Ну, чего ты там стоишь? Иди сюда, — смотрю, как он бежит к нам, и подхватываю второй рукой. — Как вы тут, бойцы? — повторяю.

— Папа, мы на пвощадку с бабой Бвоней ходиви… Я там с говки катався и пвыгав с нее, вообще не боявся, — Добрыню, как обычно, не перебить. Весь в мать-начальницу. — А Ванька боявся. Ха-ха, — смеется в кулачок.

— Никогда не смейся над тем, кому страшно, — останавливаю его веселье.

— Извини, бват, — сын тут же хмурится и еле сдерживает слезы. Критику не любит. — Я ведь не звой, папа. Пвосто он ставше, а всего боится! Вазве так бывает?

— Во-первых, Ваня старше тебя всего на полтора года, а во-вторых, запомни: у страха нет возраста и нет пола. Завтра все вместе пойдем на эту площадку, посмотрим, чего ты там боишься, Иван, — подбадриваю.

— Спасибо, папа, — он обхватывает мою шею и, видимо, планирует мое удушение. Сжимает.

А я вспоминаю, как он у нас появился…

Два года безуспешных попыток забеременеть привели к тому, что мы с Федерикой приняли взвешенное решение взять ребенка под опеку. Долго готовились, ездили по детским домам, как это ни кощунственно звучит — выбирали ребенка. Чтоб раз… и наш был. Это только прочувствовать можно. Девочка, мальчик… Тогда было неважно.

Пока искали, так и забеременели, но от идеи опекунства не отказались. Почему-то было понятно, что Бог нам шанс дал, потому что мы на правильном пути.

Родился наш Добрыня-Теодор — сильный, крепкий пацан на четыре с половиной килограмма.

А где-то через полгода мы возобновили поиски.

Иван…

Он мне сразу понравился. Скромный, воспитанный парень с большими, зелеными глазами и русыми волосами. Будто свой. И подошел он ко мне сразу, как-то доверился. Сердце тогда екнуло, а единственное сомнение, которое было — это его возраст. Всего два года. Мать от грудничка отказалась, отца и не было. Документы оформили быстро.

Так, Ваня переехал к нам, и растут они с Добрыней. Вместе. Когда-то дружно, когда-то не очень. Темпераменты у них разные, но главное — оба здоровые. А доброту и смелость мы воспитаем, это ничего.

До позднего вечера занимаюсь младшими детьми. Соскучился, да и жене разгрузка. Слышу, как она созванивается с родителями, чтобы порадовать их новостью о пополнении в молодой семье Леона. Плачет от счастья, радуется.

А когда мальчики засыпают в своей комнате, захожу в спальню и застаю жену за туалетным столиком. Наклонившись, обнимаю ее сзади и разглядываю наше отражение в круглом зеркале на стене.

— Армия спит?.. — она спрашивает, ласково поглаживая мои запястья.

— Спит, — смеюсь и поднимаю Федерику из кресла, чтобы сесть самому, а затем тяну к себе на колени.

— Как твоя новая машина? — спрашивает она, складывая руки у меня на плечах.

— Нормально, — отвечаю невозмутимо.