Операция "Ловец Теней" (СИ) - Март Артём - Страница 3

Взгляд его стал жестче и холоднее. Напряженнее. Он стал таким, будто начальник заставы не перечислял мне странные, на первый взгляд никак не связанные друг с другом по смыслу слова, а шел босыми ногами по стеклу. Будто каждую секунду он рисковал упасть и погибнуть.

— … компас, камень… — Толя насупил брови, — … призраки, пересмешник.

Я не нарушил молчания. Не отвел от глаз Тарана своего взгляда. Я просто сидел и быстро соображал. Переваривал информацию, что только что смог дать мне Таран.

— Это все, Саша, — наконец сказал он, — но даже о том, что я тебе сейчас сказал, ты должен молчать. От этого зависит моя жизнь.

— Я буду молчать, — повременив, ответил я. — А еще докопаюсь сам. И никто не узнает, что ты дал наводку. Спасибо.

Таран ничего не ответил, но кивнул. Потом снова, в неведомо какой раз вздохнул.

— Я понимаю… — продолжил Таран, — что подобное слышать от меня странно, но скажу вот что, мои последние слова тебе сегодня: я всегда радел за то, чтобы наши парни стояли друг за друга. Чтобы офицеры стояли за солдат, а солдаты за офицеров. И пусть не всегда так получалось, но… я так обучен. Так воспитан в училище. И для меня это — суть всей службы.

— Но? — тихо, но решительно спросил я.

Таран сглотнул. А потом продолжил:

— Но сейчас дело другое. Сейчас ты всегда должен держать в голове, что, чтобы ни решил Лазарев — он прав. Так надо. Надо, потому что две жизни важнее одной. Надо, даже если это может показаться несправедливым к тебе или к парням. Надо, даже если это кого-то заденет. Выбьет из колеи. И…

Он замолчал, собираясь с силами.

— И?

— Я понимаю, что многого прошу, но хочу, чтобы ты пообещал, что так и будет, Саша.

Я вздохнул. А потом встал.

Казалось, скрежет, с которым отъехал мой стул, когда я поднялся, чуть было не заставил Тарана вздрогнуть. И тем не менее он не вздрогнул. Выдержал.

— Я всегда считал и считаю, — начал я, — что мои принципы загонят меня в могилу. Рано или поздно…

«Однажды так уже случилось, — подумалось мне, — в тот самый день, когда я попал сюда, в восьмидесятые».

— Но иначе я не могу. Не могу изменять себе. И если мне придется защищать моих бойцов от кого бы то ни было, я стану защищать. Две жизни действительно важнее одной, Толя. Но это не значит, что та жизнь, которой придется пожертвовать, чтобы спасти других, — не имеет значения. И уж точно значение имеет ее честь.

Таран стиснул зубы. Я понял это, потому что заметил, как заиграли желваки на его лице.

— Мне кажется, ты меня не понял, Саша…

— Я тебя прекрасно понял, — возразил я. — И благодарен за то, что ты дал мне наводки. Но теперь только я сам буду решать, что делать с этой информацией.

Пока я говорил Тарану эти слова, начальник заставы не отрывал от меня своего взгляда. Он смотрел пристально, сочувственно, словно брат. В глазах его читалось бессилие, понимание того, что меня не остановить, что бы он ни сказал. Но в них не было никаких сомнений. И для меня именно это стало главным.

— Ну что ж, — сказал Таран немного погодя. — Я знал, что ты можешь так сказать.

— Хорошо. Значит, ты и правда меня немного знаешь.

Начальник заставы кивнул.

— Если ты правда поймешь, что тут происходит, то изменишь свое мнение, Саша.

— Посмотрим, — сказал я беззлобно. — Ладно, бывай, товарищ старший лейтенант.

— Бывай, Саша.

Я надел фуражку, которую все это время держал на коленях, а потом пошел к выходу из канцелярии.

— Саша, — остановил меня Таран.

Я обернулся.

— Совсем забыл сказать тебе еще кое-что. Кое-что важное.

— Слушаю.

Таран подался вперед. Лицо его, которое казалось мне уставшим, стало снова сосредоточенным и строгим, как на службе.

— Начальник отряда просил меня кое-что передать тебе. Тебе и твоим парням.

Таран замолчал, ожидая от меня какого-то слова. Какого-то ответа. Его не было. Тогда он продолжил:

— Давыдов объявил вам благодарность. Я к ней присоединяюсь.

— Благодарность?

— Так точно, — кивнул начальник заставы. Потом едва заметно улыбнулся. — За бдительность и отлично проведенное задержание. Не каждый наряд решится взять офицеров. Если даже они без документов.

Я тоже улыбнулся.

— Горжусь вами, — сказал Таран. — Лазарев, правда, настаивал на том, чтобы вас наказали, но Давыдов не стал этого делать. Отверг все его обвинения.

— Справедливо, — кивнул я.

— Я тоже так думаю. Ну теперь все. Теперь можешь идти.

Я ничего не ответил начальнику заставы. Кивнув, вышел вон из кабинета.

В сушилке, как ни странно, было сухо. А еще прохладно. Летом ее редко протапливали. Затхлый, плохо двигающийся воздух неприятно щекотал нос. Застарелые запахи сохшей здесь когда-то кожи, ХБ, мокрой шерсти и сукна смешались в один общий тяжелый дух.

Уличного освещения, то есть окон, тут не было. Только тускловатые лампочки освещали это небольшое помещение. Бельевые веревки и полки для сушки сапог отбрасывали под этим светом причудливые тени на бетонный пол.

— Черт знает что на Тарана нашло после вот этой новости, что он уходит, — сказал Матузный как-то обиженно, — мы, значит, это офицерье борзое ловили, вязали, а он их — того! Отпускать!

— А как ему было иначе? — низким баском спросил Уткин, — как ему еще поступать, раз уж Лазарева этого поставят теперь вместо Тарана?

Первое стрелковое отделение, как я и просил, в полном составе собралось сегодня в сушилке. Редкой удачей было, что никто не был в нарядах. Некоторым в скором времени, кому-то в очень скором, предстояло идти на границу. Другие буквально недавно вернулись.

В стрелковом отделении было одиннадцать человек, включая Мартынова. После ухода демобилизованных и моего перевода в это отделение нас осталось шестеро.

Кто-то уехал домой, кого-то перебросили во второе.

Вышло так, что отделение оказалось «молодое». Настоящим «стариком», даже сверхсрочником был здесь только Алим Канджиев.

Еще в нем состояли Уткин, Матузный, Солодов, Малюга и, конечно, я. Вот и все отделение. Тем не менее мы ждали пополнения. Ждали того, что завтра на заставу прибудут новые люди. Новые бойцы окажутся приписаны к нашему первому стрелковому.

Когда я зашел в сушилку, все были уже в сборе и даже не закончили своих обсуждений касательно произошедшего.

— Да ладно с ними, с этими офицерами, — сказал Солодов хмуро, — вас че, не волнует совсем, что Таран уходит, а этого Лазаренко… Или как там его?..

— Лазарева, — напомнил Алим, поправлявший перевязь загипсованной руки на шее.

— Да все равно, как там его! — возмутился Солодов, — вам все равно, что эдакая змеюка теперь будет у нас тут командовать?

— Угу… У него рожа кирпича просит… — промычал Уткин.

— А что сделаешь? — вздохнул Алим. — Начальство так сказало, значит так надо.

— Душманы изжить нас не смогли, так этот старлейчик точно изживет, — прогундосил Матузный, сидя на деревянной лавке у стены.

— Что-то вы тут совсем нюни распустили, — улыбнулся я.

— Да какие нюни? — Матузный сухо сплюнул. — Возмущает меня, что Таран нас так запросто кидает на этого Лазарева!

— Ты к Тарану не лезь, — нахмурился Малюга. — Таран тут причем? Ему сказали — перевод. Значит перевод. Приказ такой! Он же не сам перевестись решил! Если б мог, он бы с нами до последнего!

— Если б был до последнего, — немного обиженно сказал Матузный, — тогда бы отказался!

— Откажешься тут, когда начальник отряда сам к тебе приезжает… — пробурчал Солодов.

— А ты давай, Тарана не оправдывай! — сказал Матузный, — и ты, Малюга, не оправдывай! У нас принято один за всех!

— А ты на Тарана не наговаривай! — насупился Малюга.

— А я и не наговариваю! Я по делу!

— Ага… По делу. Просто так ты языком мелешь!

— Братцы, давайте харэ, — сказал им Уткин, но пограничники уже завелись.

— Вот если б я на месте Тарана был… — сказал было Матузный, но не закончил.