Смерть куртизанки - Монтанари Данила Комастри - Страница 4

— Я надену мужскую тогу в день рождения, как только закончится поминальный ужин. Приготовь всё, что нужно, для церемонии на Капитолии, — решительно распорядился он и с гневом сорвал с шеи детскую подвеску.

— Тебе только шестнадцать лет, господин, — возразил Умбриций. — Было бы разумнее подождать, пока исполнится семнадцать…

— Зачем? Полководца Германика объявили совершеннолетним в пятнадцать лет.

— Господин, но Германии — член императорской семьи! — ужаснулся старший слуга.

— А я — Публий Аврелий Стаций, римский патриций[14] из семьи сенаторов и отец семейства! — отчеканил юноша и опустился на предназначенный для него стул с высокой спинкой в центре комнаты. — А теперь вернёмся к ограблению.

— Как, прямо теперь? Когда в доме такая тяжёлая утрата… — с сомнением произнёс секретарь, не решаясь нарушить условности.

— Постараюсь пережить её, — сухо ответил Аврелий, и никто не посмел ему перечить. — Расскажите, что произошло вчера ночью.

— Господин давно подозревал, что управляющий Диомед обманывает его, и недавно велел одному знатоку проверить все счета, — начал Аквила.

— И счета оказались в полнейшем порядке, насколько мне известно, — заметил Аврелий.

— И всё же… Речь идёт о пряжке! — вмешался Умбриций. — На днях господин сказал мне, что заметил пропажу золотой пряжки с изображением богини Авроры, той самой, которую Аквила нашёл в комнате Диомеда. Очевидно, управляющий хотел завладеть драгоценностями семьи Аврелиев, воруя их одно за другим.

— Пряжка? Выходит, вот эта? — Аврелий раскрыл ладонь и показал её, но так, чтобы не видно было, что на ней изображено.

— Не знаю, я никогда не видел её раньше, — неуверенно ответил Умбриций. — Она всегда лежала в сундуке, вместе с другими драгоценностями. Могу только передать тебе, что говорил господин, — неохотно добавил он.

— Пряжка со львом — не единственный ценный предмет, пропавший из дома, — возразил Аквила. — Недостаёт также двух ожерелий, нескольких тонких браслетов, золотых чаш для важных гостей, дорогого браслета с восьмиугольными пластинами, украшенного сапфирами, и нескольких греческих изделий.

— А рубиновая печать? — поинтересовался Аврелий.

— Она лежала рядом с Диомедом, когда мы нашли его без сознания. Несомненно, этот отъявленный вор собирался завладеть и ею, — решил Аквила.

— На самом деле всё, что говорит управляющий Диомед, сплошная ложь, господин, — продолжал Умбриций. — Он осмеливается утверждать, будто кто-то ударил его, когда совершенно ясно, что ему просто стало плохо как раз в тот момент, когда он намеревался опустошить сундук.

— А куда в таком случае делось украденное?

— У него, конечно, был сообщник в доме, он-то и спрятал вещи, — вмешался наставник Хрисипп.

Ни Аквила, ни Умбриций не добавили больше ни слова, но все тотчас посмотрели на юного Париса, покрасневшего как рак.

— Что говорит Диомед в своё оправдание?

— Никто ещё не спрашивал его, господин. Мы ждали, когда вернётся хозяин, чтобы он сам судил, согласно старинному праву отца семейства.

— Приведите его ко мне! — приказал юноша.

Вскоре управляющего приволокли в таблинум и бросили к ногам Аврелия.

Диомед сразу же заявил о своей невиновности.

— Я не крал твои драгоценности, господин! Твой отец слыл заядлым игроком и разорялся, делая долги. Наверное, он уступил некоторые из них какому-нибудь кредитору, как бывало уже не раз.

— Речь идёт не о браслете с сапфирами. Мне кажется, я заметил его несколько дней тому назад кое на ком, — возразил Аврелий, оборачиваясь с немым вопросом к красавице Лукреции.

— Я и в самом деле надевала браслет, когда мы ездили на праздник во Фронтоне[15], но отдала его твоему отцу, как только мы вернулись домой, — объяснила женщина, стараясь скрыть недовольство из-за того, что теперь вынуждена почтительно разговаривать с мальчиком, которого ещё вчера безнаказанно обижала.

— И с тех пор ты больше не видела его?

— Нет, у господина не было больше случая одалживать его мне.

— Даже для того, чтобы передать рабыне почистить его? Ты уверена?

— В этом доме не принято доверять служанкам драгоценности. Но скончавшийся господин… — с раздражением заговорила она.

Аврелий резко прервал её:

— В этом доме я — господин, Лукреция. Стоит запомнить это раз и навсегда, — посоветовал он подчёркнуто высокомерно, и она опустила голову, сдерживая готовый вырваться негодующий возглас.

— Итак, Диомед, ты утверждаешь, что некоторые недостающие украшения мог отдать кому-то мой покойный отец, — продолжал юноша.

— Парадный комплект, конечно, нет. Я сам чистил его вчера, чтобы приготовить к твоему дню рождения, — вмешался Аквила, злобно глядя на управляющего, стоявшего на коленях перед Аврелием.

— Что тебе известно о пряжке, Диомед? — спросил юноша.

— Пряжка со львом всё время была в сундуке вместе с другими драгоценностями. Понятия не имею, как она оказалась в моей комнате, — простонал управляющий.

Аврелий помолчал, что-то обдумывая.

— Который час, Аквила? — вдруг, как бы между прочим, поинтересовался он.

— Недавно пошёл восьмой час, господин, — ответил старший слуга, взглянув на водяные часы.

— Кто-нибудь уже уходил из дома в термы[16]? — спросил Аврелий.

— Нет, господин, они только сейчас открываются.

— Хорошо. Принесите белое покрывало и расстелите его передо мной, — властно потребовал он, и рабы поспешили выполнить приказание.

По непроницаемому лицу юноши никак нельзя было догадаться о том, какая буря тревог и сомнений бушует в его душе. Он решился на очень серьёзный шаг, намереваясь утвердить свой авторитет перед людьми, куда более взрослыми и опытными, чем он.

Приказывать легко, труднее повиноваться. И если он ошибся в этом своём первом, преждевременном суждении, ничто больше не вернёт ему уважения и доверия слуг, в чьих руках находятся его дом, жизнь и репутация римского гражданина.

— А теперь, Умбриций, разденься и дай мне твою тунику.

— Что? — изумился секретарь.

— Ты слышал, что я сказал?

Умбриций начал одну за другой снимать с себя одежды, в недоумении качая головой. Когда он остался только в набедренной повязке, Аврелий остановил его.

— Достаточно, Умбриций, — произнёс юноша. Потом, обратившись к слугам, приказал: — А теперь потрясите его одежды над этим покрывалом.

Пока слуги выполняли приказ, молодой господин не спускал глаз с полуобнажённого секретаря, слушавшего смешки служанок.

— Где ты родился. Умбриций? — неожиданно спросил Аврелии.

— В одном небольшом селе в Этрурии, — ответил тот.

— Да, мне так и говорили, — задумчиво согласился Аврелий.

Он поднялся со стула и, наклонившись, внимательно осмотрел льняное покрывало, затем собрал крупинки песка, упавшие с туники.

— Очень жаль, Умбриций, что порвался мешок, которым ты ударил Диомеда! Дырочка была, наверное, совсем небольшая. А возможно, ты сразу заметил её и поспешил надеть сверху другую тунику. Но спать ты лёг в грязной, рассчитывая поменять её после купания. К счастью, в Риме редко кто пользуется одеждой для сна!

— Как это понимать, господин? — пролепетал секретарь, бледный, как полотно, лежавшее у его ног.

— А так, что в ту ночь ты пошёл за Диомедом и предательски ударил его, чтобы потом опустошить сундук, открыв его ключом, слепок с которого тебе каким-то образом удалось сделать. Зная о проверке счетов, которую велел провести мой отец, ты решил приписать кражу управляющему. А для пущей достоверности спрятал в его комнате одну из взятых в сундуке пряжек.

— Я никогда не видел прежде эту пряжку, господин! — возразил Умбриций.

— Ты уверен?

— Клянусь бессмертными богами! — заявил секретарь, прижимая руку к сердцу.

— Откуда же в таком случае ты знаешь, что на ней изображена богиня Аврора? — рассердился Аврелий.