Инженер Петра Великого 6 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 20

Его грифель так и летал по бумаге. Алексей не совсем понимал что записывал, зато он улавливал сам принцип.

— Пункт второй. Проводник, — я сделал паузу. — Самое трудоемкое. Для связи на большое расстояние потребуются версты, сотни верст медной проволоки. Идеально ровной и, главное, идеально «одетой». В нашей сырости голая медь превратится в решето, через которое вся сила утечет в землю. Шелк, который мы использовали, — забава для лаборатории, слишком дорог и непрочен.

— Но как же тогда?.. — в его голосе прозвучало неподдельное недоумение. — Оборачивать каждую версту в ткань вручную? На это уйдут годы.

— Именно. Поэтому нам нужно промышленное решение. Первое — сама проволока. Потребуется механизм, который будет тянуть ее, а не ковать. Волочильный стан. Система из нескольких калиброванных отверстий-фильер, через которые протягивается медная заготовка, становясь все тоньше и тоньше. Работать стан будет от паровой машины, чтобы процесс шел быстро и непрерывно. — На бумаге все гладко, хотя я помню, сколько брака давали первые такие машины даже в мое время. Вместо проволоки мы рискуем получить гору медного лома. Нартову придется сотворить чудо. — Второе — «одежда» для провода. Здесь тоже нужен свой конвейер. Проволока должна проходить через узел, где на нее в несколько слоев наматывается тонкая льняная нить, а сразу после этого погружаться в ванну с горячей смесью особого лака из воска и древесной смолы, шеллака. В теории все гладко, но как поведет себя такая изоляция на морозе — черт его знает. Придется Нартову проводить испытания в леднике. Риск огромный, зато другого пути я не вижу.

— Пункт третий. Пишущий прибор, — я перевел дух. Тело заныло с новой силой. — Простой щелкающий молоточек хорош, но крайне неудобен. У оператора должны быть стальные нервы, чтобы часами вслушиваться в эти щелчки. Мы сделаем лучше, заставив машину писать. Нам нужен принимающий аппарат, где электромагнит будет управлять маленьким рычагом с красящим колесиком. Под ним, с помощью простого часового механизма, будет протягиваться бумажная лента. Короткий импульс тока — рычаг касается ленты, оставляя точку. Длинный импульс — черту. На выходе мы получим готовый, задокументированный текст.

Отложив грифель, Алексей молча смотрел на меня, переваривая услышанное, а на его лице восторг от масштаба задачи боролся с легким испугом.

— Это… это целая мануфактура, барон. Не один механизм, а целое производство. Сюда нужны люди, ресурсы, деньги…

— Сюда нужна воля, ваше высочество. И четкое распределение задач, — я посмотрел на него с прищуром. — Ты хотел быть полезным. Ты хотел власти. Вот она. Не в праве кричать на мастеров, а в умении заставить сотни людей работать как единый механизм. С этого дня ты мой распорядитель работ по сему проекту. Твоя задача — координировать. Я даю идеи и чертежи; ты — превращаешь их в приказы, скрепляешь своей властью и следишь за исполнением. Твое слово, подкрепленное государевым указом, должно открывать любые двери и решать любые споры.

Он тут же выпрямился.

— Первые депеши полетят немедленно. Через курьеров Якова Вилимовича. Пиши. Первое — Андрею Нартову в Игнатовское. Техническое задание на постройку волочильного стана и прототипа пишущего прибора. Второе — Леонтию Магницкому. Задача теоретическая, как раз для его острого ума: разработать оптимальный код. Пусть проанализирует частотность букв в русском языке и присвоит самые короткие комбинации точек и тире самым частым буквам. Это сэкономит нам уйму времени. И третье…

Я сделал паузу, посмотрев на Алексея.

— Третье письмо — Анне Борисовне Морозовой. Ей предстоит решить самую деликатную задачу: тайно, не привлекая внимания людей светлейшего, организовать закупку и доставку в Игнатовское всего необходимого — шеллака, лучшего воска, льняных нитей и, главное, цинка. Это станет ее первым настоящим делом в рамках нашего нового союза. От тебя потребуется составить письмо так, чтобы она поняла всю важность и секретность, но без лишних деталей. Справишься?

Не отвечая, он просто взял чистый лист, обмакнул перо в чернильницу и, на мгновение задумавшись, начал писать. \

Наша палата-лазарет превратилась в сердцевину невидимого работающего механизма. Прикованный к койке, я стал его мозгом, а Алексей — его нервной системой, воплощенной в скрипе пера и сургучных печатях. Кровью, питающей наш проект, стали депеши, что засновали между нами и Игнатовским на курьерах Брюса. Первые недели мы отлаживали это немыслимое для эпохи удаленное управление: я диктовал, а Алексей придавал моим техническим выкладкам форму четких, недвусмысленных распоряжений и отправлял их в дальний путь.

Нартов ответил на удивление быстро, принял мои чертежи волочильного стана и дерзко переработал их. В его сопроводительной записке был азарт инженера, ухватившего суть.

«Петр Алексеевич, — писал он, — ваша мысль о многократном протягивании через единый стан верна, однако привод от общей паровой машины создаст неравномерное усилие. Предлагаю иное: малый паровой двигатель на каждый волочильный барабан. Это даст нам возможность регулировать скорость и натяжение для проволоки разной толщины».

К письму прилагались эскизы, поражавшие своей простотой и изяществом.

— Он прав, чертяка, — пробормотал я, показывая чертежи Алексею. — Абсолютно прав. Я зациклился на идее одного большого двигателя, а он предлагает целую гирлянду малых. В постройке сложнее, зато в работе куда надежнее. Если один двигатель выйдет из строя, остальные продолжат тянуть.

— Значит, утверждаем? — деловито спросил Алексей, уже готовя бланк для ответа.

— Утверждаем, — кивнул я. — И добавь от себя, что за идею малых приводов Нартову будет особая премия из фондов нашей Компанейской Казны. Гениальные мысли должны поощряться, иначе они перестанут рождаться.

Этот обмен идеями на расстоянии в сотни верст захватил нас целиком. Каждого курьера мы ждали, как вестей с фронта, ведь Игнатовское стало нашей опытной лабораторией, а палата — ее удаленным командным пунктом. Работа кипела. Но, как и в любом сложном деле, первый же практический результат обернулся серьезным кризисом.

Ближе к новому 1707 году в палату вкатили обитый войлоком ящик, прибывший с особым нарочным. Внутри оказалась первая опытная партия изолированной проволоки — сто саженей, намотанных на деревянную катушку. Наш первый успех. Сгорая от нетерпения, Алексей схватил нож, срезал веревки и с трепетом откинул крышку.

Наше ликование длилось ровно пять секунд. Проволока, столь идеальная в отчетах Нартова, выглядела жалко. Хваленый лак из шеллака и воска по всей длине пошел паутиной мелких трещин, а местами и вовсе осыпался, обнажая льняную обмотку. Катастрофа.

— Но как… — растерянно пролепетал Алексей, проводя пальцем по хрупкому, ломкому покрытию. — Нартов же писал, что испытания прошли успешно.

— В Игнатовском — да, — процедил я. — В теплой мастерской. А потом ее везли сюда по морозу. Лак замерз, стал хрупким, как стекло, а на ухабах его попросту стрясло. Вся работа — насмарку.

Я откинулся на подушки, прикрыв глаза. В голове — пустота. Новые компоненты? Другая смола? На поиски уйдут месяцы, которых у нас нет. После недавнего триумфа с царевичем меня впервые за долгое время охватило острое, унизительное бессилие. Лекарства и боль туманили разум, притупляли мысль, не давая сосредоточиться. Решения не было.

Пока я сдавался, Алексей молча ходил по комнате. Я ждал чего угодно: упреков, отчаяния, очередной вспышки наследной апатии. Однако он остановился у стола, взял чистый лист и грифель.

— Лен, — произнес он тихо, скорее себе, чем мне. — Я помню, в Игнатовском, чтобы оглобли не трескались от мороза и сырости, их пропитывали горячим льняным маслом. Оно впитывается в дерево и делает его… гибким.

Я открыл глаза.

— Что, если… — он посмотрел на меня, приподняв бровь. — Что, если в лак добавить немного этого масла? Оно же сделает его более эластичным, не даст ему так сильно твердеть на холоде? А чтобы груз не трясло… его нужно везти в коробах, набитых сеном или шерстью. Создать ему мягкое ложе.