Телохранитель Генсека. Том 4 (СИ) - Алмазный Петр - Страница 49

Услышав эти слова, Цвигун удивился так, что его густые брови взлетели вверх.

— Но, как я вижу по вашей реакции, Семен Кузьмич, вы об этом слышите первый раз?

— Да как так, вообще не понимаю… Алексей Николаевич — это такой рубака… вояка… Он же кавалерист, ну и добрейшей души человек. Сколько раз с ним лично встречался, почему же он мне ничего не сказал? — ошарашенно произнес Цвигун.

— Я о том же спросил. А он сказал, что не хотел распространять сплетни и слухи за спиной у человека, занимающего высший пост в республике. Решился сообщить только когда были собраны подтверждающие документы. Но известные нам всем события, связанные со смертью Андропова и Щелокова, снова заставили его повременить. Он так мне сказал: «Я ведь подавал докладные записки, все правильно подавал. Но, как назло, что-то случалось на всесоюзном уровне. Просто какой-то злой рок». То есть ход делу не давали наверху, а на местном уровне он боролся, как мог. Пресекал самые вопиющие случаи, доводил дела до суда. Но что толку? Либо суд оправдывал обвиняемого за недостатком улик, либо человек, которому давали, к примеру, пять лет, через год выходил из тюрьмы по амнистии. Инаури сказал: «Встречаешь такого, а он смеется мне в лицо. А я старый человек, войну прошел, я врагов уничтожать привык. Что ж мне, стрелять его на месте? Да, у меня есть горячие ребята, которым не нравится весь этот бардак. Они мне говорили, Алексей Николаевич, давайте уберем такого-то или такого-то. Но разве так можно? Да и толку-то? Одного уберешь, а на его место десять новых встанут».

Я помнил судьбу председателя грузинского КГБ в своей прошлой реальности. В отличие от многих грузинских чиновников, семья Инаури жила скромно. Алексея Николаевича поначалу трудно было назвать профессионалом секретных служб — он не имел ни соответствующего опыта, ни образования. Но благодаря отличной интуиции и покладистому характеру, освоился и проработал на должности почти 35 лет — с 1954 по 1988 год. И все эти годы пользовался любовью и уважением у подчиненных. Шеварднадзе побаивался Инаури и не зря. В восемьдесят восьмом году Инаури ушел в отставку, но спокойно пожить ему не дали. В девяносто третьем, после возвращения Шеварднадзе к власти, Инаури умер при загадочных обстоятельствах. Хоть он и был уже в весьма почтенном возрасте, но версию с убийством я бы не исключал…

— О мерах, которые я предпринял для погашения волнений и недопущения кровопролития, которое явно готовилось организаторами, я рассказал в отчете. Там много деталей, потому не буду отнимать ваше время — при желании ознакомитесь сами. Сейчас же расскажу только о подноготной этой «национальной революции». Так вот, с документами, полученными от Инаури, я поехал к Шеварднадзе. Мы с ним обстоятельно поговорили…

Я кашлянул, вспоминая этот разговор. Синяков, конечно, Эдуарду Амвросиевичу я не оставил, но разочек приложил по печени. С удовольствием, надо признать. Изначально я таких намерений не имел, но Шеварднадзе вынудил меня применить насилие своим высокомерием и нежеланием сотрудничать. И только на собственной шкуре почувствовав, что может быть еще хуже, он согласился поехать и поговорить с народом. Но об этом я не стал рассказывать собравшимся.

— Такой же разговор состоялся со Звиадом Гамсахурдией. С ним разговаривали полковник Васин и генерал-полковник Инаури. По итогу Шеварднадзе выступил сначала перед депутатами. После они вместе с Гамсахурдией вышли на балкон, где Шеварднадзе торжественно заявил, что грузинский язык — это государственный язык Грузии. А русский язык — это язык межнационального общения, язык дружбы и братства. Присутствие за его спиной Звиада Константиновича хорошо повлияло на народ. Люди стали расходиться.

— А где в это время находился Костава? — поинтересовался Цинев.

— Костава? Он находился там, где ему и положено — в СИЗО. Его взяли очень тихо. Буквально, когда отошел в кусты отлить. И арестовали его грузинские милиционеры, за нарушение общественного порядка. Дальше дело техники — «писающего мальчика» затолкали в воронок и доставили в камеру ближайшего следственного изолятора. А вообще Костава — человек абсолютно безбашенный, ничего не боится. Как показали на допросах задержанные снайпера, их целью был именно Мераб Костава. Именно его и назначили на роль… не знаю, уместно ли тут это слово, но оно самое подходящее — на роль сакральной жертвы.

— Знать бы еще, кто назначил… — задумчиво произнес Устинов.

— А здесь в общем-то нет большой тайны, — Удилов легонько улыбнулся самыми уголками губ. — Московская хельсинкская группа назначила. И академик Сахаров, как идейный вдохновитель. И с ним что-то тоже нужно будет решать.

— Но это не сейчас. Пока у нас Шеварднадзе идет первым вопросом, — напомнил Брежнев.

— А Шеварднадзе весь тут, — сказал я и пододвинул Леониду Ильичу папку с документами и докладной Инаури. — Хоть сейчас в следственную группу прокуратуры. А вот то, что арестовали Тамару Чхеидзе — это совершенно напрасно.

— Почему напрасно? — вскинулся Цинев. — Советской девушке, комсомолке, дойти до того, чтобы раскидывать клеветнические листовки с непроверенной информацией — это ни в какие ворота не лезет! Тут сразу статья!

— И что в результате будет? Сделаете из нее национальную героиню и важную политическую фигуру в среде диссидентов, — возразил я. — Лучше отпустить в обмен на публичное покаяние. Наша страна переживет глупость семнадцатилетней девчонки, которая сама же раскается, если уже не раскаялась.

Я сказал об этом «жесте милосердия» не просто так, а потому что хорошо помнил события в Грузии — в моей реальности они случились немного позже, весной семьдесят восьмого года. И арестованная тогда Тамара — Тамрико — Чхеидзе отсидела, кажется, года четыре. Вышла из тюрьмы, как с курорта: загорелая, счастливая. За ней два охранника несли чемоданы. Когда у Тамрико спросили, что в чемоданах, она, солнечно улыбнувшись, сообщила, что в одном ее наряды, а в другом написанные ею книги. С неё эта тюрьма — как с гуся вода, а страна в ее лице получила серьезную диссидентку.

— Увидев, что за публичное покаяние сразу же отпускают, они все вообще страх потеряют, — недовольно помотал головой Цвигун. Нужно еще что-то…

— Согласен с Семеном Кузьмичом, — поддержал Цвигуна Брежнев. — Другие предложения у вас еще имеются, Владимир Тимофеевич?

— Хорошо, давайте не просто предложим покаяться, а пусть покажет личным примером, как она становится на путь исправления, — предложил я.

— Это как, например?

— Трудом! Так же, как вы планируете «исправлять» собственную дочь, Леонид Ильич. На БАМе есть такая станция — Ния-Грузинская. Поселок в Иркутской области, в самом начале БАМа, недалеко от Усть-Кута. Пусть вместо ареста и образа мученицы о Чхеидзе появится статья в газетах о том, что дочь режиссера, снявшего культовый фильм «Отец солдата», раскаялась в прошлых ошибках и приняла решение поехать на БАМ в команде детей партийных и хозяйственных деятелей…

Я не успел закончить фразу, когда Цвигун засмеялся. Он даже похлопал в ладоши, изображая аплодисменты.

— Владимир Тимофеевич, вы бесподобны! — сказал он сквозь смех. — Я уж почти начал считать вас либералом, а тут такое предложение. Не хотел бы я видеть вас своим врагом… Вот так прилетит что-то — и не догадаешься, что ваших рук дело. Это суметь надо, так хитро вывернуть. И ведь правильно все будет!

— Что ж, постановление уже принято о том, что «золотые» детки работать обязаны, вот пусть и приступают. Всяко лучше, чем с протестами баловаться, — согласился с моим предложением Брежнев. — Моя Галя тоже с завтрашнего дня начинает трудовую деятельность на комбинате «Красная роза».

Вскоре совещание закончилось, но Леонид Ильич остановил меня, когда я, вслед за остальными, хотел покинуть кабинет. Кроме меня, с генсеком оставался еще генерал Рябенко.

— Володя, останься. У меня еще есть к тебе пара вопросов, — сказал Брежнев.

Он встал из-за стола и прошел в комнату отдыха, примыкающую к кабинету. Сел в кресло, вытянул ноги и, устало вздохнув, закрыл глаза. Мы с Рябенко переглянулись. Я вопросительно поднял брови, но генерал в ответ только молча пожал плечами. Беспокоить генсека лишними вопросами я не стал. Ждал, пока он сам расскажет, что от меня требуется.