Операция "Ловец Теней" (СИ) - Март Артём - Страница 13

Его низковатый басок вырвал меня из размышлений. Я обернулся.

— А что тут думать? Сейчас и посмотрим.

С этими словами я постучал в дверь сушилки.

Некоторое время ответа никакого не следовало. Потом суровый низкий голос, принадлежавший, по всей видимости, одному из наших радистов Максу Мухину, спросил:

— Кто?

— Ясень три, — ответил я нехитрым отзывом.

Потом за дверью снова повисла тишина. Щелкнула щеколда. Дверь приоткрылась, и в проеме и правда появилось суровое лицо Мухина.

— А, Сашка? А мы вас ждали. Кто там с тобой? Уткин. Так. Понятно. Ну проходите.

Мухин распахнул дверь. Уставился на лестницу, чтобы посмотреть, нет ли за нами «хвоста».

Ну точно, шпионский триллер какой-то, не иначе…

Когда мы вошли, в сушилку уже набилось не меньше пятнадцати человек. Все они были молчаливыми и сосредоточенными. Почти все курили, и от этого под потолком сушилки висело дымное марево. Тяга вытяжки уже не справлялась.

Впрочем, когда парни увидели, что мы «свои», то стали потихоньку возобновлять свой спор. В сушилке поднялся галдеж.

— Никого больше не будет? — спросил тем временем Мухин.

— Да не. Я больше никому и не говорил, — отозвался Матузный, сидевший в уголке.

Парни расселись по низким лавкам у стен и будто бы разделились на три лагеря. В первом оказались Матузный, младший сержант Гамгадзе, тоже радист, ефрейтор Умурзаков, ну и сержант Мухин тоже к ним подсел. Эта пятерка расселась справа.

Слева сидели четверо: Нарыв, Солодов, Алим Канджиев и Костя Филимонов. Последний был сержантом и встал на мою прошлую должность — должность старшего вожатого служебных собак.

И эти две группки снова возобновили свой спор.

А вот третья, наиболее многочисленная, — просто слушала их. Слушала молча и не перебивала.

Я быстро смекнул, что тут происходит. Среди пограничников выделились две группы с разными убеждениями относительно происходящего и того, как стоит действовать.

— Я говорю, нужно подляны! Подляны нужно! — говорил Матузный мерзковатым тоном. — Так и сживем с заставы эту падлу!

— Какие подляны, акстись⁈ — возражал ему Нарыв. — Если уж противодействовать, то по закону! Нужно по линии политотдела идти. Написать жалобу, чтоб все как надо!

— Да слить бензин с Шишиги, пускай побегает, поищет, — рассмеялся Умурзаков.

— Ну, почти половина всего личного состава, — улыбнулся я, пока остальные спорили, — неплохо.

— К нам потихоньку новые люди приходят, — похвастался Мухин. — Вот сегодня вы вдвоем пришли. Завтра, видать, еще кого притащим. Настроения у парней однозначные. Ну и мы не торопимся всех сразу вовлекать. Ну, чтоб Лазарев быстро нас не раскусил.

«Кажется мне, он уже о вас догадывается, — подумал я, — да только с нами играет».

— Ну, падайте, где место найдете, — сказал Мухин, а потом пошел к правой лавке, пихнул в плечо Умурзакова.

Тот подвинулся. Дал Мухину место сесть.

Мы с Уткиным потеснили парней. Уселись, куда пришлось. Я принялся и дальше слушать спор.

Он, тем временем, становился все ожесточеннее, а голоса погранцов — громче.

— Жалобы ваши ничего не дадут, Слава Генацвале, — покачал головой Гамгадзе, — ты что, не знаешь, как это бывает?

— Ну и как же? — на выручку Нарыву пришел Костя Филимонов.

— Долго, Костя, долго! — ответил ему Гамгадзе.

— Вот, они так уже битый час, — шепнул мне Малюга, который явно не стремился вовлекаться в весь этот спор.

— О чем спорят-то? — потянулся к нему Уткин.

— Да о чем… — Малюга вздохнул. — Одни хотят саботировать приказы Лазарева. Другие — пойти по официальной линии, жалобы на него писать.

— А ты что думаешь? — ухмыльнулся я Малюге.

Тот вздохнул.

— Да я не знаю… Мне что-то не то, не другое не по душе. Одно — мутное какое-то дело. Другое — бессмысленное. Так я считаю.

— Ребята, — говорил тем временем Алим, стараясь пересилить всеобщий рокот, — вы же понимаете, как это непорядочно будет? Это ж вся служба, вся работа на заставе — псу под хвост.

— Работа на заставе и так псу под хвост идет! — яростно ответил ему Матузный. — И так и будет, пока этот жлоб тут командует!

Я слушал их спор недолго, а он, к слову, все не унимался и ходил по кругу. И в общем-то, показался мне бестолковым. Но кое-что интересное для себя я подметил — напор Матузного.

Пусть остальные его «соратники» тоже отличались рвением, но он превосходил всех. Спорил яростнее остальных, кидался на любые аргументы, которые приводили Нарыв и его группка.

— А тут таких много, — продолжал Малюга.

— Каких? — спросил я с интересом.

— Растерянных. Парни недовольны, но что делать — не знают. Я, вот, тоже не знаю.

— Понятно, — сказал я, а потом хлопнул себя по бедрам и встал. Обратился к остальным: — Так, братцы, тихо.

Спор, казалось, и не думал прекращаться. Пограничники так увлеклись, что совершенно меня не слышали. Тогда я закатил глаза и рявкнул:

— Тихо, я говорю!

Некоторые из спорщиков аж вздрогнули. Беспорядочный галдеж тут же затих. Я почувствовал на себе взгляды окружающих — заинтересованные, удивленные, а еще — недовольные.

— Так, значит, с решением вы, как с Лазаревым быть, я смотрю, подкачали.

— Как это, подкачали? — удивился Мухин.

— Так. Не можете к общему знаменателю прийти.

Тут со всех сторон, и от «саботажников», и от «официальщиков», как я окрестил для себя эти две группы, стали лететь недовольные выкрики.

— А чем это тебе не нравится, чего мы предлагаем?

— У тебя, Сашка, другие идеи есть? У меня вот нету!

— Надо, все ж, жалобу. Так правильнее всего будет.

— Послушайте, — поднял я две руки, но рокот остановился не сразу, — послушайте, я говорю. Тихо!

Не сразу, но я все же смог утихомирить погранцов.

— Значит, слушайте, — продолжил я, когда крики и рокот наконец стихли, — как известно: «критикуешь — предлагай». И я могу и покритиковать, и предложить. Ну как, готовы выслушать?

Сначала несмело, но потом все активнее со всех сторон понеслись одобрительные выкрики: давай, мол, говори.

— Значит, слушайте, что я думаю, — начал я. — С одной стороны, тут есть те, кто хочет дискредитировать Лазарева неподчинением. А также чинить мелкие неурядицы, чтоб подчеркнуть, что с обязанностями своими он справляется плохо. Так?

— Так точно! — крикнул Матузный.

— Ну.

— Так и думаем!

— Да только, — продолжил я, — только забываете вы, что в таком случае, можете подорвать боеспособность всей заставы. Способность ее выполнять свое прямое предназначение — охрану границы.

— Так она и сейчас уже подорвана! — возмутился Матузный. — Уже все идет через хрен собачий!

— Подорвана, говоришь? — улыбнулся я. — А ты что, в наряды не ходишь? Границу не меряешь шагами? Лазарев вторые сутки как начальник заставы, и по-твоему все прахом уже?

«Саботажники» притихли. Принялись переглядываться. Вдруг Матузный снова подал голос:

— Ну, может быть, еще не прахом, но скоро точно будет!

— Обязательно будет, — согласился я, — если с Шишиги бензин слить, как тут кто-то предлагал, а тревожке надо будет на выезд.

Умурзаков, предложивший слить бензин, стыдливо опустил глаза.

— Ну вот! Саша дело говорит! — встал Нарыв. — Я ж говорю — надо жалобу написать! Надо по официальному каналу идти, чтоб все было как надо! Да, Саша?

— По официальному, через полит отдел — долго, — покачал я головой. — А еще, неэффективно. Или все забыли, как Лазарева с Вакулиным сам начальник отряда покрывал?

Нарыв удивленно округлил глаза. А потом медленно, аккуратно сел на место.

В сушилке повисла тишина. Густая, душная, она душила, сдавливала горло.

Все, кто тут был, уставились на меня.

— И чего ж ты предлагаешь? — решился спросить Мухин. — А? Сашка?

Я вздохнул, прочистил горло и офицерским тоном начал:

— Подлянки — детский сад. Лазарев ждет этого. Это повод кого-то сгноить на губе или отправить на самый гиблый участок. Он выставит нас смутьянами перед отрядом. Мы потеряем моральное превосходство и единство.