Убийство с продолжением (СИ) - Юнак Виктор - Страница 35

– Ой, мам, я столько текстов по необходимости перечитала, что какие-то сторонние читать совершенно нет желания. К тому же сегодня я устала.

Она допила чай, встала, подала пустую чашку матери.

– А я и не говорю про сегодня. И к тому же текст как раз не совсем посторонний, где-то пересекается с твоей темой. И даже более.

Анна взяла в руки пульт от телевизора, но слова матери остановили ее.

– Что значит – пересекается? И что значит – более?

– Вот прочитаешь и сама все поймешь, я надеюсь. Тем более что фамилия автора тебя тоже должна заинтересовать и заинтриговать.

Анна все-таки включила телевизор, но посмотрела на мать с удивлением.

– Да говори уж, не темни.

– Фамилия автора – Достоевский. Роман называется «Дуэлянты». События и время в нем описываются практически те же, что и в «Записках из мертвого дома».

– Ты серьезно?

– Серьезно.

Анна вздохнула, выключила телевизор, встала.

– Ладно, давай твою рукопись. Полежу, почитаю.

Но роман захватил ее, она перестала замечать время, читала на одном дыхании:

«Анечка Суглобова вбежала в избу с раскрасневшимся от быстрого бега лицом и повлажневшими от переживания глазами. Сразу бросилась к образам, упала на колени, несколько раз неистово перекрестилась, наконец, подняла глаза на Николая Угодника в недорогой, но сделанной со вкусом из мягкой липы оправе. Зашептала одними губами:

– Господи, направь меня на путь истинный. Что мне делать, ежели я люблю обоих? Как мне поступить? Отведи руки их от тел их, не дай двум любящим сердцам погубить друг друга. А ежели и суждено завтра пролиться крови, то сделай так, господи, чтобы они оба остались живы. Сделай так, господи, чтобы завтра началась метель страшная, чтобы на морозе порох отсырел и пистолеты пришли в негодность. Сделай так, господи, чтобы их упредил начальник крепости и запретил обоим стреляться. Пусть их отправят вновь в штрафную роту, пусть посадят в острог, но только не дай им стреляться…

Она снова начала бить земные поклоны, ее русые волосы выбились из-под платка, крестные знамения становились все более резкими и скорыми. Она боялась, что войдут в светелку мать или отец и сразу все поймут, догадаются…».

29

Любу Желнину, старшую дочь, нельзя было назвать бесприданницей: Клавдии Георгиевне удалось кое-что накопить из своих не очень больших заработков, сама Люба загодя шила и вязала себе убранство, а еще Клавдия Георгиевна отдала ей небольшой холщовый мешочек с черновиками Федора Достоевского, которые тот лично наклеил вместо обоев в доме Желниной в Озёрках и которые Желниной с дочерьми удалось отодрать от стен.

– Когда-нибудь на этом можно будет немало заработать, – объясняла дочери Клавдия Георгиевна. – Тогда ведь Федор Михайлович был еще малоизвестным сочинителем, а нынче-то он вон как поднялся.

– А вы, маменька, не пытались дать о себе весточку Федору Михайловичу?

– Что было – прошло. Я думаю, Федор Михайлович уже забыл о нашем существовании.

– А как же Феденька? Вы же сами говорили, что он весьма похож на своего отца.

– Похож, да, но мало ли, сколь людей бывают похожи на других.

– Но ведь в этом случае все сходится?

– Давай прекратим этот разговор! И еще раз прошу тебя – об этом не должна знать ни одна живая душа. Ты меня поняла, Любинька?

– Да, маминька, – Люба послушно опустила глаза.

А вскоре она влюбилась.

Через Семиреченск прошел полк бравых казаков – в двух верстах от города на одной из вершин хребта Алатау была крепостица, защищавшая городок и окрестности от набегов полудиких киргизов. По приказу генерал-губернатора в этом месте казакам следовало построить станицу для охраны рубежей. Место было выбрано довольно удачно – речка Семиреченка, хоть и не велика и неприглядна с виду, но в половодье разливалась на несколько верст, делая неприступной строящуюся рядом с ней станицу.

И вот теперь выделенная наказным атаманом сотня проследовала к месту своего нового проживания. Все были молодцы, один другого стоящий. В фуражках с малиновым околышем и темно-зеленой тульей с малиновой выпушкой. В шароварах серо-синего цвета с малиновыми же лампасами шириной до пяти сантиметров. Мальчишки с девчонками тут же, словно горох, выскочили на улицу и окружили строй с криками, воплями, восторженными взглядами.

Пока строились хаты и обустраивалась станица, казаки были частыми гостями в Семиреченске, а многие офицеры снимали в городе себе квартиры. Однажды, идя в лавку, Люба заметила, как отворились ворота соседнего с их домом двора и оттуда выехал на красивом кауром жеребце с хорошо причесанной черной гривой молодой, но уже обладавший пышными усами, в серо-синих с малиновыми вставками шароварах подхорунжий с длинной, параллельной погону лычкой, прямо на которой располагалась одна маленькая звездочка. Подхорунжий перегородил Любаше дорогу, она вынуждена была остановиться, чтобы пропустить казака, и при этом непроизвольно загляделась на него: из-под фуражки выглядывали черные как смоль волосы, широкие, ровной дугой брови, большие серые глаза, слегка вытянутый нос с широкими крыльями ноздрей и ямочки на розовых щеках. За плечами у него была винтовка, на ремне сабля, в руке – нагайка. Он сначала мельком взглянул на нее, не больно тыча шпорами в круп коня и проскакав совсем близко от нее.

– Ай не видишь, казачок? Чуть не наехал на меня! – крикнула она ему вслед.

Он оглянулся, еще раз взглянув на нее, и поскакал по делам службы.

Зато вечером, вернувшись из крепости, он зашел во двор к Желниным и постучал в окно согнутым большим пальцем. Любаша будто почувствовала, что это к ней, и бросилась к окну, в последний момент опередив Феденьку. Тот даже опешил:

– Ты чего, Любаша?

– Прости, Феденька. Это ко мне.

И она не ошиблась. Выглянула в окно, узнала знакомое лицо и под бешеный ритм сердечного биения выскочила в сени, оттуда на крыльцо.

Федя глянул в окно: ему было интересно, что станет делать сестра. Но средняя сестра, Варя, которой Любаша рассказала свое утреннее приключение, одернула брата:

– Ты бы, Федя, сходил задал корма корове.

Выходить-то пришлось на задний двор.

– Чего пришел? – грубовато спросила Любаша.

– Так ить извиниться хочу, за утрешнее-то.

– А что было утром? Я уж и забыла.

– Так ить чуть Каурым тебя не раздавил, – ямочки на щеках казака смешно шевелились в такт словам, и это вызывало у Любаши улыбку. Он же воспринимал это по-иному.

– Так уж и раздавил. Я чай не лепешка какая. Тебя как звать-то?

– Тимофей я, Раскольников. А тебя как?

– Любаша. Женат небось?

– Ни в коем разе! Бобылем пока. Жду!

– Чего ждешь-то?

– Пока кто-нибудь не согласится казачкой моей стать.

– И что? Желающих много?

– Да не-е! Считай, ты первой будешь.

Любаша посмотрела на него удивленно, а потом расхохоталась.

– Чего смеешься? Смешное, что ль, сказал?

– А то! Первый раз меня увидел и сразу замуж зовешь?

– Отчего ж первый? Первый раз я тебя еще утром видел.

Они шли по улицам городка, дошли до берега речки, остановились. Раскольников посмотрел в ту сторону, где строилась будущая станица.

– Во-он, вишь, там, на взгорке, моя хата будет. Добрый пятистенок, с размахом. В такой хате хозяйка нужна, куды мне одному в ней жить.

Ближе к зиме они поженились. Свадьбу сыграли в новой, той самой хате, где еще пахло белилами и свежестругаными досками. Вся станица с есаулом во главе гуляла на первой свадьбе в этой станице. И сама Любаша, дочь казака, а теперь и сама казачка, не ударила в грязь лицом – одета была в широкую юбку и рубашку с манжетами, поверху блузка с пышными рукавами, обшитая тюлью, плотно облегавшими тело. На голове красовалась красная кумачовая шаль, заплетенные в толстую косу волосы были обернуты вокруг головы. На шее бусы, в ушах серьги, на ногах красивые сапожки.

Любаша прибиралась в светелке, подмела пол, решила проверить, что ей может пригодиться из вещей, для чего открыла сундук. Она была на седьмом месяце беременности, сарафаны и юбки с блузами, рубашками, которые она до сих пор носила, ей уже стали малы. И она вспомнила, что мать, Клавдия Георгиевна, собирая ей приданое, положила в сундук отрез ситца, сейчас он как раз пригодится для более просторной одежды. Ситец оказался в самом низу, рядом с небольшим холщовым мешочком, в котором хранились черновые рукописи Федора Достоевского. Она вытащила мешочек, достала отрез, расправила его, переложила с руки на руку, любуясь и примеряясь. В этот момент услышала во дворе ржание Каурого и голос мужа. Быстро собрала все в сундук, отложив на скамью отрез ситца. При этом в спешке забыла про мешочек, который так и остался лежать на полу возле сундука.