Муля, не нервируй… Книга 5 (СИ) - Фонд А. - Страница 22

— Ну конечно… — кивнула она.

— То есть чем больше денежная сумма, тем для ребёнка лучше? Правильно?

— Да.

— Тогда я скажу так. Вам просто необходимо завтра же пойти в ЗАГС и забрать заявление! — начал я и, видя, что Надежда опять вскинулась, не дал ей сказать, — Михаил скоро поедет на съемки в Югославию. Как женатого человека, его выпустят. Там он заработает хорошую сумму, часть из которой пойдёт на ребёнка. После возвращения Миши из Югославии, вы можете хоть сто раз разводиться. А Лена будет получать хорошие алименты. Понимаете? Дальше. После этого фильма Мишу начнут активно приглашать на съемки других фильмов, в театры играть. Плюс не забывайте о прокате «Зауряд-врача» в зарубежных кинотеатрах. То есть вам сейчас нужно отодвинуть все ваши детские обиды. Временно, разумеется. Включить взрослого человека и подумать, какую выгоду можно получить из этой ситуации обоим. Ведь там не только деньги. Ту же импортную одежду Миша ребёнку привезёт из заграницы. Это вам ясно?

Надежда сидела задумчивая, тихая.

А я решил ковать железо, пока горячо:

— Если же вы пойдёте на принцип и не заберёте заявление, то Миша скорей всего никуда не поедет. Других ролей ему не предлагают. И не будут предлагать в ближайшие годы. А роли в театре если и дадут, то какие-то второсортные, небольшие. То есть на нормальные алименты ребёнку вам рассчитывать нечего. Придётся дочь действительно поднимать самой. У меня всё. Если есть что сказать — говорите быстро и я пошёл.

Несколько мгновений царила тишина: Надежда обдумывала мои слова, а Миша, кажется, даже вздохнуть боялся. Наконец, его супруга отмерла и сказала:

— Вы правы, Иммануил. Заявление мы завтра пойдём и заберём.

И, видя, как радостно вскинулся Миша, она жёстко добавила:

— Это временно. Чтобы ты поехал в Югославию. И не просто так. Привезёшь мне за это туфли.

— Привезу! — Миша аж воссиял от радости, — и сапоги привезу! И Леночке!

Судя по скептическому взгляду Надежды, Мишиным обещаниям она давно уже не верила. Поэтому я не смог не вступиться за друга:

— А вообще я скажу так — зря вы, ребята, разругались. Такая хорошая пара. Крепкая, красивая. Любо-дорого посмотреть.

— Потому что он алкаш! — выдала Надежда со злостью. — Сколько я просила его! Сколько умоляла! А он ни в какую!

— Кстати, Миша, а почему ты так пьёшь? — спросил я.

Пуговкин смутился и только тяжко вздохнул. А я сказал Наде:

— А я скажу. Как я понимаю, пить он начал, когда ребёнка в деревню увезли, и семья разваливаться начала. Правда же?

Надежда взорвалась. Очевидно тема для неё была болезненная и ей ужасно хотелось выговориться:

— Да вот же сами смотрите! Это не комната! Это конура какая-то! Как здесь с ребёнком жить⁈ Ей же бегать нужно, двигаться. А здесь из одного угла до другого руку протяни и достанешь!

Я посмотрел — действительно, Надежда была абсолютно права. Но за друга заступиться надо:

— Сами понимаете, что в Москве получить жильё сложно, — мягко заметил я, — вот поехали бы в любую область, в райцентр или даже в деревню. Миша пошел бы завклубом. А вы — в библиотеку, к примеру. Вам бы от колхоза сразу дом дали бы. Вон как Печкину…

— Так мы же хотели в кино сниматься, в театрах играть… — вздохнула Надежда.

— Вот именно, — поддержал её я, — а так не бывает, чтобы и в столичных театрах играть и сразу трёхкомнатную квартиру в Москве дали. Вон сосед мой, по коммуналке, Орфей Жасминов, оперный певец, между прочим, а вместо отдельной жилплощади, ему чуланчик через проходную комнату у чужих людей дали. И ничего, живёт. А у вас отдельная комната. Не проходная. В общежитии есть вода, канализация, кухня. Что ещё надо?

— Тесно, — вздохнула Надежда.

— А вот такой вопрос вам, Надежда, — сказал я, — если бы у вас была большая комната, вы бы не разводились с Мишей?

— Ну если бы он не пил… — задумалась Надежда.

— Хорошо, если бы ещё и не пил, — кивнул я.

— Ну тогда я бы не разводилась, — твёрдо сказала Надежда, избегая смотреть на Михаила, который прямо весь засиял.

— Тогда давайте договоримся с вами ещё и так, — предложил я, — вы всё равно завтра заберёте заявление в ЗАГС. Миша потом поедет в Югославию на съемки. Но вас же будут проверять, правильно?

Надежда вздохнула.

— Поэтому я предлагаю, чтобы вы пустили Мишу пока пожить к себе в комнату. Временно и формально! — добавил я, видя, как вскинулась Надежда, — чтобы комиссия увидела. Он пить больше не будет. Я понимаю, что тесно. Но сейчас я жду, когда у меня в квартире сделают ремонт. Когда я перееду, а это будет примерно в течение месяца, может быть раньше или чуть позже. А моя комната в коммуналке останется. И я передам её Мише. Вам там будет нормально жить. И Леночку к себе заберёте. Там, в соседней комнате у нас, Колька жил, ему четыре или пять лет, я точно не помню, так он по коридору на велосипеде катался. Кухня у нас большая. Ванная отдельная. Две плиты. Соседи хорошие, дружные. Да Миша их всех хорошо знает. И опять же, это тоже всё временно. Там вы поживёте пусть год или два. Пусть даже три. А затем, когда «Зауряд-врач» выстрелит — стопроцентно Мише дадут отдельную комфортабельную квартиру. А если вы не прошляпите это время и у Леночки появится братик — то может даже и трёхкомнатную.

Михаил и Надежда тихо смотрели друг на друга.

Я сказал «до свидания» и бесшумно вышел из комнаты. Кажется, мой уход даже не заметили…

Если я надеялся поспать — то зря.

Потому что, как оказалось, в моей комнате за столом сидела Валентина. И, размазывая слёзы и сопли, пила чай. Над ней курицей-наседкой хлопотала Дуся:

— Возьми ещё кусочек кексика, Валюша, — и Дуся пододвинула ближе к ней огромное блюдо, на котором ароматно пахли свежеиспечённые кексы.

— Нет, не хочу я кексика… — рыдая, Валентина отодвинула блюдо с кексами подальше.

— Ну один хотя бы…

— Не хочу!

— Что случилось? — я вошёл, остановился у двери, посмотрел на эту картину: одна плачет, другая утешает, а я стою как столб и понимаю, что сейчас начнётся женская слезливая драма, от которой мне не уйти.

— Что случилось? — повторил я уже строже.

— Я такая дура, Муля… — начала всхлипывать Валентина.

— Поговори с ней, Муля, — с облегчением сказала Дуся, и торопливо слиняла на кухню. Хитрая. Сама сбежала, а меня бросила наедине с рыдающей женщиной.

Больше всего я не люблю в женщинах — это слезы. Тогда они из меня могут верёвки вить, делать что угодно. Только бы перестали плакать.

Тем временем Валентина высморкалась в большой платок и посмотрела на меня заплаканными несчастными глазами.

— Рассказывай, Валя, — велел я. — Что опять стряслось?

Она вздохнула, в последний раз всхлипнула и заговорила:

— Ты понимаешь, Муля… Я столько всего начудила… Столько ошибок наделала… Я опозорила себя, разрушила свою репутацию… Я опозорила родителей… Моему отцу на партийном собрании сегодня сделали замечательные… За недостаточное воспитание дочери…

— Уже и туда дошло? — удивился я. — быстро они. Интересно, кто стукнул?

— А ведь я всего лишь хотела… хотела… — она зарыдала снова.

Я постучал чайной ложечкой по чашке, привлекая её внимание:

— Подожди, Валентина. Не надо сейчас рыданий. Сформулируй, пожалуйста, что ты хочешь? Какой сама видишь выход из этой ситуации?

Я сел напротив. Посмотрел на нее. Она — на меня. Слёзы катились, но уже не так бурно. Где-то за стеной хлопнула дверь, сквозняк прошуршал по полу. Тишина стала гуще.

— Н-не з-зна-а-аю-у-уу… — зарыдала она вдруг опять.

— Знаешь, Валентина! Прекрасно знаешь! — рявкнул я (из-за недосыпа и всех этих разговоров, был я сильно нетолерантный). — Если ты пришла тут слёзы лить — то это к Дусе или к Музе. Они и порыдают за компанию, и пожалеют! А я тупо спать хочу. Так что давай, решай сама…

— Помоги мне найти выход… — всхлипнула она, торопливо уничтожая следы слёз.

— Вот так-то лучше, — проворчал я, — выход простой. Прекрати быть трусихой! Это недостойно советского человека!