Вторая жизнь Арсения Коренева. Книга пятая (СИ) - Марченко Геннадий Борисович - Страница 50

— Как? — покосился на меня Брежнев. — Думаю вот, куда его повесить, дома или на даче. А может, в рабочем кремлёвском кабинете?

Он хихикнул, давая понять, что это была шутка.

— Отдайте на ВДНХ, — предложил я немного неожиданно для самого себя. — Пусть в павильоне достижений туркменских трудящихся висит.

— Думаешь? Кхм… А в общем-то, идея неплохая. Саша, ты как думаешь? — повернулся он к Рябенко.

— Думаю, Леонид Ильич, что этот ковёр станет главным экспонатом выставки.

— На выставке Ван Гога я главный экспонат, — тихо пропел я про себя.

— Что ты там поёшь, Арсений? Новую песню сочиняешь? Кстати, мог бы нам тут импровизированный концерт устроить.

— Знал бы, что попросите — гитару из дома прихватил бы, — развёл я руками.

— Саша, можно ведь как-то инструмент организовать? — повернулся Брежнев к своему начальнику охраны.

Тот крякнул, но согласно кивнул:

— В принципе нет ничего невозможного, тем более какая-то гитара…

— Вот-вот, озаботься…

— А как вам вода заряженная, Леонид Ильич? — втиснулся я со своим вопросом.

— Вода-то? Хм, отличная вода! Косарев тебе должен был доложить, что я словно бы лет десять скинул.

— Он что-то вроде этого и сказал, правда, всё больше допытывался, как я это делаю.

— А ты никому не рассказывай, — хохотнул Брежнев и тут же посерьёзнел. — Я чего тебя позвал-то. Меня Гапуров вчера уговорил с утра съездить в Фирюзу, сказал, что это недалеко от Ашхабада. Места, мол, удивительные, душой и телом отдохнёте. Ну я и согласился, вроде как спешить теперь уже некуда. А заодно подумал, чего тебе со всеми взаперти сидеть… Прокатишься с нами, а заодно Гапурова подлечишь. Я вчера смотрю, он-то сначала ничего вроде, а потом начал прихрамывать на левую ногу. Спрашиваю, что у тебя с ногой? А он, мол, воспаление коленного сустава. «Лечишься?», — спрашиваю. «Да вот, — говорит, — мазями мажу, даёт временное облегчение. А на операцию ложиться не хочу, за республикой глаз да глаз нужен». А я ему — есть, мол, у меня в поезде врач один, лечит прикосновением руки. Кунаеву вон сердечко за один сеанс вылечил. Ну Гапуров и заинтересовался, покажи, говорит, Леонид Ильич, своего чудо-доктора, может, он и мне поможет… Ну как, поможешь?

— Подлечу, — пожал я плечами, — отчего же хорошему человеку не помочь.

— Вот и славно! — кивнул Брежнев. — Через час подадут транспорт, поедешь во второй с Медведевым. Как раз успеешь позавтракать, если ещё не завтракал. Кстати, Гапуров пообещал, что в местном санатории нас угостят туркменскими блюдами. Пробовал когда-нибудь туркменскую кухню? Нет? Вот и отведаешь со мной за компанию.

Выехали через час с небольшим. Брежнев и Гапуров ехали в «Чайке», мы с Медведевым и охранником главы республики, севшим рядом с водителем — в чёрной «Волге». Впереди нашей маленькой колонны двигалась уже «Волга» ГАИ с мигалкой на крыше, позади нас — гаишный «Жигулёнок».

Главной достопримечательностью этой местности, которая даже в местную зиму, больше похожую на осень, выглядела достаточно живописно, я посчитал огромную, древнюю чинару о восьми стволах. У нее даже было название «Семь братьев и одна сестра». Глава местного самоуправления, буквально светившийся от счастья, что в его владения пожаловали столько высокие гости, тут же рассказал связанную с чинарой легенду. Если коротко, то суть такова. У садовода Бахарлы и его жены Айджамал рождались только сыновья. Однажды их самый младший, седьмой сын нашёл у речушки блестящий бирюзовый камушек и принёс домой. Мать обрадовалась и пошла к звездочёту показать находку сына. Звездочёт посмотрел на переливающийся тысячами оттенков камушек и велел растереть камешек в порошок и выбросить, иначе в их семье родится дочь и принесет им несчастье. Конечно, ничего с камнем садовод и его жена делать не стали, в итоге благополучно родилась дочь, которую нарекли Фирюзой, в честь камешка бирюзового. С 14 лет стали к ней свататься. Прислал и чужеземный царь свата, но девушка ему отказала. Разозлённый отказом царь отправил свои войска, чтобы захватить девушку силой. Братья, узнав о приближении чужеземных войск, вышли навстречу и в узком ущелье устроили засаду. Когда войска оказались в ущелье, братья с двух сторон, с вершин гор, сдвинули громадные камни. Камни, увлекая за собой лавину, обрушились на головы врагов. Непрошенные гости бежали в панике. Второй натиск неприятеля был сильнее первого. Братьям пришлось днём и ночью обрушивать камни на врагов. А юная Фирюза носила братьям воду.

На третий раз чужестранцам удалось ворваться в сады старика Бахарлы. Фирюза вышла на сопку и крикнула: «Эй джигиты-туркмены!»

Её голос никто не услышал, и тогда она ещё раз крикнула. И опять её голос потерялся в скалах. На третий раз она так жалобно и требовательно крикнула, что даже камни сжалились и повторили её зов громко и многократно:

— Эй джигиты-туркмены! Кому дорога честь, приходите сражаться!

И голос её был услышан во всех аулах. Говорят, тогда и родилось эхо. Подъехали джигиты. Фирюза повела их туда, где братья сражались против чужеземцев.

Но оказалось, что все семеро братьев погибли в неравном бою. Джигиты, видя это, двинулись в бой и оттеснили вражьи силы за гору. Но Фирюза так была потрясена гибелью братьев, что вытащив кинжал, убила себя.

После боя оплакивать героев собрались жители окрестных аулов. В это время к отцу и матери погибших подошел звездочёт и сказал:

— Я же говорил, что камень принесёт вам несчастье!

— Разве это несчастье — потеря детей, погибших за честь? — ответил старый Бахарлы.

Их похоронили там, где они погибли. На их могиле выросла могучая чинара с восемью стволами. Ущелье, в котором выросла чинара, было названо по имени девушки Фирюзой, а чинара стала зваться в народе «Семь братьев и одна сестра».

Это нам рассказали, когда мы сделали остановку у Чинары, проезжая как раз Фирюзинское ущелье с нависшими по бокам скалами. Тут, когда пришлось походить, я заметил, что Гапуров и впрямь прихрамывал. Так что, когда мы оказались в санатории, я попросил Медведева подойти к Брежневу, узнать, когда Гапуров будет готов к манипуляциям на больном колене. Медведев, чуть помедлив, всё же выполнил просьбу. Брежнев, в свою очередь, обратился с тем же вопросом к Гапурову, и тот сказал, что сейчас гостей ждёт обед, а после обеда, если Леонид Ильич не против, он готов доверить мне своё колено. Так и решили.

Обед же был превосходен! К этому времени погода улучшилась, даже начало припекать солнышко, поэтому обедали на веранде с великолепным видом на озеро и горы. Все по приглашению Брежнева и Гапурова уселись за одним большим столом — дастарханом. И это не выглядело как панибратство с их стороны, напротив, всё выглядело очень естественно.

Сразу обращал на себя внимание коньяк производства ашхабадского винзавода. Гапуров с ходу заверил, что хорошо выдержанный ашхабадский коньяк ни в чём не уступит неплохому армянскому, и мы в этом вскоре убедились.

Из первых блюд на выбор были шурпа и догрома чорба. Я после долго колебания выбрал всё-таки догрому, которую в той жизни так никогда и не пробовал, а теперь решил исправить этот недочёт. Привычный нам белый и чёрный хлеб заменили чуреки — лепёшки, ещё хранившие тепло тандыра.

На второе были говурма, шашлык и казанлама из мяса ягненка. Тоже на выбор, а можно было отведать и того, и другого. Отведали мы и гутап — лепёшки в виде полумесяца с начинкой как из говядины или баранины и лука.

Ну а главным украшением дастархана стало огромное блюдо с пловом — он же золы, который есть полагалось руками. Горячий жир стекал по пальцам, то и дело приходилось пользоваться тканевой, с красивой вышивкой салфеткой, но я лично остановиться не мог. Как, впрочем, и остальные участники трапезы. Брежнев то и дело нахваливал угощение, а остальные поддакивали, впрочем, совершенно искренне.

После очередной рюмочки коньяка я даже выдал анекдот про плов:

Муж говорит жене:

— Вот ты плов сегодня приготовила, вкус, ну точно такой, как у плова,