Обострение (СИ) - Волков Тим - Страница 9

— Вижу, все же задумались, — поднимаясь, Лядов зябко потер руки и снова передернул плечами.

«Словно застоявшийся конь», — неприязненно подумал доктор.

— Ну-с, что ж — здесь мы закончили… — ревизор снял с вешалки пальто. — Идемте, Силантий Прокофьевич…

— Петр Фомич! Так, может, в трактир? Пообедаем.

— В деревенский-то? — распахнув дверь, презрительно прищурился Лядов. — Отравят еще, не дай, Бог! Лучше в станционном буфете перекусим. Или уж потом, в городе… Господин Петров! Нам бы экипаж до станции. У кого можно нанять?

— Так в трактире и спросили бы…

— Опять этот трактир! Ладно… Я пошел, Силантий Прокофьевич. Догоняйте.

— Ага-с…

Торопливо накинув пальто, Буров скользну в дверь и вдруг обернулся на пороге:

— Сударь! Что подпись не ваша — видно, у меня глаз наметанный. Так что ищите в городе эксперта, писаря… лучше из казенного присутствия. А насчет печати — тут ничего сказать не могу. Ну, что ж — бывайте. Да! Вот ваш докУмент — для экспертизы…

От неожиданности Иван Палыч даже забыл поблагодарить. Подпись… печать… писарь из казенного присутствия… Из государственной конторы, в переводе на человеческий язык…

Некогда только ездить! Тиф этот чертов, пациенты… И все же, нужно будет выбраться в город хотя бы на пару-тройку часов… Эх, мотоцикл бы! Не было бы проблем. Кстати, надо бы заглянуть в кузницу. А уж потом — в город. Может, нужна какая деталь?

В кузне летели искры. Кузнец Никодим в кожаном фартуке деловито ковал какую-то непонятную треногу. Слева от входной двери, у рукомойника, тускло поблескивал прислоненный к стеночке мотоциклет. Рядом, на верстаке, лежал разобранный карбюратор, еще — какие-то журналы и небольшая книжечка — «Житие Святаго Николая, епископа Мир-Ликийскаго». Ну да, чему тут еще лежать-то? Уж точно, не сочинениям господина Чернова, социалиста-революционера.

Подойдя к наковальне, доктор громко поздоровался.

— А! Иван Палыч! — обернулся кузнец. Сильные, жилистые руки его лоснились от пота. — Чутко погоди… Посмотри вон, журналы.

«Фотографический листокъ», «Фотографическия новости», «Фотографическое обозрение»…

— Одна-ако! — не сдержав удивления, доктор присвистнул. — Это откуда ж такие?

— Батюшка наш принес. Отец Николай, — утерев пот, пояснил кузнец. — Треногу от фотографического аппарата в починку, и вот — журналы да Житие. Знает, что почитать люблю.

Батюшка — фотограф-любитель? Вот это — да-а… Ну, а почему бы и нет? Хобби есть у многих.

— Про мотоциклетку твою скажу так… — поставив треногу в угол, Никодим вымыл под рукомойником руки. — Езжай-ка ты, Иван Палыч, в город. К Нобелю, на склады. Спросишь там топливный жиклер. Может, и есть у них. А нет, так закажешь!

— Спасибо! Уже бегу… Прямо на станцию.

Подморозило. Налетевший ветер гнал по заснеженному полю поземку. Поежившись, доктор похвалил себя за то, что все-таки надел зимнюю беличью шапку. Не помешало!

По дороге на станцию молодой человек все думал об Аглае. Неужели — она? Нет, быть такого не может, Аглая — девушка честная. Если только ее вокруг пальца не обвели… она уж такая доверчивая. Впрочем, как и многие деревенские.

Иван Палыч успел вовремя. Уже объявили посадку, и к платформе, пыхтя, подошел локомотив, окутанный клубами дыма и пара.

Извозчик домчал доктора до госпиталя за двадцать минут. Пришлось дать лишний пятак — за скорость.

— Благодарствую, барин! Н-но!

Тряхнув густой, белой от инея, бородою, возница подогнал лошадь.

За столом, на посту, сидела старя знакомая — дежурная сестричка.

— Здравствуйте, Юленька! — сняв шапку, молодой человек широко улыбнулся. — Что, господина Гробовского еще не выписали?

— Ой! Иван Палыч! — узнав, обрадовалась девушка. — Как там у вас с тифом? Боретесь?

— Да куда ж нам деваться-то?

— А господина Гробовского только на той неделе выпишут. Я слышала, как доктор говорил.

— Так я пройду, навещу?

Постучав, доктор толкнул дверь. Поручик, все в том же халате, сидел на заправленной койке и читал «Русское знамя». На этот раз не ругался, скорее, наоборот.

— Здравствуйте, Алексей Николаич!

— А! Господин Петров… — Гробовский отвлекся от газеты. — Что-то вы зачастили?

— На этот раз — по делу к вам…

— Тогда в коридорчике постоим, поболтаем.

Кивнув, поручик поднялся на ноги и, оглянувшись на соседей, вышел в коридор следом за Иваном Палычем.

А что терял Иван Палыч, рассказывая все про свое дело с поддельной подписью? Ничего. А Гробовский — человек опытный. Может, чего и подскажет.

Он слушал доктора очень внимательно, иногда задавая вопросы, после чего задумчиво уставился в окно.

— Вот что, любезный… Дам я тебе один адресок. Любопытный господин — гравер и резчик. Мы его привлекаем в качестве эксперта, так что справку дадим… Он вам все скажет, что по поводу вашей бумажки думает. И про подпись, и про печать… Что касаемо вашей санитарки… Мало вериться, что она. Составь-ка список, кто с ней ближе всех? Кто часто общается? Домашние — не исключение…

— Понял, Алексей Николаевич! Спасибо. Выздоравливайте… ну а я побежал.

Гравер жил неподалеку от госпиталя, так что молодой человек с удовольствием прошелся пешком.

Вот и нужная улица, дом — обычная «доходная» шестиэжтажка, что строили богатые купцы.

Третий этаж… А гравер не такой уж и бедный! Просторное парадное, лестницы, лифт…

«А. П. Везенцевъ, мастеръ-граверъ» — гласила висевшая на двери латунная табличка.

Доктор покрутил звонок.

— Иду… иду уже…

Щелкнул замок. Дверь нерешительно приоткрылась.

— Доктор Петров, Иван Павлович, — сняв шапку, церемонно представился гость.

— Доктор? — цепкие светлые глаза внимательно изучали визитера. — А я не больной!

— Ах, забыл… вот!

Иван Палыч протянул записку.

— Ах, вас Алексей Николаевич послал? Так бы сразу и сказали.

Гравер откинул цепочку, распахнув, наконец, дверь. Живенький такой старичок с венчиком седых волос и остроконечной бородкой. Небольшого росточка, юркий и подвижный, как ртуть.

— Вот, сюда проходите, в кабинет… Пальто и шапку — на вешалку, обувь можете не снимать. Присаживайтесь, прошу!

Послушно опустившись в кресло, гость вытащил документ.

Усевшись за широкий стол, Везенцев тут же включил электрическую настольную лампу под зеленым абажуром и, взяв увеличительное стекло, принялся внимательно изучать бумагу.

Потом поднял глаза и, протянув визитеру чистый листок, пододвинул бронзовый письменный прибор с пером, чернильницей и пресс-папье с ручкой в виде позолоченного амурчика:

— Напишите-ка что-нибудь, молодой человек. Все равно, что… И распишитесь.

— «Я свободен, словно птица в небесах», — взяв листок, вслух прочитал гравер. — Это чьи же стихи? Верно, кого-то из новых? Маяковский, Блок? А, впрочем, неважно… Ну, что вам сказать?

Старичок принялся рассматривать слова через лупу.

— Интригующе, весьма интригующе, — пробормотал он, обращаясь скорее к росчеркам, чем к Петрову. — Подпись ваша, вне всяких сомнений, подделана! Заключение я напишу… почерк тоже не ваш… Вот посмотрите, для сравнения, ваш текст: наклон стабильный в пятнадцать градусов вправо, с равномерным нажимом пера, с плавным переходом от утолщённой линии к тонкой. Буква «а» округлой конфигурации, «о» — эллиптическая, — он поднял взгляд, улыбнулся. — Такое ощущение, будто вы перо впервые держите! Как будто до этого писали чем-то другим. Старательность ощущается школьная. Вроде доктор, должны писать много. Ну да ладно. А вот здесь, смотрите, в принесенном документе, наклон больше, и «о» более округлая. Явная имитация.

— Так значит…

— Фальсификация, мой друг. Средней руки фальсификация. Признаюсь, видел я и лучшие образцы. Здесь же, — старичок с сожалением пожал плечами. — На «троечку».

— А что насчет печати?

— Печать тоже подделана. А вот она, смею заметить — весьма искусно! Не опытный взгляд не отличит.