Инженер Петра Великого 6 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 7

— Банк? — недоверчиво переспросил Морозов. — Чтобы деньги в рост давать? Дело известное, хотя и рискованное.

— Не только, — ответил я. — Чтобы собрать деньги на дороги, банк должен сам зарабатывать. И зарабатывать быстро. Мы не можем ждать десятилетия, пока окупятся дороги. Поэтому банк будет вкладывать средства в быстрые, высокодоходные проекты. Он будет владеть «привилегиями» на мои изобретения и ставить их производство на поток. Мы создадим рынок, которого в России еще не существует. Рынок бытовых удобств.

Энтузиазм захлестнул меня. Старые идеи, которые я никак не мог реализовать банально из-за отсутствия свободного времени, сейчас были как нельзя кстати. Я говорил быстро, жестикулируя и рисуя на листе бумаги схемы.

— Посмотрите! — я начертил неуклюжий ящик. — «Ледник». Двойные стенки, теплоизоляция из пробки и шерсти. Внутри — лед с зимы. Простая вещь, зато позволит торговать свежей рыбой и мясом и зимой, и летом.

Морозовы недоуменно рассматривали рисунок.

— Идея хороша, Петр Алексеевич, — деловито вмешалась Анна. — Но как вы наладите торговлю этим товаром? Я так понимаю, что потребуются склады-ледники по городам, нужен будет особый развоз. Это огромные вложения еще до получения первой прибыли. И лед… его зимой нужно заготовить в промышленных масштабах.

Ух! А ведь как схватила все на лету. Она видела и идею, и трудности ее реализации.

— Совершенно верно, Анна Борисовна! — я с уважением посмотрел на нее. — И именно для этого и нужен банк! Он профинансирует и постройку складов, и заготовку льда. А вы, с вашей торговой сетью по всей Москве и за ее пределами, станете идеальным компаньоном по устроению этой торговли. Вы будете продавать товар, будете управлять рынком.

Не давая им опомниться, я нарисовал еще один эскиз.

— Или вот. Хм… назовем «Чистотел». Медный бак с топкой и трубой с дырочками. Горячая вода по желанию, в любой день. Сегодня мытье — работа на полдня с корытами и ведрами. А мы дадим людям роскошь — теплый дождь.

— Медь дорога, — тут же заметил Морозов. — Не всякому по карману будет такая затея.

— Сначала это будет признак богатства, — парировал я. — Мы создадим моду. А потом, когда производство станет массовым, цена упадет. И банк будет давать под это дело кредиты — и производителям, и тем, кто пожелает сию вещь иметь. И это лишь начало! Подумайте о мелочах, из которых жизнь состоит. Утюг цельнолитой чугунный, что греется на печи и долго держит тепло — каждая хозяйка захочет такой взамен старого, с углями. Маслобойня ручная, чтобы в каждом доме было свежее масло. Мясорубка, чтобы избавить от нудной работы ножом… Каждая такая «мелочь» — это отдельный, огромный промысел. Банк будет владеть «привилегиями» на все это и ставить на поток. Мы будем делать деньги на сковородках, а не на пушках. И эта прибыль будет куда надежнее.

Отложив грифель, я посмотрел на них. Старый Морозов молчал, его лицо стало непроницаемым. Он явно просчитывал риски и прибыли. Зато лицо Анны преобразилось. В ее глазах горел огонь восторга. Она смотрела и видела то же, что и я: контуры новой реальности, рождающейся прямо здесь. Кажется, она поняла все, не детали, а в целом. И главное — что я предлагаю им войти в историю.

Молчание в кабинете стало затягиваться. Борис Морозов смотрел на разложенные на столе листы с моими эскизами, потом перевел взгляд на меня, затем на дочь. Думаю, он осознавал, что это смена всей его жизненной парадигмы.

— Отец, — тихо позвала Анна, нарушив тишину. — Это… это совсем другое дело.

Морозов медленно кивнул, словно соглашаясь не с ней, а с собственными мыслями. Поднявшись, он обратился ко мне.

— Петр Алексеевич, — с легким влнением обратился старик ко мне. — Ваши речи требуют особого угощения. Анна, дитя мое, распорядись-ка принести нам бухарского чая, что дядя твой прислал. А я пока провожу тебя, чтобы слуги чего не напутали. Уж больно дорог, жаль будет, если испортят.

Даже так. Знатно я их загрузил, однако.

Они удалялись под видом заботы о госте, подарив себе несколько минут на совещание, не нарушая приличий. Оставшись один, я прошелся по кабинету, вглядываясь в корешки книг. Их решение сейчас определит очень многое.

Минут через десять они вернулись. Вместе с ними слуга внес поднос с крошечными фарфоровыми пиалами и дымящимся медным чайником.

Я смотрел на лицо Бориса Морозова и на нем был ответ. Усталость и сомнения ушли, уступив место твердому, почти азартному выражению. Он подошел ко мне.

— Что ж, Петр Алексеевич, — с легкой улыбкой произнес купец. — Ваша взяла. Затея дерзкая, на грани безумия. Но Москва всегда любила дерзких.

Он протянул мне свою широкую, мозолистую руку. Я крепко пожал ее.

— Мы готовы войти в капитал вашей… — продолжил он, не отпуская моей руки, — Компанейской Казны… взносом в сто тысяч рублей золотом.

Сто тысяч? А не плохо они в Москве устроились. По нынешним временам это было состояние, сопоставимое с годовым бюджетом небольшого европейского государства.

— Неожиданно, Борис Алексеевич. Это… более чем щедро, — выговорил я.

— Щедрость тут ни при чем, — хмыкнул он. — Это расчет. Холодный, московский расчет.

Союз был заключен. Только что на моих глазах родился мощнейший финансово-промышленный альянс, способный перевернуть всю экономику Империи. Остаток вечера мы провели, обсуждая детали, и я снова поражался уму Анны. Задавая вопросы о системе патентования, о защите «привилегий» от копирования и принципах распределения акций, она мыслила как юрист и финансист, замечая те подводные камни, которые я, как инженер, мог и не разглядеть.

Когда я уже собирался уезжать, Морозов остановил меня.

— Постойте, Петр Алексеевич. Я обещал вам показать одну диковину. Пройдемте.

Он повел меня в небольшую комнату, стены которой были обиты темным бархатом. В центре на постаменте стояла шкатулка из сандалового дерева. Хозяин осторожно открыл ее. На бархатной подушке, тускло поблескивая в свете свечей, лежал удивительный механизм.

Осторожно взяв артефакт в руки, я ощутил его тяжесть. Бронза и серебро, сложная система шестеренок, циферблаты с арабской вязью и зодиакальными знаками. Да это же антикитерский механизм! Господи, да это же он, только… не греческий. Восточный его аналог! Я читал о нем в научных статьях, видел реконструкции в музеях. Считалось, что это уникальная, единичная вещь, случайный всплеск гения, тупиковая ветвь развития. А вот же он, второй экземпляр, лежит у меня на ладонях! Значит, это была не случайность, а целая инженерная школа, технология, которую потом просто утеряли.

Как инженер, я сразу оценил масштаб работы. Десятки, если не сотни, шестеренок разного диаметра, с филигранно вырезанными зубцами были подогнаны друг к другу с точностью, какой я едва мог добиться на своих лучших станках. И это было сделано вручную, несколько веков назад. Как?

Найдя небольшую заводную рукоятку, я осторожно повернул ее. Механизм ожил. С тихим, мелодичным щелканьем стрелки на циферблатах пришли в движение, а шестеренки начали вращаться, входя в зацепление друг с другом в сложнейшей, непостижимой последовательности. Аналоговый компьютер, моделирующий движение планет. Однако потрясла меня не сама его функция, а то, как была решена передача вращения. Здесь, в этом древнем приборе, я нашел то, над чем бился последние недели, пытаясь спроектировать привод для своего «Бурлака». Гениальные, элегантные решения по дифференциальной передаче и сложным многоступенчатым редукторам. Это было изящнее, чем все, что я пытался начертить. Передо мной лежал учебник по высшей кинематике, опередивший свое время.

— Говорят, эта вещь предсказывает судьбы по звездам, — произнес Морозов, глядя на мое лицо. — Но я человек земной, мне ближе движение торговых караванов. А вам, как инженеру, она, быть может, расскажет больше о будущем, чем любому звездочету. Примите это в знак нашего союза.

Я не мог вымолвить ни слова, лишь кивнул, осторожно ставя механизм обратно в шкатулку. Этот подарок был бесценен. Дороже любых ста тысяч.