Телохранитель Генсека. Том 4 (СИ) - Алмазный Петр - Страница 48

— Что значит, сакральная жертва? — задал вопрос кто-то из ряда оперов. — То есть я знаю, что это такое по сути, но в ключе событий в Грузии…

— Вы помните, как это было в Чехословакии? Один из участников протеста, Ян Паточка умер после допроса в чехословацких органах безопасности. В итоге его имя стали использовать как символ сопротивления. Также после ввода войск в Чехословакию в шестьдесят девятом году два студента — Ян Палах и Ян Зайиц — совершили публичное самосожжение. В результате они стали национальными героями в определенных кругах, что тут же подхватили на Западе и раздули в прессе. Но и смерть Паточка, и самосожжение тех двоих случились уже когда в Чехословакии волна протестов схлынула, люди в основном успокоились. В Грузии пока еще первый день протестов. Все только начинается, и случись подобное, реакция толпы будет непредсказуемой. Все знаете, что грузины — люди горячие, вспыльчивые, начнется такая резня, что остановить потом будет сложно. Еще вопросы есть?

Вопросов не было.

Мы погрузились в автобус и скоро летели спецрейсом в Тбилиси.

Следующие три дня пролетели так быстро, что я не успевал следить за временем. Сразу по прилету организовал на базе местного КГБ «ситуационный штаб», разделив его на четыре сектора — аналитика, агентурная работа, общественные коммуникации, снабжение. Изучал без перерыва поступающие сводки по численности протестующих, точкам напряжения, «динамике слухов», прогнозы на ближайшие часы. Ежедневно проводил часовой брифинг с партийной номенклатурой, милицией, градоначальниками и университетской верхушкой, чтобы все решения были согласованными. Организовали «горячие линии» и ящики для предложений при исполкомах, чтобы напрямую «слушать народ».

Ребята, прилетевшие со мной из Москвы, в основном работали на улицах. Следили за тем, чтобы не допустить провокаций и «спустить пар» у протестующих, перенаправив их энергию в менее деструктивное русло. Нельзя загонять крыс в угол, потому ребята следили, чтоб милиция не блокировала выходы с площадей, не брала людей «в кольцо», не задерживала у памятников и храмов; любой силовой шаг допускался только после трехступенчатого протокола деэскалации.

В итоге нам за три дня удалось сместить конфликт из политической плоскости в хозяйственную. Мы предоставили протестующим «легальные» трибуны в домах культуры, кинозалах, театрах, университетах — они ушли с улиц, раздробились. Там же выступали представители власти, в основном на грузинском языке. Не грозили и не пугали, а с уважением к людям давали им предметные ответы на любые вопросы, обещали решить те проблемы, которые были не надуманными — и тем самым успокаивали недовольных, снижали градус противостояния.

Разумеется, кое-кого пришлось задержать и наказать. Но даже сами протестующие понимали, что это были задержания не «инакомыслящих», а настоящих провокаторов и хулиганов. Также пришлось снять с постов двух наиболее токсичных начальников РОВД с формулировкой «за превышение», восстановить в должности одного несправедливо уволенного преподавателя, устроить показательные служебные проверки за воровство и коррупцию в торговле и на больших стройках. Тем самым общество получило ощущение восстановленной справедливости. Вишенкой на торте стал пропиаренный всеми местными СМИ символический жест — союзное финансирование строительства национального культурного центра и программа реставрации старого города. Таким образом мы показали, что Москва «не давит, а инвестирует».

В итоге у меня все получилось идеально. С точки зрения советских реалий семидесятых, можно сказать, что проблему я решил «нетрадиционно», но главное, что эффективно. Официальная формулировка звучала как: «мнение трудящихся учтено, конфликт исчерпан». Некоторым могло показаться, что протест рассосался сам собой, но только я и немногие товарищи знали, каких усилий и какой работы нам это стоило.

Сразу по прилету в Москву отправился в Кремль. Отчитывался перед Леонидом Ильичом в его кабинете.

Уже стал привычным состав таких вот «кризисных» посиделок: Цвигун, Удилов, Цинев, Рябенко и я. Но в этот раз присутствовал еще и маршал Устинов. Дмитрий Федорович был в форме, с большими маршальскими звездами на погонах.

— Владимир Тимофеевич, мы вас слушаем, — обратился ко мне Леонид Ильич. — Доложите подробно, не упуская ни одной детали.

— До моего прилета расстановка сил в Тбилиси была следующей. Во-первых, студенты провели демонстрацию. Прошли по проспекту Руставели до здания Верховного Совета Грузии и вручили обращение для рассмотрения на сессии Верховного Совета. Сессия заседала первый день и не было никаких причин для того, чтобы отказать в рассмотрении обращения. Однако им отказали, причем по формальным причинам — запятые не так стоят, формат петиции не тот, подписи неразборчиво и без расшифровок. Что, естественно, вызвало волну возмущения грузинской молодежи. Но, несмотря на возмущение, держали себя удивительно спокойно, причин для задержаний и тем более применения спецсредств не было. Однако войска Закавказского военного округа были приведены в боевую готовность. Здание штаба Закавказского округа окружили бронетранспортеры. Офицеры переведены на казарменное положение, запрещены все увольнения.

— Это правильно, — Устинов кивнул, — Мне Мельников докладывал о ситуации в Тбилиси каждый час. О принятых мерах тоже. Я его поддержал.

— Да, все клонилось к тому, чтобы протест затух, тем более, что инициативная группа протестующих подготовила обращение, исправив замечания канцелярии Верховного Совета Грузии. Если в огонь не подкидывать дров, он гаснет сам собой. Так и с протестами. Но в это время по личному распоряжению Шеварднадзе освободили из СИЗО Мераба Коставу и Звиада Гамсахурдию. Они тут же развернули бурную деятельность. На заседании инициативной группы эти двое разнесли в пух и прах организаторов протеста, сказали, что те уронили честь грузинской нации, что пошли на поводу у ничтожных бюрократов, действующих по указке из Москвы. Тут же выдвинули предложение подготовить новое обращение, прорваться в зал заседаний Верховного совета и зачитать требования о статусе грузинского языка прямо с трибуны.

— Я всегда говорил, что Шеварднадзе фигу в кармане держит, — заметил Цинев.

— Думаю, что фига — это слишком просто, если говорить о Шеварднадзе. Вы же знаете, как его называют в Грузии? Белый лис… Заметьте, не орел, не волк, а лис… — возразил Циневу Цвигун.

— Такой была ситуация к нашему прилету, — продолжил я доклад, когда эти двое закончили перебрасываться репликами. — Следующим утром Тбилиси напоминал горный поток. Даже я не ожидал такого развития событий. Толпы на улицах, но пока без агрессии. И основной причиной таких масштабных волнений был слух о том, что грузинский язык запретят вообще. Использование грузинского языка перейдет на бытовой уровень, все остальное — на русском. Я тут же приставил по два оперативника к Гамсахурдии и Коставе. Не впрямую, но приказал защищать их даже ценой собственной жизни. Чтобы ни один волос не упал с их голов. Еще несколько членов команды вместе с сотрудниками грузинского КГБ обследовали все чердаки, все крыши. Вместе с участковыми провели поквартирный обход по всему проспекту Руставели.

— Это гигантская работа, — заметил Удилов.

— Она того стоила, Вадим Николаевич, — ответил я. — Обнаружены и обезврежены шесть подготовленных снайперских позиций. Задержаны трое подготовленных снайперов. С ними сейчас работают наши грузинские коллеги.

— А где же все это время находился Шеварднадзе? — нахмурившись, спросил Брежнев.

Глава 23

— Когда толпа подошла к зданию Верховного Совета Грузии, Шеварднадзе уже был на государственной даче, под усиленной охраной, — ответил я Леониду Ильичу. — Мне стоило большого труда вытащить его оттуда.

— Хорошо, продолжайте…

— Здесь хочу сделать небольшое отступление. В день приезда, отдав распоряжения оперативникам, я встретился с председателем КГБ Грузии. Алексей Николаевич Инаури отдал мне докладную записку со всеми материалами по Шеварднадзе и вообще коррупции в республике. Мы очень долго беседовали и Алексей Николаевич сообщил, что несколько раз отправлял документы в КГБ СССР с просьбой принять меры, но их так и не последовало…