Сломленная - де Бовуар Симона - Страница 7

– Он сам сделал первый шаг.

– С твоей подачи. Ты плел интриги у меня за спиной. Ты разговаривал со мной как с ребенком, как с последней дурочкой. Ты не имел права так поступать.

Вдруг все вокруг заволокло кроваво-красным туманом. Перед глазами встала алая огненная пелена, в горле, словно охваченном пожаром, замер сдавленный крик. Когда я злюсь на Филиппа, такого не бывает. Но когда я злюсь на Андре – а это случается очень редко, – мой гнев похож на торнадо, уносящий меня за тысячи миль от него, в черную дыру одиночества, одновременно обжигающего и ледяного.

– Ты еще никогда не лгал мне! Это впервые.

– Допустим, я был не прав.

– Ты был не прав, когда снова встретился с Филиппом, когда плел интригу против меня с ним и Ирен. Ты был не прав, когда обманул меня, обвел меня вокруг пальца. Да ты кругом виноват.

– Послушай… Успокойся и дай мне договорить.

– Замолчи. Я больше не хочу с тобой разговаривать. И видеть тебя не хочу. Мне нужно побыть одной. Пойду прогуляюсь.

– Проветрись, это явно пойдет тебе на пользу, – отрывисто произнес он.

Я вышла на улицу – перевести дух. Я часто так делаю, чтобы справиться со страхом или гневом, переключиться на что-то новое. Но мне уже не двадцать и даже не пятьдесят, я очень быстро устала. Я зашла в кафе и выпила бокал вина. Глазам было больно от ярких неоновых вывесок. Филипп стал чужим для меня. Он женился, изменил своим убеждениям. Со мной остался только Андре, да и ему теперь нельзя доверять. Раньше я думала, что у нас нет друг от друга секретов, что мы – одна плоть и кровь, как сиамские близнецы. Но все изменилось. Он обманул меня, и вот я сижу в полном одиночестве с бокалом вина в руке. Каждый раз, когда я вспоминала его лицо и голос, меня одолевала опустошающая обида. Похожее ощущение бывает у смертельно больных людей, когда каждый вдох разрывает легкие на части, но дышать приходится.

Я снова встала и прошла еще немного. «Что делать?» – ошеломленно думала я. Допустим, мы помиримся. И по-прежнему будем вместе, только вдвоем. Тогда мне придется простить его и проглотить свою горькую обиду – обиду, которая не забывается. Мне становилось не по себе от одной мысли о том, что когда-нибудь мне придется простить его.

Вернувшись домой, я увидела на столе записку: «Ушел в кино». Я толкнула дверь в нашу спальню. На кровати лежала пижама Андре, на полу – мокасины, его домашняя обувь, трубка и пачка табака, а на прикроватной тумбочке – лекарства от гипертонии. Я на мгновение снова остро ощутила его отсутствие, как будто он умер после тяжелой болезни или отправился в ссылку; разбросанные повсюду вещи напоминали о нем. На глаза навернулись слезы. Я выпила снотворное и уснула.

Утром, когда я проснулась, он лежал, свернувшись калачиком, у самой стены. Я отвернулась. Видеть его не хотелось. На душе холодно и тоскливо, как в темной заброшенной часовне. Его тапочки и трубка больше не пробуждали во мне воспоминаний о человеке, который был мне так дорог. Они лишь напоминали мне о том, что мы с Андре стали чужими, хоть и живем под одной крышей. Мы дошли до абсурда: гнев, порожденный любовью, уничтожил ее.

Я не заговаривала с ним; пока он пил чай в библиотеке, я была в своей комнате. Перед уходом он спросил:

– Может, поговорим?

– Нет, не хочу.

Нам было не о чем разговаривать. Моя душа разрывалась от гнева и боли, а сердце бешено билось от горькой обиды. Слова бы только ухудшили мое состояние.

Но все равно весь день я думала об Андре. Порой у меня в голове мелькали какие-то странные мысли. Как при сотрясении мозга, когда темнеет в глазах и мир начинает раздваиваться. Ты видишь два образа и не можешь понять, какой из них – настоящий, а какой – лишь отражение реальности. Так и у Андре было два разных лица – прошлое и настоящее. Мне казалось, что все происходящее между нами – не более, чем дурной сон. Сон или мираж. Он так не поступал, и я так не реагировала, да и сама эта история произошла с кем-то другим. А может, сном было наше прошлое и я зря так доверяла Андре. Наконец в голове прояснилось, и я поняла, что все это – обман, иллюзия. А правда – в том, что он изменился. Стал старше. Он стал по-другому смотреть на вещи. Раньше его бы возмутило поведение Филиппа, но теперь он спокойно отнесся к его предательству. Прежний Андре не стал бы лгать мне и интриговать у меня за спиной. Он перестал быть идеалистом и стал проще относиться к моральным принципам. Что же будет дальше? Он вообще перестанет считаться со мной. Но я не хочу этого. Я не хочу становиться «мудрой» и «снисходительной», не хочу жить по инерции, закрыв свои чувства на ключ, – не хочу чувствовать дыхание приближающейся смерти. Еще рано, очень рано.

В тот день вышла первая рецензия на мою книгу. Лантье обвинил меня в пересказе чужих идей. Этот старый дурак меня ненавидит; не стоит обращать на него внимание. Но я была не в духе, поэтому ужасно разозлилась. Вот бы обсудить это с Андре! Но тогда с ним придется мириться. Нет, не сейчас.

– Я закрыл лабораторию, – с улыбкой сказал он мне в тот вечер. – Мы можем в любой день уехать в Вильнёв и Италию.

– Мы же уже решили, что проведем этот месяц в Париже, – сухо ответила я.

– Ты ведь могла и передумать.

– Но не передумала.

Андре наклонился ко мне:

– Теперь ты всегда будешь так холодна со мной?

– Боюсь, что да.

– Ты не права. Не надо делать из мухи слона.

– Каждый судит по себе.

– Это же абсурд. Ты всегда совершаешь одну и ту же ошибку. Сначала надеешься на лучшее, обманывая саму себя, а потом, столкнувшись с суровой действительностью, опускаешь руки или начинаешь рвать и метать. Ты злишься на нас с Филиппом, потому что в свое время ты переоценила его возможности.

– А ты всегда его недооценивал.

– Неправда. Просто я не питал особых иллюзий по поводу его способностей или характера. Я знал, что он из себя представляет как личность. В общем, я по-прежнему за него волнуюсь.

– Ребенок – не лабораторный эксперимент. Он вырастает таким, каким его воспитали родители. Ты всегда считал его неудачником и теперь пожинаешь плоды своего воспитания.

– А ты всегда считаешь себя победительницей в любом споре. Иногда ты и правда выигрываешь. Но и проигрывать надо уметь. Этого-то тебе и не хватает. Ты ищешь оправдание своим поступкам, устраиваешь скандалы, обвиняешь всех вокруг – ты готова на все, лишь бы не признавать своих ошибок.

– Верить в человека – не ошибка!

– Пойми, наконец, что ты не права!

Наверное, так и есть. В юности я тоже часто ошибалась и во что бы то ни стало пыталась доказать свою правоту, потому что не люблю чувствовать себя побежденной. Но я была не в том настроении, чтобы признаться в этом. Я взяла бутылку виски.

– Удивительно! Мы поменялись ролями!

Наполнив стакан, я залпом выпила. Я видела лицо Андре и слышала его голос: прежний и в то же время другой, любимый и ненавистный. Почувствовав весь абсурд ситуации, я задрожала мелкой дрожью; я словно превратилась в комок нервов.

– Я предлагал тебе спокойно поговорить, но ты не захотела. Вместо этого ты устроила сцену. А теперь еще и напиться хочешь? Не смеши меня, – сказал он, когда я потянулась за вторым бокалом.

– И напьюсь, если захочу. Это не твое дело. Отстань от меня.

Я отнесла бутылку к себе в комнату и легла в постель со шпионским романом, но читать не стала. Филипп. Я начала понемногу забывать о нем, разозлившись на предательство Андре. Вдруг, совсем опьянев, я вспомнила его улыбку – такую нежную. Но так и не простила его. Хотя если бы он не был таким слабохарактерным, он бы меньше нуждался во мне. Он не был бы так нежен ко мне, если бы не его вина передо мной. Мне вспомнились все наши примирения, его слезы, наши поцелуи. Но раньше это были просто эмоции. Сейчас все по-другому. Я глотнула еще виски. Стены закружились, и я отключилась.

Свет просачивался сквозь мои веки. Но мне не хотелось открывать глаза. Голова была тяжелой, на душе – пронзительная грусть. Я даже не могла вспомнить, что мне снилось. Я как будто провалилась куда-то в темноту – вязкую и липкую, словно мазут. И только утром пришла в себя. Наконец я открыла глаза. Андре сидел в кресле у моей кровати и улыбался: