За речкой (СИ) - Март Артём - Страница 26

Я вздохнул. Отвернулся к своему иллюминатору.

Опасный массив гор, с которых могли обстрелять винтокрылую машину, остался позади. Теперь вертолет медленно опускался, при этом потихоньку разворачивался.

Когда он подставил мою часть фюзеляжа солнцу, я сощурился. А потом наконец увидел крепость Хазар-Кала.

Ее руины расположились на невысоком, но достаточно широком земляном валу, и с высоты птичьего полета походили на две бегущие параллельно крепостные стены — передняя побольше и длиннее, а задняя поменьше и короче. Стены эти спускались с вала с юга и севера, а потом заворачивали к неширокой дороге, бегущей вдоль кишлака, упокоившегося под ними.

На стенах этих я насчитал пять башен — две широких и пузатых и три маленьких. Однако большинство из них представляли собой настоящие руины. Лишь одна большая башня на вершине вала сохранилась относительно неплохо, хотя и потеряла свои зубцы. Другая — маленькая — стояла над «меньшей» крепостной стеной, которая, слову, была словно бы выдолблена в вершине самого вала.

Крепость не была сильно большой. И казалось, она являлась частью каких-то более крупных фортификационных сооружений, что пролегали когда-то в этих местах. Впрочем, может, это было не так.

Кишлак Дез-и-Захак представлял из себя набор из тридцати или сорока глинобитных саклей с квадратными крышами. Они протянулись вдоль дороги без какой-либо организации и походили на бугристую, причудливой квадратно-неправильной формы опухоль, выросшую на ней.

По ту сторону дороги пролегли террасированные сельскохозяйственные поля, разделенные тут и там пересохшими арыками. Было сразу понятно — очень давно никто не возделывал землю в этих местах.

Однако все мои наблюдения затмило какое-то странное чувство — чувство дежавю. У меня сложилось четкое впечатление, что я когда-то видел эти места. Даже больше — был здесь.

Это было едва уловимое ощущение. Ровно такое, как когда ты вспоминаешь старый снившийся тебе давным-давно сон и не можешь понять, действительно ли он тебе снился.

Вертолет пошел на снижение на открытой равнинной местности одного из высушенных полей. Когда он завис над землей метрах в трех, детина встал. За ним поднялись остальные старики. Кто-то из них принялся открывать дверь пассажирского отсека.

— Вставай! — закричал детина, — встать всем!

Новобранцы засуетились, принялись неуклюже подниматься со своих лавок.

— Выгружаемся, готовность тридцать секунд!

Я не спешил вставать. У выхода началась давка, и старики принялись гонять бойцов, чтобы те не слишком толпились.

Судя по тому, что детина крикнул что-то с вертолета, на земле нас уже ждали.

Потом бойцы один за другим стали спрыгивать на землю. Если кто-то трусил, небритый строго подпихивал солдата к краю, все же вынуждая выпрыгнуть из люка.

— А тебе что, особое приглашение нужно? — приблизился ко мне детина.

Это был парень лет двадцати. Широкоплечий, крепкий, с бычьей шеей и стриженной под ноль головой. Он надел панаму, которая бросала на его маленькие, глубоко посаженные глаза и мощные надбровные дуги злую тень.

— Ты, значит, старший группы? — спросил я.

Детина поджал губы и выдвинул вперед мощный подбородок. Потом вдруг подался ко мне.

— Ты думаешь, я не знаю, кто ты такой? Думаешь, я не слышал о мятеже на четырнадцатой?

— И кто же я такой? — ухмыльнулся я, даже не нарушив собственной расслабленной позы.

— Ты меня за дурочка не держи, Селихов… — прошипел детина немного зловеще, — про тебя много стариков знают. Это ты там, за Пянджем был герой. А тут тебе лучше варежку захлопнуть и сидеть тихо, как мышь. Понял?

— Там сейчас твой дружок, с такой же тупой рожей как у тебя, — сказал я, кивнув на бойцов у люка, — делов наделает. Ты б приглядывал за ними, старший.

— Чего? — Детина обернулся. А потом стал грубо и мерзко ругаться матом попеременно с плевками.

Все потому, что у люка начинался скандал. Почти все новенькие выгрузились. Остались только старики да трое новобранцев.

Один из стариков — знакомый уже мне боец со сломанным носом, сцепился с новобранцем. Последний, к слову, не уступал ломоносому ни в росте, ни в ширине плеч. Это был белобрысый парень лет девятнадцати. У него были настолько белые волосы, что казались почти седыми, если бы не легкая их желтизна. Кожа тоже, по всей видимости, когда-то была очень светлой, но под жестоким афганским солнцем приобрела красноватый оттенок. Кроме того, на его лбу, носу и щеках выступили темные точки веснушек.

Детина немедленно подошел к ним и тут же наехал на белобрысого паренька вместе с остальной своей компанией.

На них даже прикрикнули снизу, и тогда детина приказал оставшимся двоим новеньким выпрыгивать, а вот белобрысого стали теснить в сторонку.

Только тогда я поднялся со своего места.

Белобрысый парень выглядел напряженным как струна. Даже больше — готовым к драке. Но все равно медленно, шаг за шагом, пятился под напором четверых стариков. Я приблизился к нему, при этом грубо толкнув небритого плечом. А потом просто встал рядом с белобрысым.

Вся четверка стариков, казалось, опешила от такой моей наглости. Белобрысый просто удивился.

Я заглянул в глаза детине.

— Отошли. Мы выходим.

Старики стали переглядываться. По растерянности, что словно неприятный, постыдный пот, выступила у них на лицах, было видно — они совершенно не ожидали, что я решусь переть на всех четверых разом.

— Этот высадку задерживает! — заорал детина, перекрикивая рев двигателей, — дружок, что ли твой⁈

— Я два раза не повторяю, — ответил я.

— Что за дела⁈ — раздался новый, высоковатый молодой голос.

Старики обернулись и даже расступились, уставившись на пилота в округлом белом шлемофоне, который выглянул в проем кабины.

— Сколько еще саляры жечь будем⁈

Все четверо стариков замешкались, как бы не зная, что ответить пилоту.

— Что за заминка⁈ — за нашими спинами вдруг появился стрелок.

Он поправил каску и осмотрел всех нас внимательным взглядом.

— Нет никакой заминки, — ухмыльнулся я ему. — Выходим! Пошли, Серега!

Я хлопнул белобрысого по плечу и назвал первое имя, что пришло мне в голову. Решил таким образом показать старикам, что я знаком с этим бойцом. Ну так, на случай, если они станут его попозже задирать.

Поджатые со всех сторон старики стали расходиться, когда мы с белобрысым приближались к люку пробираться к люку.

Я глянул вниз. Новобранцев уже построил низенький и круглолицый прапорщик. По национальности он оказался казахом.

Когда прапор увидел меня, его узковатые глазки, казалось, округлились. Он кивнул и что-то выкрикнул. Голоса его я не слышал, но по губам, лицу и артикуляции прекрасно разобрал его возмущенное «Че?».

Впрочем, я не обратил на это особого внимания.

— Давай, пошел, — я хлопнул по спине белобрысого.

Тот удивленно уставился на меня и запротестовал:

— Стой! Погоди минутку! А ты откуда знаешь, что меня Серым звать⁈

— Пошел!

Я хлопнул сильнее, и боец поддался. Спрыгнул вниз, ловко перекатился боком, совсем как парашютист-десантник, приземлявшийся после прыжка с парашютом.

Обернувшись напоследок, я наградил четверку стариков самым нахальным взглядом, на который только был способен. Они ответили мне по-зверски злобными выражениями на лицах.

А потом я спрыгнул вниз, на землю.

Когда спустились и старики, то старшина, наконец, построил нас всех. Потом заставил пересчитаться.

У прапорщика был низковатый, немного похрипывающий голос. Он говорил отрывисто, словно прогавкивая слова, а некоторые гласные и вовсе будто бы съедал:

— Нале-во! — приказал прапорщик нашей шеренге, — в расположение штаба мотмангруппы бегом марш!

И мы побежали. Достигнув дороги, строем пробежали вдоль кишлака. Тут нас сопровождали любопытные чужие взгляды. Но далеко не все из них были любопытными. Многие — уставшими.

Пока мы бежали по белой, словно мел, афганской дороге, я разглядывал кишлак. Разглядывал и видел на глиняных ступеньках бедненьких домишек, у их стен и за дувалами людей.