Горячее сердце Арктики - Коваль Лина - Страница 12

– Будь счастлив, – еще тише прошу и поправляю спавшую с плеча накидку.

– Главное, ты будь!.. – отвечает Авдеев и дожидается, пока я скроюсь за дверью.

Глава 14. Аня

Стук закрывшейся за спиной двери срабатывает как спусковой крючок, а хлопок другой, за которой исчезает Майк Авдеев, вызывает внутри стойкое, неподдельное разочарование.

Будто крепкая нить навсегда… разорвалась.

Хлясь – и нет ее…

Только сейчас понимаю, насколько эта едва осязаемая, но такая крепкая нить детской любви была путеводной для меня. В голову бьет осознание полной автономии и свободы.

В свои восемнадцать я хочу без опасений смотреть вперед и пробовать. Пробовать новое. Все, что не запрещено законами моей страны и комплексом хорошей девочки.

– Иди ко мне, – зовет Тайга и приглашающе похлопывает по свободной половине кровати. – Если не боишься.

Внимательные глаза излучают интерес и совсем немного – легкую иронию. Я, пожалуй, испытываю те же эмоции. Здесь мы совпадаем. Это важно – совпадать. Быть на одной волне, на равных.

Мужчина от природы сильнее. Тем более хоккеист. Долгие годы тренировок – это крепкое, накачанное тело, каменные мышцы и жесткая хватка. Но в моем окружении нет таких парней, которые могли бы использовать против девушки грубую силу.

Таких я вычеркнула.

Земля не может без солнца, но ведь солнце способно сжечь ее, бедную, за одну секунду. Превратить органическую оболочку, всех обитателей, в тлеющий пепел. И если бы наша зеленая планета умела думать, я уверена, это была бы первая и последняя мысль, с которой она бы засыпала.

Это сложно. Немыслимо сложно. Довериться и дать возможность согревать себя тому, кто может уничтожить. Глупость, на которую способна только женщина без мозгов.

– Боишься, Ань?..

– А мне нужно тебя бояться? – спрашиваю задиристо.

– Нет, конечно. Я тебя насиловать не собираюсь, но надеюсь, что ты позволишь чуть больше, чем обычно. У нас две ночи впереди… Я весь – предвкушение.

Оставив накидку на кресле, опускаюсь на покрывало. В комнате зажжен неяркий свет. Обстановка интимная, но не так чтобы очень. В самый раз.

– Мне кажется, нам рано, Ярик… – выпаливаю и закусываю нижнюю губу от стеснения.

– Почему ты так считаешь?

– Мы недостаточно друг друга знаем.

– Я тебя знаю так, как не знаю никого, Анют.

– Мм. Думаю, ты преувеличиваешь.

– Да я клянусь тебе, – говорит он, проталкивая руку мне под голову, а второй накрывая мою талию. При этом не перестает говорить веселым тоном. – Мы с Авдеевым, когда были на сборах, пол-Сочи пешком протоптали, потому что искали для Анечки инжирное варенье.

Тихонько смеюсь.

– Я люблю, но…

– Но только чтобы инжир был в банке целиком, – произносит возмущенным тоном. – Мне Авдеев весь мозг вынес этим твоим вареньем. На улице сорок градусов в тени, а ему по рынкам и палаткам шарахаться приспичило.

– Он привез мне десять банок, и мама раздала их соседям и нашей домработнице, – вспоминаю.

– Ну вот, я ведь говорил! Не стоило и стараться!..

С нотками легкой ностальгии и грусти улыбаюсь.

Может, и не стоило…

– А в Москве?..

– Что в Москве?

– Мы на поезд опоздали! Из-за тебя, Андреева!

– Не помню такого.

– А ты и не вспомнишь, потому что не знаешь. Кто б тебе такое рассказал? Мы с игры ехали, а тебе приспичило забрать какую-то шмотку из столичного магазина.

– Да! Это было бирюзовое платье. К нам в Ленск привозят только устаревшие коллекции, а я хотела из новой. Эй, – вдруг вспоминаю, – в свое оправдание могу сказать, что думала, вам будет по пути.

– Торговый центр был в Химках, – мрачно выдает Ярик.

Я смеюсь.

– А как вас тренер отпустил?

– А кто его спрашивал? Авдееву если в голову что-то взбредет, пиши пропало. На такси потом поезд догоняли, а он еще три месяца мне долг отдавал.

– Дураки! – тоже возмущаюсь. – Я бы и без платья прожила.

– Что и требовалось доказать. Вы, женщины, только мозг выносите!

– Эй, – толкаю его в бок. – Ты что, бессмертный?

– Бессмертный у нас Алтай. Я – Загорский. Не забывай, детка, – отвечает Ярослав нагло и тянется губами к моему лицу.

Задержав дыхание, сглатываю слюну и закрываю глаза. Поцелуй не обжигает, он… греет. Своей теплотой, обезоруживающей лаской и трогательной осторожностью.

Вкусно, но не приторно.

Сладко, но без всплеска инсулина в крови.

Волнительно, но не так, чтобы дыхание застопорилось.

Я чувствую все. То, как наши языки соприкасаются. Как они неуклюже сталкиваются, будто бы здороваются. Как я случайно кусаю его верхнюю губу, но Ярослав не дает мне остановиться.

Поцелуи Авдеева и Загорского отличаются только тем, что с Ярославом я могу воссоздать весь процесс по минутам. Могу написать учебное пособие со стрелочками. Это не вспышка и не мгла. Я могу целоваться и жить дальше.

Что, в общем-то, и делаю, потому что мой телефон неожиданно напоминает о себе.

– Прости, – извиняюсь и приподнимаюсь.

Чувство собственной важности неудовлетворенно фонит. Номер незнакомый.

– Анечка.

– Да…

– Это Роза… Цветкова, моя девочка. Как вы там отдыхаете?.. Мой любимый внук хорошо себя ведет, не обижает тебя?

– Нет, что вы?.. У нас все хорошо, – мотаю головой.

Лежать в объятиях Загорского становится чем-то невыносимо кощунственным. Спрыгиваю с постели и отхожу к окну. За ним – пугающая неизвестностью чернота. От нее становится еще горше.

– Ну и хорошо, птенцы. Отдыхайте. Вы молодые, вся жизнь впереди, – слабым голосом произносит.

– У вас что-то случилось? – обеспокоенно интересуюсь.

– Да вот в гости к дочке приехала. Я ведь, пока Мишенька был в Америке, у него в комнате обитала. Вещи вот потеряла. Может, выкинул? Куда ему мое старье?..

– Зачем ему что-то выкидывать? Сейчас все найдем.

– Таблетки у меня там. Сердце что-то на ночь глядя закололо, а я свою аптечку дома оставила, котелок совсем не варит.

– Он… в душе, я сейчас все узнаю и сразу вам перезвоню. Подождете?

– Отчего же не подождать, милая?

– Сейчас.

Бросив телефон в кресло, игнорирую накидку и пулей вылетаю в коридор. Кожу на животе обдает холодом. В комнатах гораздо теплее, чем здесь.

Не знаю, что именно влияет на меня больше: реакция на поцелуи Ярика или беспокойство за Розу, но я врываюсь в комнату Яичкиной и Авдеева без стука и тут же каменею. Застаю их в крайне откровенной позе: Майк лежит на кровати, уже без верха, а Вита… В общем, ее лица не видно из-за волос. И то, чем она занимается, тоже не видно, но я, черт возьми, догадываюсь.

Она делает ему минет.

Сознание мутнеет, а стыд мохнатой лапой ударяет в лицо. Тело сотрясает.

Именно в этот момент Майк достигает пика удовольствия и с трудом, чуть хрипло дыша, повелительно накрывает темную макушку ладонью. Вита поднимает голову, и ровно за секунду до того, как замечает меня, я вижу член, фонтанирующий белесыми полосами, которые остаются у массажистки на лице.

Зажимаю рот рукой.

– Аня!..

– Простите, – шепчу, закрывая за собой дверь.

– Блядь, – слышится из-за нее.

Я несусь в ванную комнату, прилегающую к гостиной и кухне. Под шелковой пижамой – мириады мурашек. Щелкаю выключателем, затем замком и едва успеваю снять крышку с унитаза, на которой наклеена надпись «ДЕЗИНФИЦИРОВАНО».

Оседаю на пол.

Меня тут же выворачивает от накрывших чувств, ржавым гвоздем вспарывающих девичью душу. Наживую и без анестезии. Я думала, мне полегчало, но нет. Снова заражение крови.

Голова кружится, а желудок будто выжимают с двух сторон.

Мне плохо.

Плохо…

От природы сильный вестибулярный аппарат, который многочасовые тренировки на пилоне только укрепили, машет мне ручкой. И да. Ни разу в жизни меня не укачивало в машине или при резком подъеме в горы. Я даже ротавирусной инфекцией не болела.