Кулачные бои в легком весе - Китсон Мик - Страница 21

Я нагнулась к нему и сказала:

— Ты должен мне десятку.

Вокруг ринга уже вовсю махали кулаками: констебли попытались разогнать собравшихся. Толпа колыхалась, то распадаясь, то сливаясь вновь, будто стая скворцов.

Коротышка ирландец похлопал Мейсона по здоровой щеке:

— Очнись, Джем!

И тот вдруг открыл глаза. Увидев меня, он снова улыбнулся и сказал:

— Громила хорошо тебя научил, Энни Перри.

— Я же цыганка, Джем, — ответила я. — Мы все способны драться… и забрать твои деньги.

— Теперь-то ты меня поцелуешь? — спросил он.

— Ладно, так и быть, — ухмыльнулась я. — Но сначала получу свою десятку.

Толпа скандировала мое имя, а констебли молотили дубинками направо и налево, чтобы прогнать людей с дороги. Джейни кричала мне, чтобы я шла к ней, но ирландец сказал:

— Пойдем-ка в шатер… Давай, девчушка.

Толпа снова радостно загудела, когда Джем встал и встряхнул кулаками. Мужчины кричали:

— Да тебя девка отделала! Стыдись, Задира! — Но он только смеялся в ответ.

В палатке Джем утерся, натянул рубашку и сказал:

— Лучше отдай ей все, что у нас есть, Пэдди.

И Такер, открывая денежный ящик, заныл:

— Ты же не отдашь ей всю выручку, Джем! У нас тут в любом случае десятки, наверное, не наберется. К тому же она девчонка. И поединок был нечестный: ты не дрался! Это просто расточительство, Джем! Она же цыганка, она нас околдовала!

Но Джем с улыбкой ответил:

— Все честь по чести, Пэдди. Удар с левой был просто убойный. — Он обернулся ко мне: — Такое еще никому не удавалось, Энни Перри. Вот и маленькая зарубка на шеке. — Он коснулся уже запекшейся крови на ссадине.

— Значит, поцелую тебя как следует, — пообещала я, и он рассмеялся.

Потом мы посмотрели друг другу в глаза, он обнял меня, а я положила ладонь ему на затылок, притянула его к себе, и мы поцеловались. И это было лучше, чем выиграть целую тысячу поединков.

— Ну вот! Теперь они еще и целуются! — взвыл Пэдди.

Я сказала Джему:

— Можешь оставить себе деньги, мальчик.

— Какая славная девушка! Настоящая христианка! Честь ей и хвала! — забормотал Пэдди.

— Ты честно их выиграла, Энни, — возразил Джем.

— Ты и правда не дрался со мной, я знаю. Но я тебя вырубила, так что не забывай об этом, когда захочешь повидаться снова.

— Я зайду в «Чемпион», — пообещал он.

Он обнял меня крепко-крепко, как делал Большой Том, когда я была совсем маленькой. И, как ни странно, я и правда вспомнила отца и его длинные сильные руки. Джем посмотрел мне прямо в глаза и сказал:

— Мы можем пойти дальше вместе, ты и я, Энни Перри.

Снаружи донесся какой-то шум, и я услышала рев Билла:

— Это моя дочь, и я должен убедиться, что эти джентльмены обходятся с ней подобающим образом!

— Оставь ее в покое, Билли! Она пошла за твоими деньгами! — увещевала в ответ Джейни.

Мы вышли на улицу и увидели, как парочка бобби пытается не дать Биллу снова взобраться на ринг. Публика между тем начала расходиться под палящим послеполуденным солнцем.

Коротышка Пэдди подбежал к полицейским и сказал:

— Все хорошо, констебли. Этот джентльмен — наш друг.

— Где моя Энни? — спросил Громила.

— Я здесь, Билл, — откликнулась я.

Он прищурился, вглядываясь, и всем стало ясно, что зрение ему изменяет. Потом Перри вытянул руку и нащупал меня. Когда его большие грубые пальцы коснулись моего лица, он произнес:

— Солнце меня, конечно, ослепило, Энни, но я тебя видел. И видел, как ты отлично врезала ему сбоку.

Пэдди положил руку Биллу на плечо и сказал:

— Мистер Перри, меня зовут Патрик Такер, я агент спортсменов. Можно я угощу вас пивом и мы обсудим одно небольшое деловое предложение?

Джейни подошла ко мне:

— Ты забрала у него деньги?

— Нет, Джейни, — ответила я. — Пусть оставит их себе.

— Энни, без них нам крышка, — предупредила она.

И тогда я сказала:

— Джейни, я только что встретила мужчину, за которого выйду замуж.

Толпа уже почти совсем рассеялась: одни отправились смотреть представления, другие вернулись в пивную палатку; Джейни ушла вместе с Биллом, Пэдди и Кэпом. Джем сел рядом со мной на дощатый помост перед балаганом, греясь под послеполуденным солнцем.

Он выглядел тихим и задумчивым. Взяв меня за руку, он сказал:

— На всем белом свете я не встречал никого прекраснее тебя, Энни…

И мне это понравилось. А еще мне нравился крошечный шрам на щеке, который я ему оставила.

Я рассказала ему, что учусь читать и собираюсь пойти в школу, а он поведал, что на мою десятку намерен раздобыть настоящий фургон и пару крепких пони, чтобы ездить по ярмаркам. Еще он был кузнецом, а это вполне почтенное ремесло.

Ярмарка затихла, артисты и музыканты начали собираться в путь — это был последний день Ламмаса. Я сидела довольная, держась за руки с Джемом, и чувствовала себя счастливицей, умницей и красавицей.

Вдруг на дальнем конце поля краем глаза я заметила фигуру человека, стоявшего возле чахлой ивы между двумя палатками. Он смотрел в нашу сторону с дальнего края пыльного утоптанного участка земли. Едва заметив этого мужчину, я поняла, что он смотрит прямо на нас. Он был в черном плаще и старомодной треуголке.

Глава тринадцатая

Школа для бедных разместилась в каменном доме, где раньше находилась контора хлеботорговца. Два месяца рабочие чистили стены снаружи и ремонтировали здание внутри, установив в самой большой комнате красивые сосновые двери, парты и школьную доску. Удобства располагались в маленьком кирпичном строении за домом и были подсоединены к новой канализации, недавно проложенной для домов на холме над Типтоном.

За работами наблюдали сестры Уоррен вместе с отцом, которому после множества визитов к окрестным богачам удалось найти деньги на аренду и перестройку, а также на скромное жалованье для двух новых учительниц. Каждый благотворитель внес небольшую сумму, и вместе с вложениями приходского совета и самой церкви денег хватило на открытие школы.

Преподобному Элайдже Уоррену даже удалось убедить сэра Эндрю Уилсона-Маккензи и братьев Бэтчей, Джеремайю и Джозайю, что в их же интересах позаботиться об образовании детей из бедных семей. Он утверждал, что недавние забастовки и беспорядки в городе — следствие невежества бедняков и отрыва их от Слова Божьего. Живущие в нужде всегда будут жертвами крамольных идей радикалов, пока обретаются во тьме и пустоте в отрыве от слова Его, уверял преподобный. И пока бедняки не научатся читать, они так и будут прозябать в этой тьме. И лучше всего начать с детей. Переписка с лондонским епископом убедила Уоррена, что детский труд в шахтах и гвоздарных мастерских вскоре ограничат более строго. За прошедшие месяцы Элайджа немало времени провел за чаем в домах заводчиков, убеждая их в том, во что истово верил сам: надлежащее христианину попечение о бедных — ключ к тому, чтобы не допустить революции.

— Они должны понять свое место в установленном Богом миропорядке, — говорил преподобный. — Следует отдавать кесарю кесарево, а Богу Божье.

Элайджа справедливо предположил, что наибольший отклик его рассказы о нищете и грехах, переполняющих улицы и переулки города всего в паре миль от изящных портиков новых усадеб, найдут у дам. Сильнее прочих была тронута леди Уилсон-Маккензи из Ардли-холла, потрясенная недавним ограблением и совершенно убежденная в том, что христианский долг ее мужа состоит в заботе о бедняках прихода.

Преподобный Уоррен также упомянул, что в других частях региона нонконформисты, квакеры и методисты уже строят жилье и школы для рабочих и предлагают сократить рабочий день и повысить оплату. Даже католики в Бирмингеме организовали для бедняков воскресные школы и вечерние классы чтения Библии.

Братья Бэтчи сами были баптистами, но согласились поучаствовать; Джеремайя посчитал, что новые технологии в литейной промышленности уже в ближайшем будущем потребуют знания арифметики, а значит, нужны работники, умеющие читать и писать. Отец Бэтчей тоже когда-то работал в литейном цеху, но сумел выбиться в люди, потому что мать научила его читать. Из гвоздарей Бэтч-старший вскоре поднялся до владельца литейного цеха и фабриканта железных изделий, а потом построил в двух милях от порта прекрасный дом, возвышающийся над заводом, носящим теперь имена его сыновей.