Бремя власти I (СИ) - Ладыгин Иван - Страница 32

— Ваше величество, — его голос зазвучал натянуто вежливо. — Тысячу раз простите, что побеспокоил ваш сон. Но… возникла необходимость.

Я зевнул, протирая глаза и изображая сонного простачка.

— Лев Павлович? Что опять? Дирижабль падает? Демоны напали? Или вы просто спать мне не даете? Забавы ради?

Он шагнул в каюту, плотно прикрыв дверь за собой. Запах дорогого табака и мужского одеколона от него стал резче в замкнутом пространстве.

— Речь об Анне Александровне, государь. О вашей… будущей супруге. — Он выговорил это слово, будто глотнул уксуса.

— А-а-а, — я сладко потянулся. — Аннушка! Прелесть! Глазки, говорят, как у маменьки! И умница!

— Не «говорят», ваше величество, — Рыльский впился в меня взглядом, пытаясь прочесть хоть что-то на моем лице. — Анна Александровна — образец благородства, ума и красоты. Воспитанница лучших европейских пансионов. Говорит на пяти языках. Разбирается в политике, экономике, даже в основах магии лучше иных арканистов. — Он делал паузы, будто заставляя себя произносить каждый комплимент. — Ее сердце… чистое. Преданное. Империи. И… своей семье.

Я смотрел на него, изображая глуповатый восторг, а сам ловил каждую нотку в его голосе. Ревность. Жгучую, бессильную ревность. Он не просто охранял Анну по долгу службы. Он боготворил ее, как дочь своей возлюбленной. Уверен, он не раз представлял себя в роли ее отчима. И, наверняка, мысль о том, что она достанется «пьяному идиоту» Николаю, терзала его не хуже всяких демонов.

— Она… она вас ждет, государь, — продолжал Рыльский, сжав кулаки так, что костяшки побелели. — С трепетом. С надеждой. Пожалуйста… — Он сделал шаг ко мне, и в его глазах мелькнуло что-то почти молящее, дикое. — Пожалуйста, не обижайте ее. Не разочаровывайте. Она заслуживает… лучшего.

«Лучшего, чем я? Или лучшего, чем вы с Меньшиковой можете ей дать, капитан?» — промелькнула в моего голове мысль.

Я вскочил с кровати, изобразив порыв.

— Лев Павлович! Да как я могу⁈ Она же… она же ангел! Я буду ее беречь! Лелеять! Цветы дарить! Стихи писать! Я, правда, не умею, но научусь! — Я схватил его за рукав мундира. — Вы ведь верите мне? Да? Я изменюсь! Ради нее! Все женщины ждут этого от своих мужчин. Глядишь, я стану первым, кому это удастся.

Он посмотрел на мою руку на своем рукаве, потом на мое сияющее лицо дурачка, поймавшего золотую рыбку. Отвращение и какая-то жалкая надежда боролись в его глазах. Он медленно, будто с огромным усилием, высвободил рукав.

— Верю, ваше величество, — проскрипел он. — Думаю… что верю.

И как раз на этих его словах небо решило взорваться. Буквально.

Пронзительный, ледяной вой сирены рассек гул двигателей. Одновременно дирижабль качнуло так, что я едва удержался на ногах, а Рыльского швырнуло в стену. За дверью каюты раздались крики, топот бегущих ног. Голос капитана судна, усиленный магией, грохнул по всему корпусу:

— БОЕВАЯ ТРЕВОГА! ВСЕМ ПО МЕСТАМ! ВОЗДУШНЫЕ ПИРАТЫ! ТРИ КОРАБЛЯ НА КУРСЕ! ГОТОВИТЬСЯ К ОТРАЖЕНИЮ АТАКИ!

Рыльский вскочил, его лицо исказила ярость уже другого рода. Боевая. Он выхватил клинок, который всегда носил при себе.

— К черту! — рявкнул он, уже не обращая внимания на титулы. — Сиди тут! Не высовывайся! — Он выскочил в коридор, захлопнул дверь, и я услышал щелчок мощного замка. «Для моей же безопасности». Как мило.

Я ринулся к иллюминатору. Сердце бешено заколотилось, но не от страха, а от липкой досады. Участвовать! Рубить! Жечь! Адреналин бил в виски кузнечным молотом. За стеклом разворачивалось адское зрелище. На фоне полуденного неба, как стервятники, шли три уродливых, обшитых ржавым железом дирижабля.

Знаки пиратов во всех мирах были одинаковыми. Черепа, скрещенные кости тускло блестели на боках летящих посудин. С них уже лились очереди из скорострельных пулеметов. Пули со звоном и снопами искр разбивались о магические щиты «Голландца», заставляя рунические узоры на баллонетах вспыхивать ярким светом.

С пиратских кораблей полетели огненные шары и сгустки льда: работали их бортовые маги. Наши арканисты отвечали им взаимностью: щиты держались, атакующие заклинания впивались в броню враждебных посудин…

А через минуту уже заговорили наши пушки. То была речь гулких, тяжелых ударов эфирных зарядов. Один пиратский корабль дернуло, из него повалил черный дым, и он пошел на снижение.

Я бегал от окна к окну, с жадностью ловил крупицы боя.

Потом со стороны флибустьеров выстрелили абордажные гарпуны на толстых цепях. С противным скрежетом металла они впились в корпус «Голландца» ниже моей каюты. Дирижабль содрогнулся. Авантюристы пошли на абордаж.

Еще через минуту шум боя за дверью каюты стал оглушительным. Звон стали, крики, вопли боли, взрывы заклинаний, треск карабинов где-то вблизи — все это перемешалось в единую симфонию битвы. Каждый нерв моего тела требовал ворваться туда. Вмешаться. Разорвать этих налетчиков в клочья. Но… Рыльский и гвардия останавливали меня… Раскрываться сейчас было самоубийством. Я стиснул зубы до хруста, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Держись, Соломон. Играй свою роль до конца.

Я глубоко вдохнул, пытаясь взять под контроль свои эмоции. Отвернулся от иллюминатора. Подошел к магическому самовару, налил воды, включил его. Потребность в действии была невыносимой. Кофе. Нужен был кофе. И время подумать. Эти «пираты»… казались слишком организованными. Слишком… целеустремленными.

Напасть на императорский дирижабль с такой эскадрой? Это не грабеж. Это устранение. Заказ. Те самые «лоялисты» из газеты? Или кто-то из «друзей» при дворе решил ускорить мой путь в небытие, пока я в пути? Юсупов? Верейские? Игра становилась все интереснее и смертоноснее.

Чайник закипел, пронзительно засвистев. Как раз в тот момент, когда дверь моей каюты… перестала существовать. Не открылась. Не была взломана. Ее просто вырвало с корнем мощным ударом снаружи. Обломки дуба и стали разлетелись по каюте. На пороге, окутанный пороховым дымом, появился типичный джентльмен удачи. Грязный камзол, повязка на одном глазу, сабля на поясе — картина маслом… И в каждой руке — по метательному топорику. Его здоровый глаз сверкнул дикой радостью, когда он увидел меня — «перепуганного» императора в шелковой пижаме. Я с трудом сдержался, чтобы не заржать, и натянул на лицо маску страха.

— А вот и ты, юный упырь! — он зарычал хриплым голосом, мерзко ухмыляясь, обнажив редкие желтые зубы. — Пришел твой конец! Скажи привет батюшке-царю в аду!

Он занес руку с топором для броска. У меня не было оружия под рукой. Но был кипящий чайник. И телекинез уровня Арканиста.

Я не думал. Действовал. Легкий, почти незаметный жест пальцем. Магическая хватка схватила свистящий чайник и швырнула его в пирата с силой катапульты. Не в грудь. Прямо в мерзкую, ухмыляющуюся рожу.

— ААААРРРГХХ! — Вопль пирата слился с шипением обжигаемой кожи. Кипяток ошпарил ему лицо, шею, грудь. Он завыл, выпустил топорики, схватился руками за обожженную морду, ослепленный болью и паром.

В этот момент за его спиной, как призрак возмездия, возник Рыльский. Его клинок сверкнул в полумраке каюты, опоясанной дымом. Быстрый, точный, молниеносный удар. И голова пирата с застывшей на лице маской невероятной боли и удивления отделилась от плеч и с глухим стуком покатилась по ковру. Тело рухнуло, фонтанируя кровью на шелк моей пижамы и дубовый паркет.

Я вскрикнул и рухнул на колени, закрыв лицо руками, изображая истерику.

— Кровь! О боже! Кровь! Он хотел… хотел убить меня! Спасибо! Спасибо! Лев Павлович! Вовек не забуду! — Я задрожал в мнимой панике, глядя исподлобья на Рыльского.

Он стоял над телом, тяжело дыша, его клинок сочился кровью. Он посмотрел на меня, на мое «перепуганное», залитое кровью лицо, на дрожащие руки. В его взгляде было что-то новое: не неприязнь, а… глубочайшее презрение, помноженное на тысячу. Слабость. Трусость. Он видел то, что хотел видеть.

— Успокойтесь, государь, и, пожалуйста, не говорите о моем промахе Меньшиковой. — его голос был ледяным. — Все кончено. Пираты отбиты. Удирают. — Он вытер клинок о камзол мертвеца и вложил его в ножны. Шум боя затихал. Слышались только стоны раненых и крики команд.