Магнат (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 51

Я несколько раз перечитал сухие, витиеватые канцелярские строки. Свершилось. Внутри что-то оборвалось, и на смену многомесячному напряжению пришло огромное, почти физическое облегчение. Это была не просто бумага. Это был ключ к моему будущему. Ключ к моему сыну.

Не теряя ни дня, я вызвал поверенного, рекомендованного мне Штиглицем. Это был сухой, точный, как швейцарский хронометр, петербургский немец в безупречном сюртуке. Он выслушал меня, и его бесцветные глаза за стеклами пенсне на мгновение расширились, когда он оценил масштаб задач. Я дал ему три поручения. Первое — немедленно подать прошение на усыновление моего незаконнорожденного сына, находящегося в Тобольске. Второе — начать процедуру официальной регистрации акционерного общества «Сибирское Золото». И третье — оформить на мое имя покупку обширных земель по берегам Амура.

— Все будет исполнено, ваше высокородие, — заверил меня поверенный, раскладывая бумаги в идеальном порядке. — Однако должен предупредить: даже с покровительством столь высоких особ наши бюрократические процедуры требуют времени. Думаю, на все формальности уйдет не менее нескольких недель.

Несколько недель. Это было именно то, что мне нужно. В Петербурге я сделал все, что мог. Теперь оставалось ждать, пока Кокорев и Штиглиц созовут акционеров. У меня появилось окно. И я точно знал, как его использовать. Подошел к Рекунову, который с непроницаемым видом читал в холле газету.

— Степан Митрофанович, собирайте людей. Мы уезжаем из Петербурга.

Изя увязался следом, хотя мог и отдохнуть в Санкт-Петербурге.

Дорога в Гороховец была долгой и утомительной, но я ее почти не замечал. После месяцев, проведенных в каменном мешке Петербурга, я с жадностью вдыхал запахи полей, лесов и горьковатого дыма из крестьянских труб. Мы ехали в нескольких экипажах: я в комфортной карете с Изей, Рекунов со своими людьми — в кибитке следом.

Я смотрел на проплывающие мимо унылые пейзажи: на покосившиеся избы, бредущих по раскисшей дороге мужиков, на бесконечные, уходящие за горизонт перелески — и думал о своем невероятном пути. Всего пару лет назад я в чужом теле, закованный в кандалы, брел по этой же земле, как бесправный скот. А сегодня ехал в комфортной карете, с вооруженной охраной и большими деньгами в кармане. От каторжника до магната — дистанция огромного размера, которую я пролетел с немыслимой скоростью. Но цена этой скорости была высока. Она была уплачена кровью, обманом и вечной, леденящей душу готовностью поставить на кон все, включая собственную жизнь.

Когда мы подъезжали к имению Левицких, я увидел то, что заставило мое сердце забиться быстрее. Через Клязьму уже перекинулись мощные, просмоленные быки нового моста. Стройка кипела, слышался стук топоров и крики работников. Это был зримый, материальный результат моих усилий. Я не просто говорил и обещал — я менял мир вокруг себя.

Ольга встретила меня на крыльце. Она была прекрасна, как всегда, в простом темном платье, которое лишь подчеркивало ее стройность и благородство черт. Но в ее глазах я увидел не радость, а холодную, вежливую настороженность. Ее улыбка не коснулась глаз, а руки, которые она протянула мне, были холодны как лед. Я понял, что мое долгое молчание глубоко ранило ее.

— Здравствуйте, Владислав Антонович, — произнесла она ровным, бесцветным голосом. — Неожиданный визит.

— Я обещал вернуться, Ольга Владимировна, — так же формально ответил я. — И вернулся.

Вечер прошел в натянутом, мучительном молчании. И тогда я решил пойти ва-банк, чтобы раз и навсегда понять, что она чувствует.

— Рад видеть, что дела в имении идут хорошо, — начал я, когда мы остались в гостиной одни. Я намеренно говорил сухо, почти по-деловому. — Теперь, когда ваше финансовое положение прочно, а имя восстановлено, вы — одна из самых завидных невест в губернии. Вы можете рассчитывать на самую блестящую партию. Князь, граф… Вам стоит подумать о будущем.

Она резко подняла на меня глаза, полные боли и недоумения.

— Неужели… неужели ваши чувства изменились, раз вы начинаете такой разговор? — тихо спросила она, и ее губы задрожали. — Я… я ведь надеялась… на наше с вами будущее.

Она не выдержала и заплакала — тихо, горько, как плачут от обиды и рухнувших надежд, закрыв лицо руками.

В этот момент вся моя напускная холодность, весь мой циничный расчет испарились. Я подошел и, опустившись перед ней на колени, осторожно убрал ее руки от лица.

— Глупенькая, — прошептал я, целуя ее мокрые от слез ресницы. — Ничего не изменилось. Мои чувства не изменились. Но изменилась ситуация. Теперь вы — богатая и знатная барышня. А я… я всего лишь выскочка, пусть и с деньгами, с прошлым, о котором вы ничего не знаете. Я хотел дать вам выбор. Чтобы вы были свободны и не связаны обещаниями, данными бедному сибирскому коммерсанту.

Она подняла на меня заплаканное, но сияющее лицо.

— Мне не нужен никакой выбор, — прошептала она. — Мне не нужен никто, кроме вас.

Она обвила мою шею руками и крепко поцеловала.

— Я люблю вас, Владислав, — просто сказала она.

— И я люблю тебя, Оленька, — прижимая гибкий девичий стан к самому сердцу, ответил я. — И буду счастлив назвать своей супругой!

Уже на следующий день мы были в местной деревенской церкви, где добродушный священник, отец Варсофоний, благословил нас, как положено, иконами Иисуса Христа и Богоматери. В тот же вечер я телеграфировал сенатору Глебову о нашей помолвке. И, проведя в имении несколько счастливых, безмятежных дней уходящего бабьего лета, оставив Ольге все необходимые распоряжения и пообещав вернуться как можно скорее, отбыл в Москву.

Вернувшись, я с головой окунулся в мир купеческих банкетов и деловых переговоров. Кокорев, воодушевленный нашей победой, решил представить меня московскому купечеству, устроив в мою честь грандиозный ужин в знаменитом ресторане «Яр».

Это было пиршество в истинно русском, разгульном стиле. Отдельный кабинет, уставленный столами, которые ломились от стерляди, поросят с хреном и гор икры. Шампанское «Клико» лилось рекой, а в соседнем зале надрывались, выводя душераздирающие романсы, знаменитые цыгане. Бородатые, кряжистые купцы, ворочавшие миллионами, пили, ели, кричали, заключали сделки на сотни тысяч рублей и снова пили. Кокорев, сияя, как начищенный самовар, представлял меня своим партнерам, и я, играя роль солидного сибирского промышленника, пожимал мозолистые руки и вел степенные беседы.

Но среди всего этого шума и веселья меня не покидало чувство необъяснимой тревоги. Я не видел Изи. Он должен был быть здесь, в центре внимания, блистать, рассказывать байки. Но его не было. Кокорев на мой вопрос лишь отмахнулся: «Загулял, поди, шельмец! Соскучился по московским трактирам!» Но я знал Изю. Пропустить такое событие он не мог.

На следующее утро я проснулся в своем номере в «Лоскутной» с тяжелой головой. Солнце било в глаза, а во рту стоял вкус вчерашнего шампанского. В дверь настойчиво постучали. Я с трудом поднялся, ожидая увидеть Изю с покаянным видом, но на пороге стоял испуганный мальчишка-посыльный.

— От господина Левы, портного, — пролепетал он, протягивая мне запечатанный конверт.

Я вскрыл его. Внутри на клочке бумаги было нацарапано всего несколько слов:

«Срочно. Беда с господином Шнеерсоном. Жду вас в мастерской».