Учитель. Назад в СССР 5 (СИ) - Буров Дмитрий - Страница 14

— Ну, ты, Григорич, молоток! — восхищённо присвистнул дядь Вася, когда товарищ перестал ругаться.

— Ну что, когда долг-то отдавать будешь? А? Проиграл — плати, — съехидничал Василий Дмитриевич.

В ответ Степан Григорьевич загнул очередную руладу на чисто русском народном языке, и, что характерно, ни разу не повторился. Вот что значит мастерство.

Я не встревал в разговор двух старинных товарищей. Молча ждал, когда они наговорятся.

— Степан Григорьевич, держите, — протянул завхозу руку, сообразив, что ему сложно подняться в полный рост, протез мешает. И на колени не встанешь, и опоры никакой рукам нет повыше, чтобы подняться самому.

Борода сердито зыркнул в мою сторону, но руку все-таки принял, тяжело оперся и одним рваным рывком поднялся на ноги, покачнулся, но удержался на ногах.

В этот момент Митрич бросил веревку и подошел к нам. Я страховал завхоза, чтобы он не опрокинулся назад. Ежели теперь упадет в яму, то или шею, или спину сломает.

— Товарищи, давайте отойдем от ямы подальше, — со всей вежливостью предложил я.

— И то верно, слышь, Григорич? Топай сюды, неровен час, снова чертыхнешься, — хохотнул Митрич.

— Ох, Васька, пороть тебя был некому, то ты такой дурной и есть. Ты гляди, дотрындишься, не посмотрю, что дружим столько лет, накостыляю по шее, — выдохнул Степан Григорьевич, отходя от ямы.

— А и накостыляй. Помнишь, как тогда, у реки? А? за Стешку-то дралися. А она взяла и Кольку выбрала, ехидна.

— Дурак ты, и шутки у тебя дурацкие, — сплюнул завхоз, покачав головой. — Как был пустомеля, так и остался.

— Ка-а-а-ки-и-им я-а-а бы-ы-ыл та-а-аки-и-им я и о-оста-а-ну-у-у-ся-а-а— … -неожиданно тонким голоском запел дядь Вася.

— Да чтоб тебя приподняло да треснуло! — выругался Степан Григорьевич. — От твоего скулежу комарье дохнет на лету. Ты давай еще, весь колхоз созови, вот уж народ-то повеселим, два старых дурня.

— Не, ну кто ж знал, что оно так выйдет, — закручинился Митрич.

— Вы мне можете сказать, как вы вообще в колодце попали? — вклинился я в любезную беседу двух товарищей.

Мужички разом на меня оглянулись, смутились, словно только сейчас сообразили, что находятся на поляне не одни. Демонстративно пожали плечами и сделали независимый вид, но так и не ответили на мой вопрос.

— Понятно, — покачал головой. — Ладно, раз с вами все в порядке, давайте по домам собираться. Провожу вас, а то мало ли что… После решите, что дальше делать: поле переползать или море выкапывать на спор… — не удержался и подколол старичков-разбойничков.

— Ну, ты, Ляксандрыч, я-а-а-зва, — протянул Митрич, покрутив головой. — Ты гляди-ка, а, Григорич? Как он нас? А? а все Гришка твой, растрепал за нас, паразит…

— Сами хороши, — буркнул завхоз, ухватился за веревку и принялся развязывать узел под грудью.

Я оставил двух спорщиков приводить себя в порядок и пошел к дереву, которое послужило нам опорой. Развязал свой узел и принялся наматывать на локоть, собирая веревку.

— Степан Григорьевич, бросайте, я смотаю, — крикнул завхозу, заметив, что тот справился с развязыванием.

— А все жеж вот ты мне скажи, Григорич, вот как так-то, а? Вот ты у нас человек уважаемый, учитель опять жеж, а ведешься, ну чисто пацаненок сопливый, — продолжал подначивать друга Митрич. — Ну, вот на кой-ляд ты в ямину эту полез, а? Чего доказать хотел?

— Дурак ты, Митрич, и шутки у тебя дурацкие, — смущенно хмыкнул Борода, косясь в мою сторону. — Не я это полез, понятно тебе.

— Не ты? — изумился дядь Вася. — А кто жеж? Я тут окромя тебя и меня, ну еще вона Ляксандрыча, никого и не наблюдаю. Ляксандрыч, ты мне вот скажи, кого мы из ямины-то тянули? А?

Я решил промолчать. Со старыми друзьями — это как с женатой долго парой, которая долго вместе: милые ранятся, только тешатся, а под раздачу попадают те, кто пытается их помирить. Пускай мужики сами разбираются, мое дело сторона: помог и ладно. Теперь главное этих спорщиков по домам развести, не то еще что-нибудь учудят. Чую, Гришаня уже умаялся батю по селу разыскивать.

— Во-от! — продолжал дурковать Митрич. — И Ляксандрыч говорит: нету тута никого, токма мы и есть.

— Бражка это твоя, вот чего, — буркнул Степан Григорьевич. — Говорил тебе, крепкая. Ты ж заладил: хо-оро-ошая, легонькая. Вот тебе и легонькая! Говорил же, неча вторую брать. По чуть-чуть, по чуть-чуть, — передразнил Борода явно дядь Васю.

— Ну… — теперь смутился уже Беспалов. — Не рассчитал, это да, виноват… малость крепкая оказалась. Бутылки перепутал… так Маня жеж сбила… едва не застукала… вот и схватил первую… запамятовал… — дядь Вася огорченно махнул рукой. — То ладно… Ты-то как? — неожиданно поинтересовался Митрич озабоченным голосом. — Вроде целехонек… Нога-то как? — скрывая тревогу, уточнил Митрич, глядя на товарища.

— Цела, то ей сделается деревяшке, — скривился завхоз. — Непутевый ты, Митрич, верно тебе Маня-то всю жизнь твердит: до седых волос дожил, а ума не нажил. Все тебе хаханьки да шутаньки. И я, старый дурак, каждый раз ведусь… э-эх… — Борода махнул рукой, шагнул в сторону, чтобы поднять шапку, валяющуюся на траве.

Нога его поехала в сторону, завхоз начал заваливаться назад. Яма, конечно была вроде бы далеко, но я инстинктивно рванул вперед, надеясь удержать Степана Григорьевича от падения.

Митрич охнул, дернулся к другу, попытался ухватить завхоза за полы пиджака, но промахнулся.

Степан Григорьевич пытался удержать равновесие, шатнулся вперед, в последний момент дядь Вася умудрился ухватить товарища за рукав и остановить падение. Но тут Митрич наступил на веревку, нога поехала, Беспалов взмахнул руками, выпустил рукав завхоза, и начал падать.

Я успел подскочить и даже сумел остановить падение. Но Митрич умудрился запутаться ногами в веревке, отчего начал завалиться на меня. Мы пошатнулись, я крепко обхватил Беспалова за плечи, чтобы устоять и его удержать. Все бы хорошо, только моя нога наступила на чертову веревку, попала в петлю, ботинок скользнул, нога поехала по траве в сторону. Дядь Вася дернулся вперед, вырываясь из моего захвата. Я же благополучно разжал руки, взмахнул, желая удержать равновесие, но не сумел и опрокинулся на спину.

Последнее, что увидел перед тем, как темнота поглотила меня, пронзительно-синее осеннее небо, по которому плыли белые облака.

Однако, осень…

— Я не понимаю, куда подевался Егор, — капризно ныла Лизавета, сидя на больничной койке в фельдшерско-акушерском пункте. — Он же обещал вернуться в пять часов и забрать меня. Где он?

— Раз обещал, придет, — в десятый наверное, раз, повторяла Оксана Игоревна надоедливой пациентке.

«И зачем я только предложила Егору посидеть с ней? — тоскливо думала Оксана, украдкой поглядывая на часы на стене. — Как он с ней встречался? Как он вообще мог полюбить эту… девушку? Она же… невыносима!»

Гринева склонила голову над бумагами, застыдившись собственных мыслей.

За несколько часов, что Лизавета Баринова находилась в сельском лазарете, она успела до печенок достать интеллигентную спокойную и рассудительную Оксану Игоревну, которая на своем коротком медицинском веку успела повидать всяких пациентов. Но таких капризуль и надоед фельдшерица встречала впервые.

«Это потому что она из столицы, — потихоньку вздыхая, размышляла Гринева, заполняя рабочие документы. — В сельских больницах в глубинке люди добрее и уважительней. И к врачам по-другому относятся. Слушаются, не канючат. Хотя и бывает сложно донести до пациентов свет прогрессивной медицины. Вон, взять того же Василия Дмитриевича… барсучий жир… настойка… надо же».

Гринева улыбнулась, покачала головой и снова посмотрела на часы.

«А и правда, куда запропастился Егор?»

Девушка нахмурилась, кинула взгляд за окошко. До сумерек оставалось еще прилично времени, но чувствовалось, что за окном не лето. Осенний денек плавно перетекал в вечер, холодели краски на небе, тени становились глубже. Оксана невольно залюбовалась деревом, что росло под окнами фельдшерского пункта. Листь только-только окрасились в багрянец, отливали по краям золотом, в серединках еще посверкивали изумрудом остатки летней роскоши.