Смерть куртизанки - Монтанари Данила Комастри - Страница 3

— Верно, но в написании ошибка. По-гречески должно быть Nemeios. Хотя вещь-το старинная, и, может быть, в те времена это слово писали именно так… Или же…

Аврелий задумался, а мальчик смотрел на него, затаив дыхание, ожидая, что же он скажет.

— Послушай, я знаю одного человека, который может многое рассказать об этой пряжке. В библиотеке Азиния Поллиония я встречал несколько раз одного забавного типа — хромой, как Гефест, и мучительно заикается. На первый взгляд кажется немного сумасшедшим, поэтому можешь себе представить, как я удивился, когда узнал, что он младший брат полководца Германика.

— Да ты что! — удивился Парис. Германик — внук императора Тиберия, наследник Цезарей, самый известный человек в Риме. Ни одна женщина не устоит перед искушением бросить ему цветы, когда он проходит мимо; нет юноши, который не мечтал бы вступить в его легион. И чем больше Рим любит своего героя, тем с большим подозрением относятся к нему Тиберий и его мать Ливия[10].

— Именно так! — подтвердил Аврелий. — Но я говорю о младшем брате Германика, о том самом Клавдии[11], которого императорская семья стыдится показывать на людях. Все считают его дурачком только потому, что он хромает и заикается, а мне, напротив, он показался очень славным и остроумным. Кроме того, если судить по книгам, которые читает Клавдий, думаю, он человек учёный. Возможно, о различных древностях он знает, как никто другой в Риме.

— Но тебе же приказано сидеть дома! — возразил Парис, всегда послушно выполнявший все распоряжения.

— Именно поэтому и не удастся ускользнуть через главный вход. Хрисипп полагает, будто готовлю упражнения по риторике, и велел привратнику ни в коем случае не выпускать меня. К счастью, есть и другой способ скрыться отсюда… Только тихо! — и Аврелий указал приятелю в сторону заднего двора.

Вскоре юноша уже с кошачьей ловкостью взбирался на фиговое дерево в саду, а Парис обеспокоенно следил за ним.

— Постой! А если Хрисипп узнает… — попытался он остановить Аврелия, но тот уже перелез через ограду и спрыгнул в переулок.

Три часа спустя молодой человек вернулся тем же путём.

Неслышно прошёл в перистиль и уже хотел было подойти к двери комнаты, где его ожидал Парис, как вдруг услышал удары розги.

— Вот тебе! — гремел взбешённый наставник, хлеща по худеньким плечам Париса. — И ещё, и ещё! — в ярости повторял он, не позволяя своей юной жертве даже прикрыться руками. — Вор, сын вора! Это ты украл пряжку из комнаты Аквилы! Чтобы уничтожить улику против отца, так ведь? Но не выйдет; ты скажешь, где спрятал её, даже если для этого мне придётся содрать с тебя кожу!

— Хватит! — вмешался Аврелий, вставая между ними. — Оставь его, Хрисипп. Это сделал я.

— Ты, несчастный? — взревел наставник. — Зачем тебе это понадобилось?

— Хочу доказать, что Диомед невиновен, — объяснил Аврелий.

Наставник, позеленев от злости, с размаху ударил его розгой.

— Уже три часа, как ищу тебя! Где ты шатался? Уж я поубавлю у тебя спеси, наглый сопляк! — закричал он и снова набросился на него.

Юный Стаций даже не попытался защититься. Оставаясь невозмутимым, он не дрогнул, даже когда розга прошлась прямо по его лицу, и только пристально, с холодной решимостью посмотрел на учителя. Стерпев ещё несколько ударов, он вдруг, пылая гневом, бросился к Хрисиппу и выхватил у него розгу.

— Ударишь ещё раз, убью, — ледяным тоном произнёс он.

— Ах ты, негодяй! Я, значит, для тебя не авторитет! Пока носишь эту штуку, — Хрисипп указал на детскую подвеску на шее ученика, — ты обязан полностью подчиняться мне! Господин требует, чтобы, когда вернётся, ты встретил его как примерный сын, смиренный и почтительный. В следующие нундины[12], в день твоего рождения, ты должен произнести перед гостями торжественную речь. Осталась всего неделя, а ты к ней даже не приступил. Отец с тебя шкуру сдерёт, если не напишешь!

— Нойс тебя, Хрисипп, он тоже сдерёт шкуру, — рассмеялся юноша.

— Отдай розгу, или всё расскажу отцу! Он-то знает, как поступать с непокорными! Не видел разве, как он сам клеймил калёным железом беглых рабов? А одного даже на крест отправил… Отдай розгу; не дашь по-хорошему наказать тебя, велю слугам отнять её! — пригрозил безжалостный наставник, направляясь к Аврелию, который по-прежнему неустрашимо, с вызовом смотрел на него.

Тут дверь открылась, и на пороге появился Умбриций, секретарь господина, с озабоченным выражением лица.

— Что случилось, Умбриций? Может, тебе не нравятся мои методы? — спросил Хрисипп с наглым видом. — Господин доверил мне воспитание своего единственного сына, и я отвечаю только перед ним!

— Сейчас принесли послание из Антия, — трагическим тоном сообщил секретарь. — Плохие новости. Праздник на вилле[13] получился довольной бурный, и господин немного перебрал с едой и вином. Он упал и ударился головой.

— Рана серьёзная? — пожелал узнать Хрисипп, в то время как Аврелий удивлялся про себя, почему не испытывает никакого сочувствия к человеку, подарившему ему жизнь. Хотя, например, когда заболела кормилица Аглая, он заботливо ухаживал за ней день и ночь, пока наконец…

— Он умер, — еле слышно произнёс Умбриций.

— Умер? — побледнел наставник, растерянно глядя на мальчика, который гордо стоял перед ним с лицом, исполосованным розгой.

Умбриций обратился к Аврелию и торжественным тоном произнёс:

— Приношу мои соболезнования, благородный Публий Стаций, отец семейства Аврелиев.

Потом, отступив на шаг, низко поклонился новому господину, который с этого момента становился полновластным властелином всех слуг в доме.

Молодой человек выпрямился и почувствовал, как закружилась голова. Ещё минуту назад он был всего лишь беззащитным ребёнком, которого любой мог безнаказанно оскорблять, а теперь…

Он слегка улыбнулся, взглянув на Хрисиппа, и ещё крепче сжал в кулаке только что отнятую у того розгу. Но уже через мгновение на его залитом кровью лице появилась маска невозмутимости.

— О, Аврелий, да благословят тебя боги! — воскликнул Парис, бросаясь к другу и желая поцеловать ему руку, но тут же в растерянности остановился и пробормотал:

— Господин…

— Держись, Парис, — шепнул ему Аврелий. — Наши мучения закончились!

И, не промолвив больше ни слова, он прошёл в перистиль, где в две шеренги выстроились все рабы, которые, узнав новость, поспешили собраться, чтобы выразить ему почтение.

— Господин… — с уважением приветствовали его все, кто жил в доме.

Умбриций пропустил Аврелия вперёд, Аквила склонил голову с особым подобострастием, а наиболее разбитные рабыни о чём-то перешёптывались, бросая на нового господина лукавые взгляды. Лукреция укрылась за колонной и мрачно поглядывала оттуда на него, гадая, какое будущее ждёт её теперь.

— Почему прячешься, дорогая моя? — с иронией спросил Аврелий, и тон его не предвещал ничего хорошего.

Лукреция неуверенно посмотрела на него, пытаясь забыть, как часто унижала этого гордого мальчика, которому теперь охотно отомстила бы за издевательства его отца.

Новый отец семейства ещё очень молод, думала она, и достаточно слегка приласкать его, чтобы потом управлять в своё удовольствие.

Аврелий взглянул на неё с явным любопытством, потом взял её руку с браслетом, усыпанным драгоценными камнями.

— Этот браслет тебе очень идёт, Лукреция, но не забудь возвратить его мне, — произнёс он так властно, что осторожная женщина даже на минутку испугалась.

Она уже хотела было ответить какой-нибудь хитрой лестью, но, посмотрев на него, встретила ледяной взгляд.

Лукреция издала невнятный звук, скорее напоминавший стон или рыдание, чем изъявление согласия.

— Какие будут приказания, господин? — почтительно спросил Аквила.