За речкой (СИ) - Март Артём - Страница 31

— Так, парни, — продолжил я после краткого и суховатого знакомства со всеми окружающими. — Теперь расскажите, по какой причине был сыр-бор? Что случилось-то?

Парни все как один переглянулись. Но никто не спешил первым открыть рот.

— Стучать не хотите? Похвально. Я и сам стукачей не люблю и не уважаю. Потому сообщаю — мой вопрос к стукачеству не имеет никакого отношения. Кроме меня и вас эту потасовку никто не видел. И о ней никто и не узнает. Решим все тут, на месте. Раз и навсегда.

Парни снова переглянулись.

— Ладно, — я выдохнул. — Не хотите так, будем по-другому. Рядовой Махоркин.

— Я, — мрачно сказал Махоркин.

— Кто такой Каймет Ураков?

Махоркин помрачнел.

— Служил с нами. Хорошо дружили. Погиб.

Тогда я стал догадываться, что к чему.

— И какая тумбочка была его? Вон та?

Я указал на тумбу, занавеска которой была одернута в сторону. Все пространство внутри занимала одна единственная вещь — простреленная каска, лежавшая там.

Эта каска была не чем иным как памятником. Памятником погибшему солдату. А вместе с ней и «тумба». Так уж повелось на пограничных заставах, что иной раз, когда пограничник погибал на службе, за ним навсегда оставляли спальное место. Это значило, что солдат навсегда остался в рядах личного состава. Что его помнят, а жертву — уважают.

Так было и в этом случае. Только масштабы поскромнее.

— И куда ж мне девать мои вещи? — возмутился вдруг Пчеловеев, — чего ж мне, под шконку их засунуть или как?

— Каймета я хорошо знал, — возмутился ему Махоркин, — он мне жизнь спас! А тебя я че-то не знаю!

Глебов ничего не сказал. Только посмотрел на Пчеловеева взглядом, полным мрачной силы. А он мог себе позволить такой взгляд. Все же книгочей был под два метра ростом и едва не задевал макушкой потолок.

— Отставить, — сказал я тихо. Потом посмотрел на «старожилов». — Каска бойца — не хлам. Я уверен — Каймет был вам хорошим товарищем. И хорошим бойцом. Потому я прекрасно вас понимаю. Самому приходилось терять хороших ребят, друзей, раненными…

Я не опустил взгляда, только перевел его на стариков.

— И погибшими. Забывать наших парней, кто навсегда на службе остался — себя не уважать.

Я медленно приблизился к спальному месту погибшего солдата. Старики даже расступились, давая мне проход. Я аккуратно и бережно взял каску в руки. Вернулся на место.

— Но спальное место нужно живому солдату. И тумбочка ему нужна для личных вещей, — я протянул каску Махоркину. Потом глянул на Пчеловеева, обозначая место на нарах за ним.

Ефрейтор сглотнул. На миг поджал губы, а потом аккуратно, словно бы стараясь не оскорбить память погибшего солдата, положил вещмешок на примерно заправленные нары.

— Ураков был тебе другом? — спросил я у Махоркина. — Ведь так?

— Так точно, товарищ старший сержант, — кивнул тот.

— Подозреваю, не тебе одному. Память о погибших в первую очередь хранят его товарищи.

Я пошарил взглядом вокруг. Приметив удобное место рядом с пирамидой для автоматов, что стояла у стены, сказал:

— Организуем уголок памяти. Я раздобуду доску для полки. Приколотим тут, на самом видном месте. Там и станет храниться каска. А до тех пор объявляю тебе, Махоркин, задачу — оберегать эту каску. Потеряешь — будешь отвечать передо мной. Вопросы?

Я проговорил эти слова беззлобно, но с офицерской твердостью в голосе.

— Нет вопросов, товарищ старший сержант.

— Старший сержант я в бою, во время боевой задачи, на плацу. Тут, в землянке, в курилке, во время отдыха, можно просто Саша.

— Понял, — улыбнулся Махоркин, принимая каску и тут же заворачивая ее в какую-то тряпицу.

— Ну служба у нас еще не кончилась. Есть еще пару дел. Новый командир, новый порядок. Так? — сказал я. — Так что вольно.

Я осмотрел заваленный мусором стол. Скользнул взглядом по картам с изображением особо одаренных природой девиц.

— Будем укреплять дисциплину и боевую подготовку, — сказал я. — И начнем с дисциплины. А дисциплина у нас что?

Я хитровато ухмыльнулся. Окинул бойцов взглядом.

Все как один уставились на меня как бараны на новые ворота.

— Правильно. Дисциплина начинается с порядка. Так что первым делом — вновь прибывшим расположиться. Дальше. Убрать весь мусор. Личные вещи сложить, привести в порядок тумбочки и спальные места. Сейчас проверю состояние оружия. Да и еще, чьи это карты с голыми бабами? Уберите. Успеете еще на сиськи наглядеться.

Меня разбудил свет лампы. Он возник внезапно, сразу же ударил в глаза. За ним почти немедленно раздался зычный, высоковатый голос:

— Отделение, подъем!

Все тут же немедленно повскакивали. Принялись натягивать штаны и кителя.

Который сейчас час, я посмотреть не успел. Но было ясно одно — на дворе глубокая ночь.

Когда я проснулся, то почти сразу увидел в дверях двух военных. Через мгновение, когда сон окончательно покинул голову, я рассмотрел, что офицер только один.

Пока я вставал и одевался, краем глаза посматривал на двоих вновь прибывших. Несомненно, это были Муха и его замкомвзвода. Старший лейтенант Муха стоял чуть впереди. Зам — у входа.

Если бы меня попросили описать Муху одной фразой, я бы сказал так: молодой, но состаренный войной.

Старлей был невысоким, я бы даже сказал миниатюрным, но крепким и поджарым бойцом. Навскидку был он не старше двадцати пяти лет. Лицо его еще несло на себе следы юности: четкий овал, никаких морщин, но больше на нем было следов войны.

Грубая, обветренная кожа, видимые круги под глазами, чуть опущенные губы — все говорило о том, как много успел поведать этот человек за свою относительно недолгую службу.

Но ярче всего об этом говорили его глаза. Серо-стальные, холодные, не по годам усталые и пронзительные. Они уже несли в себе глубину и тяжесть, совсем не свойственные молодым людям. Свежий шрам на правой брови служил вещественным, осязаемым доказательством тому, что пришлось пережить этому парню.

Старлей стригся коротко, но недостаточно для того, чтобы скрыть проплешины в своих черных волосах. Я решил, что это может быть симптомом сильного нервного напряжения, которое приходилось выносить Мухе во время службы.

А вот второй боец — замкомвзвода, казался полной противоположностью старшему лейтенанту.

Молодой парень в звании старшего сержанта был выше Мухи почти на голову. А еще имел могучее, крепкое телосложение атлета и несколько слащавое правильных черт лицо щеголеватого красавца.

Старший сержант был статен и держался излишне надменно. Его большие ярко-голубые глаза посматривали на одевавшихся солдат с мерзковатой надменностью.

Одетый с иголочки, старший сержант носил аккуратный, вычищенный комплект формы и блестящие яловые сапоги. Вид его одежды очень сильно контрастировал с формой Мухи. Последний носил полинявший, застиранный, но аккуратно сидевший на нем общевойсковой комплект.

Когда мы все стали «смирно» у своих спальных мест, Муха, выждав несколько мгновений, медленно, не вынимая рук из-за спины, пошел к нам, чтобы, видимо, рассмотреть получше. Он в полном молчании подходил к бойцам, вглядывался в их лица.

— Звать меня, — начал он хриплым, но высоким голосом, — Борисом Игоревичем Мухой. С сегодняшнего дня вы поступили на службу в разведвзвод ММГ-4 Московского пограничного отряда. Это значит — вы поступили под мое начало. Говорю сразу — времени на раскачку у вас нету. Схватывать будете на лету. Следующие двое суток мы проведем активную боевую подготовку, в рамках приготовлений к новой боевой задаче.

Муха точно не был мастаком толкать речи. Его монолог закончился так же быстро и нескладно, как и начался. При этом он внимательно посматривал на каждого нового солдата, что прибыл сегодня к нему во взвод. Только до меня еще не дошел.

Как бы невзначай, Муха обернулся. Зацепился взглядом за новую полку, на которой лежала простреленная каска Уракова.

Муха поджал губы. Обернулся, и мы с ним тотчас же встретились глазами; старлей двумя шагами приблизился. Уставился на меня снизу вверх.