Другая жизнь. Назад в СССР-3 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 16

— Кто его просил⁈ — чуть не плача спросил Васёк. — Тоже мне, деловой[1] выискался! Сами бы разобрались. Да и разобрались уже.

Я не понимал причины расстройства парня, но он не дал мне повода долго размышлять на эту тему.

— Покажешь Наташкин «партрет»?

Он так и сказал «партрет».

Я пожал плечами.

— Покажу не жалко.

— Подвезёшь на своём мерине?

— Это не мерин, — сказал я, — а «Мазда».

— Да, мне пох*й. Хоть кобыла «Мазда».

Васёк рассмеялся. Настроение у него почему-то резко улучшилось. Наверное, до него наконец-то дошло, что никакой городской больше не претендует на его Наташку.

Васёк обошёл машину и, открыв дверь, важно уселся на переднее сиденье. И тут я увидел, что ему было-то не больше шестнадцати лет. Как, впрочем и другим «колхозникам». Кроме «тракториста». Тому было лет девятнадцать, и он уже приходил в себя, осоловело «хлопая глазами».

— Поехали, — сказал Васёк и важно помахал «толпе» ручкой.

— Поехали, — сказал я, хмыкнув. — Грудина не болит?

— Нормально, — буркнул Васёк, искоса глянув на меня. — А чо, точно бы всех мог уложить?

— С дрыном? Да легко!

— Что это за, э-э-э, спорт такой? Самбо боевое?

— Что-то типа того. Армейский рукопашный бой.

— Понятно. У меня братан на границе служил. Показывал приёмчики…

Я промолчал.

— Классная машина. Вроде не наша, да? Тут всё по-английски. Это радио, да? А это?

— Я же говорю… Мазда японская.

— Японская? У-у-у… А я не понял сначала. Клёвая машиина.

Я ткнул кнопку кассетника. Заиграла «Женькина музыка», которая, как я уже знал от «предка», нифига не Женькина, а многих других авторов из будущего. Да и насрать, что он её тупо слямзил. Мне нравились эти «Белые Розы»…

— Ух ты, клёвая музыка! — восхитился Васёк, а я сделал громкость магнитофона побольше.

— Слушай, Миха, задари мне этот портрет? — попросил Васёк. — Или продай. Трояк прямо щас могу дать. Она тут такая, бл*ть, фигуристая. И сиськи… Словно вот-вот выпрыгнут из кофточки. И глаза… Бля*ские, пи*дец. Ха-ха… За веснушки, говоришь, на тебя обиделась, ха-ха… Она за эти сиськи на тебя обиделась, и за этот взгляд похотливый. А ты говоришь, что ты не знаешь её, как бабу. Смотрела на тебя так, да?

— Хрен знает, — пожал я плечами. — Художники много чего замечают, что другие люди не видят. Портрет это не фотография.

— Так подаришь, или продашь?

— Так забирай, не жалко. Я себе, что хочешь нарисую. Только она убьёт тебя, если узнает, что портрет у тебя. И, э-э-э, конец вашей любви.

— Да, нет у нас с ней никакой любви, — вздохнул Васёк. — Водит она меня, как карася, за губу. А мне и губу жалко рвать, и понимаю, что зажарит она меня и съест, как та лисица. Слышал я, что она с Петрухой-трактористом зажималась. Вот от того он и встрял против тебя. Дурак. Хрен она ему даст.

— Да? Правильная, что ли? — удивился я.

— Сеструха моя мне говорила, что она в школе девчонкам хвасталась, что у неё кто-то есть, да не местный, и она себя для него бережёт, а всех просто за нос водит.

— Хм! — хмыкнул я и задумался.

— Только с Петрухой такие шашни не проканают. Он её на шлямбур всё равно напялит. А если напялит, то и мне она будет не нужна. А я бы её и пальцем не тронул.

— Васёк, знаешь что… Давай я нарисую её настоящий портрет и тебе подарю. Такое, — я показал на рисунок из будущей манги, — никому показывать нельзя. Не дай бог кто другой увидит… Матушка твоя, или брательник… Такая молва по деревне пойдёт… Прямо сегодня нарисую. А ты приходи завтра. С утра приходи.

— Сегодня же новый год!

— И что? — не понял я.

— Как, что. Бухать будем. Рано я не встану.

Я усмехнулся его «душевной простоте».

— Приходи, когда сможешь.

— Так, это, похмеляться будем весь день. Завтра-то вся гулянка и будет. Ночь перед рождеством видел фильм? Про черевички и Вакулу? Вот так и у нас.

— Мы уедем только третьего. Ты где живёшь? если что — завезу, когда мимо поедем.

— Да не-е-е… Я до третьего уже протрезвею, — сказал неуверенно Васёк.

— Ты ещё учишься?

— А то! Каникулы, епта! У нас хоккей пятого. А то, оставайся. В хоккей играешь?

— Немного, — сказал я, задумавшись, а не остаться ли мне у бабушки? Отец пусть едет с тёткой. Она уже напросилась с нами вернуться во Владик. А мне слушать её трескотню совсем не хотелось.

— Да. Останусь, скорее всего.

— О! Тогда сыграешь за нас. Мы с Лучегорском играем.

— Только у меня снаряги нет. Клюшку то я сделаю. Кленовый брусок нужен.

— В школе возьмём. У нас трудовик тренер команды.

— Трудовик? — удивился я.

— Он сам в хоккей в молодости играл. Правда с мячом… Да и в такой тоже… Короче… Тогда встречаемся или третьего, и ли четвёртого. Я сам к тебе приду. Не теряйся.

— Да, куда я денусь с подводной лодки? У меня работы выше крыши.

Отец отреагировал на то, что я хочу задержаться в деревне, положительно.

— Тогда мы с Митей начнём бурить, а вы с ним продолжите. Если мы не добуримся, конечно.

Погружной насос мы привезли с собой. Сразу после первого разговора про насос с отцом, я отбил Тиэко телеграмму, и она отправила мне насос по почте посылкой «Внешпосылтогра». На всё про всё ушла неделя. Рейсом Аэрофлота за рубли. Переплатили, конечно, втридорога, но если их, рублей, почти десять тысяч на моём личном счёте, а только на одном счёте якудзы двести сорок пять миллионов йен, то чего их экономить?

Отец никогда не искал лёгких путей и договорился с бурильной машиной. Чего с ней не договориться, если у заказчика есть деньги, а у водителя-оператора целых два дня выходных. Машину загнали прямо во двор и первую скважину пробили в течение трёх часов. Отец с Митей были довольны. Водитель, получив полтинник, уехал тоже радостный. Это было первого января.

В тот же день под вечер я вдруг осознал, что чуть-чуть «дал маху я».

— Слушай, пап, — сказал я. — Зря мы отпустили установку.

— Почему зря? Нормально пробурили. Вода отстаивается. Завтра насос погрузим, покачаем, фильтры прочистим…

— Я не о том. Ты знаешь с какой глубины берут минеральную воду «Ласточка»?

— Э-э-э… Говорили, что со ста метров. При мне бурили. Я там тоже был. Как раз с армии пришёл в пятьдесят девятом. А что?

— Дело в том, что «Ласточка», как мне говорили, бежит самотоком. Под собственным давлением. «Ласточка» — это вода напорного водоносного горизонта, то есть — артезианская. Вы добурились до горизонта безнапорного. Он питается за счёт реки Крутоберёжки.

— Э-э-э… Значит, ты думаешь, что если мы пробуримся до ста метров, то попадём на «Ласточку»?

— Не факт, — покрутил я головой. — Минерализация может быть разная. Говорили, что возле той скважины бурились на пятьдесят метров и бежала менее минерализованная вода.

— Ну и зачем тётке Марии минеральная вода?

— Повторю… Не факт, что она будет минеральной, но она точно будет чистой и течь самотёком. Артезианская же.

— А-а-а… Вот ты о чём…

Отец задумался.

— Далековато. Километров тридцать от Ласточки. Доходит ли до сюда линза?

— Попытка не пытка. Зато, в перспективе чистейшая вода. А то, честно говоря, меня терзают смутные сомнения по поводу чистоты этой воды. Глины вокруг сплошные…

— Но ты уверен, что на ста метрах будет артезианская вода?

Я был уверен, так как знал будущую историю источника «Ласточка». И она подтверждала, что со ста метров в самом посёлке шла чистая артезианская вода, но не минеральная, а простая столовая. Но очень чистая и вкусная. И хорошо, хе-хе, продающаяся.

Дело в том, что никто дальше первого водоносного слоя не бурился. Зачем, когда уже на десяти метрах была вода. А в девяностом году кто-то любопытный взял и пробурился на сто метров. Искал «Ласточку», но нашёл качественную питьевую воду.

— Не уверен, — пожал я плечами. — Но что нам стоит попробовать?