Да, шеф! - Джонс Джинджер - Страница 9

– Коническая голова?

– Простите, я подумала… не знаю, может, показалось…

– Это Адонис, питомец брата, – с улыбкой сообщает Ксантос.

Фрейя подступает ближе, и комок шерсти смотрит на нее блестящими черными глазами. Хвост все-таки не голый, а пушистый, усы вовсе не жесткие, а нос скорее в форме сердечка, а не конуса. Фрейя прикусывает щеку. Надо же было выставить себя такой слепой дурой, да еще и истерику закатить.

– Димитрий держит песчанку? – Голос подводит. Как-то не похож Димитрий на любителя грызунов.

– Адониса завела его жена. Сама ушла, а питомца бросила, вот парни и сошлись. В общем-то, только мыш на память от нее и остался. Димитрий обрадуется, что ты его нашла… Хочешь подержать?

Ксантос вытягивает испачканную вином руку, и Адонис шустро мчится вниз по ней, как по беговой дорожке.

Фрейе совсем не хочется общаться с грызуном, но как теперь отказаться? Ей так неловко, что она приняла его за крысу – получается, оскорбила и дом, и само животное.

– Конечно, давай! – Фрейя ловит Адониса, стараясь не завизжать, пока коготки царапают кожу. Но тут мыш вырывается из рук и прыгает на грудь, цепляясь за край топа. А уж когда усики начинают щекотать тело, она не выдерживает. – Брысь!

Ксантос хочет поймать беглеца, но тот проваливается Фрейе в декольте.

– Ксантос? – В дверях появляется Димитрий и застает неловкую сцену. Рука брата наполовину засунута под футболку гостьи. Димитрий кривится от ярости и выдает тираду на греческом, размахивая руками, точно мельница.

Щеки горят. Фрейя смотрит на Димитрия.

– Извини. Я приняла твоего питомца за крысу, испугалась, а Ксантос просто показывал мне…

Димитрий смотрит на них обоих.

– Песчанку, – договаривает Ксантос, глядя на Фрейю.

Димитрий поджимает нижнюю губу и тянется за освобожденным питомцем.

– Ты все неправильно понял, – уязвленно говорит Фрейя, бросает на Ксантоса умоляющий взгляд, но он, похоже, человек немногословный. Просто стоит, подняв одну руку, мол, сдаюсь, а другой держит Адониса. Судя по улыбке, вспышка брата изрядно веселит Ксантоса.

– Подожду снаружи, – заявляет Димитрий, прижимает мыша к груди и захлопывает за собой дверь.

Ну вот. Фрейя хватает телефон и спешит следом.

– Рад был познакомиться, Фри-я, – окликает ее Ксантос.

Она оборачивается и видит, как он водит перепачканными ладонями по комоду. Господи, что Димитрий о ней подумал? Она всего пару часов на Кипре, а его брат уже засунул ей руки в декольте. Щеки пылают. Последний раз она чувствовала себя такой униженной, когда мать слишком рано вернулась домой и застала ее за мастурбацией на диване при свете дня.

Сгорая от стыда, Фрейя выходит прочь. Лучше бы ее облапал Димитрий. И в куда более эротичной обстановке.

Глава 5

Неспящие в Лаппо

Фрейе не спится. И дело не в чужой стране, чужой кровати или волнении от предстоящего первого испытания. Нечто иное гложет сознание, и на сей раз это не песчанка. Или все-таки она? Это ветер снаружи шумит, или скребутся коготки?

Она врубает свет и оглядывает комнату, но все тихо-мирно. Фрейя задерживает дыхание, пока не начинает стучать в ушах, но никакого скрежета даже в самых отдаленных уголках. Она осторожно свешивается с края кровати, осматривает пол. Тоже чисто. Фух. Светящиеся цифры на экране телефона говорят, что уже полночь, но из-за разницы во времени так не кажется.

Вот в чем загвоздка. Не в мыши, крысе или песчанке. Или вообще в животном, если на то пошло. Не в конкурсе или главном призе. Из головы не шел момент, когда Ксантос посмотрел на Фрейю своими пронзительными зелеными глазами и сунул руку ей под одежду. Загрубевшая кожа царапала грудь. Рука человека, привыкшего к тяжелой работе. Какая глупость продолжать думать о Ксантосе, когда изначально запала на его брата. Вот к чему приводит дефицит мужского внимания, от которого Фрейя страдала последний год. Недостаток секса – штука коварная, если не поостеречься, то можно дойти и до фантазий о том беззубом старике с ослами. Ладно, без ослов, но все же…

Как же сложно женщине в современном мире. Совершенно неприемлемо зависеть от мужчины в финансовом, эмоциональном и бытовом плане, но есть вещи, где самой не обойтись. Фрейя разглядывает кабачки, основной ингредиент тажина [5] Талии. Неужели потребность в сексе делает женщину менее умной, независимой или значимой? Можно ли сходить с ума от желания и оставаться достойным, надежным и умным человеком? Компрометирует ли сексуальная тяга феминизм? Черт возьми, почему она думает об этом посреди ночи?

Температура резко упала. Накинув джемпер на плечи, Фрейя подходит к окну и смотрит на луну, ее мысли обращены к матери, которая, вероятно, сейчас ложится спать, а надзиратель выключает свет в общих коридорах, давая сигнал к отбою. До этого мать читала книгу или смотрела телевизор – сейчас каждая комната в доме престарелых Стоксбридж оснащена двадцатичетырехдюймовым плазменным экраном. А еще она снова ободрала себе все ногти. Мама упорно стачивала их каждый день последние лет двадцать, и сегодняшний не станет исключением – бедняга будет пилить чуть ли не до мяса, пока пальцы не покраснеют и не начнут кровоточить. Фрейя прикусывает щеку изнутри, чувство вины сжимает желудок. Следовало заскочить к маме перед отъездом, пусть даже всего на час. Удобно винить общественный транспорт и сетовать на то, каким ужасным получился последний визит, но в глубине души Фрейя знает, что должна была себя пересилить.

Шрам на ладони белеет в лунном свете. Слово вышитая швеей река, он таит в себе суровую и завораживающую красоту. Фрейя подносит его к губам, проводит неровным краем о рот и снова прощает мать. Все в порядке, говорит она себе, шрам болит, только когда очень холодно, и пусть на сердце остался куда более ощутимый рубец, то был единичный случай. Мама не собиралась нападать. Конечно нет. Всему виной болезнь. Галлюцинации. Наваждение. Спутанное сознание. Кто знает, кем или чем мать посчитала Фрейю в тот момент – оборотнем, насильником, вампиром, инопланетянином, который пришел ее похитить? Одно можно сказать наверняка: больная явно не понимала, что перед ней собственная дочь.

Фрейя резко выдыхает, по запотевшему оконному стеклу сползает капля конденсата. Самое жестокое в шизофрении – никто не знает, что человек видит или о чем думает. Воспринимаемая реальность может быть безжалостной, и понять ее – к чему Фрейя стремилась всю свою взрослую жизнь, – все равно что пытаться ударжать воду в ладонях. Когнитивно-поведенческая терапия иногда помогает, но не в случае с матерью. Столько лет спустя она упрямо отрицает свою болезнь, поэтому старается выбрасывать лекарства, якобы они ей не нужны, и клянется, что ее просто неправильно поняли. И весь печальный цикл повторяется заново.

Если бы только все было иначе. Многие годы Фрейя тосковала по милой, «нормальной» маме, с которой могла общаться, делиться секретами, рассказывать, как прошел ее день. Но сейчас она могла любить мать лишь на расстоянии, и из-за этого снова чувствует себя виноватой. В том, что боится. В том, что потеряла надежду на то, что мама когда-нибудь поправится и сможет жить полноценной жизнью. В том, что оставила мать в доме престарелых, а сама уехала на Кипр, чтобы исполнить свои мечты.