Не жди меня долго - Князева Анна - Страница 6

– Где?! – воскликнула она.

– На ресепшне.

– Он мне нужен!

– Он поднялся к себе в номер.

Заметив волнение Румико, Стерхова поспешила ее успокоить:

– Просто подождите. Чуть позже он сам объявится.

После завтрака члены жюри собрались в конференц-зале. Первым в программе шел фильм «Последний рейс „Океаниды“». Во время просмотра Стерховой показалось, что картина излишне тяготеет к трагедии, это ощущение усиливали музыка и закадровый текст. Но, как и в первый раз, фильм произвел на нее сильное впечатление. Он закончился на той же пронзительной ноте: уходящий корабль, панорама пустынного океана, закат и гул прибоя.

Однако, на этот раз Анна уловила едва заметную фальшь.

– В фильме чего-то не хватает, – проговорила она.

Сидевшая рядом Румико удивилась:

– В каком смысле? Те же кадры, тот же голос, та же «Океанида».

Но Стерхова покачала головой.

– Раньше было иначе.

– А по-моему, все так же самое. – Пожала плечами журналистка.

Посмотрев еще две картины, Анна вышла из зала. Шагая по коридору, она разматывала в голове кадры из фильма как нить из клубка. И в какой-то момент поняла, что из фильма пропал небольшой фрагмент: панорама толпы провожающих. Стерхова точно помнила эти кадры: камера скользит по белому борту «Океаниды», по лицам провожающих и причалу.

Вернувшись в номер, она пересмотрела версию, сохраненную на компьютере, и обнаружила этот фрагмент. Решив, что Воронин перемонтировал фильм, Стерхова успокоилась

Оставшуюся часть этого дня она провела за ноутбуком, работая над новым романом.

Вечером Стерхова спустилась в холл и обнаружила, что общая атмосфера заметно потеплела и оживилась. Гости отеля сбились в небольшие компании. Румико сидела на диване с Вельяминовым. Анна помахала им рукой.

Председатель жюри Пахомов держался особняком, погрузившись в глубокое кресло и разглядывая виски в своем бокале. Завидев Анну, он поднял голову.

– Добрый вечер, Анна Сергеевна. Как вам сегодняшний показ?

Она опустилась на соседнее кресло:

– Понравился фильм про «Океаниду».

Дмитрий Витальевич усмехнулся, выдержал паузу и, отхлебнув глоток из бокала, сдержанно покачал головой:

– Ложь. Красивая, талантливо снятая, но все-таки ложь.

– Разве? – Стерхова с удивлением вскинула брови.

– Воронин не сумел передать главного, – сказал Пахомов, глядя на свой бокал.

– А что, по-вашему, главное?

Он помолчал и, когда заговорил, в его словах сквозило разочарование:

– Пустота. Когда нет ни корабля, ни людей, ни объяснений. Воронин заполнил ее пафосом и поэтикой. От этого фильм многое потерял.

– Поддался эмоциям?

– Переступил черту, за которой уже не кино, а личная одержимость. Фильм-документ, созданный человеком, утратившим объективность – опасная вещь.

– Он отдал дань памяти погибшему отцу. – Напомнила Анна.

– И это помешало Воронину быть честным. – Кивнул Пахомов.

– Вы говорите так, как будто он что-то скрыл.

Замедленным движением Пахомов поставил бокал на стол.

– Может, и не скрыл. Но он не осмелился показать голую правду. В документальном кино это одно и то же.

– Знаете, Дмитрий Витальевич, – Стерхова с осторожностью подбирая слова. – Я предпочитаю не знать голой правды, когда это не касается напрямую моей работы. Избегаю чрезмерного натурализма, чтобы по ночам спать спокойно.

Пахомов чуть усмехнулся.

– А у меня, знаете ли, наоборот. Хочу видеть правду без фильтров, без оправданий и красивизма. Пусть режет глаз. Пусть бьет по мозгам. В документальном кино должна присутствовать голая правда.

В глазах Стерховой блеснула скрытая настороженность.

– По-вашему, кинодокументалист – не художник, а обвинитель?

– Нет, не так. – Возразил Пахомов. – Автор документального фильма – правдивый свидетель, который чувствует разницу между состраданием, обвинением и честным изложением фактов.

– Воронин выбрал путь сострадания? – догадалась Анна.

Пахомов отвернулся и уставился взглядом в черное окно.

– Нет, – ответил он после паузы. – Воронин скорректировал факты под собственное чувство утраты.

– Мне трудно судить об этом. Я не специалист в документальном кино. – Стерхова замолчала. У нее появилось чувство, что Пахомов говорит не только о фильме, а имеет ввиду нечто большее.

– Многие думают, что правда – это свет, – продолжил он. – И лишь немногие знают, что иногда это – тьма. Губительная, жуткая, беспросветная. Шагнешь в такую и обратно уже не выбраться.

Было очевидным, что Пахомов говорит не только о фильме, а о чем-то большем и своем. Анна машинально поправила волосы и сказала первое, что пришло в голову.

– Звучит поэтично, хоть и неприятно.

– Это не поэзия, – Дмитрий Вячеславович говорил тихо, без нажима. Но в голосе сквозила застарелая боль. – Это жизненный опыт. Страшная, кстати, штука. Я видел, как ломаются люди. Буквально распадаются на куски. И не от страха, поверьте. От знания. От одной только фразы, кадра и звука.

Пахомов отставил бокал и поднялся.

– Простите, Анна Сергеевна. Кажется, я наговорил много глупостей. Наверное, выпил лишнего.

Проводив его взглядом, Стерхова прошла к лобби-бару, возле которого на высоком табурете сидела Виктория Гапова. Перед ней стоял стакан с виски.

Анна села поодаль, стараясь не привлекать ее внимания.

– Черный чай, пожалуйста. – Сказала она бармену.

– Чай? – голос Гаповой был хрипловатым и чуть издевательским. – В таком месте пьют что-то покрепче.

– Не люблю терять голову, – спокойно ответила Стерхова.

Гапова прищурилась, изучая ее лицо.

– А я не люблю, когда копаются в чужом грязном белье. Вы ведь следователь?

Анна сдержанно улыбнулась:

– Какой предвзятый взгляд на мою профессию…

– Обычный взгляд, – оборвала ее Гапова. – Я бы сказала, общепринятый.

– Кто-то должен делать эту работу. – Сказала Стерхова, беря в руки чашку.

– О, Боже, – Виктория театрально закатила глаза. – Еще одна идеалистка. Да вас таких полстраны. И все – незаметные герои, строители будущего.

Анна молча поставила чашку, давая понять, что не намерена продолжать бессмысленный разговор. Но в этот момент к ним подошел Пахомов. Обращаясь к Виктории, он с раздражением проронил:

– Может быть, хватит?

Гапова резко повернулась к нему. Ее лицо покраснело, глаза сверкнули:

– Пошел к черту!

– Ты пьяна.

– Да! Пьяна! – Виктория засмеялась резко и зло. – Зато я не вру себе и другим!

– Перестань! – голос Пахомова дрожал от напряжения. – Не устраивай спектакль.

– Спектакль? – голос Гаповой сорвался на крик и привлек внимание окружающих. На них стали оглядываться, но она продолжала. – Ты сам превратил свою жизнь в спектакль и хочешь, чтобы тебе подыгрывали!

– Завтра тебе будет стыдно. – Сказал Пахомов и, развернувшись, зашагал в сторону лифта.

– Шут гороховый! – Крикнула ему в спину Виктория и опрокинула в рот оставшийся виски.

В это время в дверях появился мужчина и уверенно зашагал к барной стойке. Он был высокий, худой в твидовом сером пиджаке. Шел спокойно, не глядя по сторонам. В его лице читалась собранность, а в походке – намерение.

Остановившись около Анны, он коротко спросил:

– Вы – Стерхова?

Сидевшая в кресле Румико, вскочила и бросилась к нему:

– Добрый вечер, Георгий! Мы с вами договаривались насчет интервью. Я – журналистка Хирано. Румико Хирано.

– Позвоните мне позже, – ответил он и протянул руку Стерховой. – Воронин.

Она ответила рукопожатием.

– Анна. Очень приятно.

– Видели мой фильм? – спросил вдруг Воронин.

Она покосилась на Гапову и ответила сдержано:

– До голосования жюри я не имею права давать оценки. Но, если позволите, у меня есть вопрос.