Кореец (СИ) - Ледов Вадим - Страница 34

— Инна! — я подошел, стараясь, чтобы голос звучал уверенно, а не как у пьяного матроса. — А мы вас везде ищем! То есть, я ищу! Думал, может, составите компанию… поговорить, пообщаться?

Девушка посмотрела на меня, и на ее лице отразилась непонятная гамма чувств — смесь усталости, официальности, и при этом любопытства.

— Ой, опять вы? — коротко улыбнулась, словно пытаясь скрыть интерес к моему предложению. — Я же говорила, мне работать надо. Пассажиры спят, а проводнику покой только снится. Я ведь одна на вагон.

— Да какой покой, Инна!.. — воскликнул я с нелепым энтузиазмом.

Она сделала большие глаза и поднесла указательный палец ко рту:

— Тише, тише!!!

— Покой — это для пенсионеров! — шепотом продолжил я соблазнять. — А у нас с вами — молодость, дорога, будущее! Ну хоть десять минут! По стаканчику… За знакомство! За звезды над Каспием! За что хотите!

Я смотрел на нее умоляюще, как кот из «Шрека» (которого еще, конечно, не существовало). Инна колебалась. Оглянулась на темный коридор. Вздохнула.

— Только недолго, — сдалась она. — Пойдемте… ко мне. И пожалуйста, тихо!

Мое сердце радостно подпрыгнуло. Ко мне! То есть, к ней! Молодой организм ликовал, старый Марк Северин приготовился тряхнуть стариной. Кажется, ночь становится томной…

Тихо, как два заговорщика, мы проскользнули по спящему вагону к ее служебному купе. Крайнему, рядом с туалетом. Узкому — всего на два места, пахло духами, крахмальным бельем и чем-то неуловимо женским. Окно было завешено ситцевой занавеской в мелкий цветочек, на столике — стопка каких-то бланков и потрепанный журнал «Работница».

— Вот, — Инна кивнула на узкую полку, застеленную казенным одеялом. — Присаживайтесь.

Сама села на откидной стульчик напротив.

— Извините, угощать особо нечем.

— Я как истинный джентльмен, без подарков в гости не хожу! Вот извольте-с… — и извлек из газетного свертка шампанское, портвейн и конфеты. Она охнула:

— Ой, а я сидела, как дура без подарка, а тут вы кстати… Дедом Морозом подрабатываете?

— Всё гораздо лучше — я Дед Жара!

Инна прыснула, прикрыв рот ладошкой и достала из шкафчика те самые ртищевские яблоки, румяные и твердые, как девичьи щеки на морозе. Бокалы она достала откуда-то из недр своего хозяйства неожиданно изящные — тонкого стекла, на высоких ножках, явно не из вагонного комплекта. Наверное, берегла для особых случаев. Или для особых пассажиров?

Стараясь не хлопнуть пробкой, я аккуратно открыл шампанское, осторожно разлил пузырящуюся жидкость в бокалы.

— Ну, за… за неожиданные встречи в пути! — поднял я бокал, снова ощущая себя неловким юнцом. — Пусть все дороги ведут к счастью!

Инна тихонько рассмеялась, ее глаза блеснули в полумраке купе. Мы выпили раз.

— А теперь — за хозяйку этого уютного уголка! — не унимался я, снова наполняя рюмки. — За самую красивую проводницу на всех железных дорогах Советского Союза! Пусть ее улыбка освещает путь даже в самую темную ночь!

— Ой, ну что вы такое говорите, — смущенно улыбалась она, но было видно, что ей приятны комплименты. — Какая там красота, замотаешься за смену…

Мы выпили — два.

И как-то само собой начался разговор «за жизнь». Тот самый разговор, который может случиться только в поезде, между случайными попутчиками, когда можно выложить все, зная, что завтра вы разойдетесь навсегда.

Оказалось, у Инны есть дочка, семи лет. Этой осенью в школу. Живет с бабушкой в Махачкале, пока мама мотается по рельсам.

— Дочка скучает, конечно, — Инна вздохнула, и в ее глазах на мгновение мелькнула тень печали. — Растет без меня, получается. А что делать? Работать надо.

Она замолчала, глядя в окно на проносящуюся мимо темноту. И в этой паузе было столько невысказанной боли, столько женского одиночества, что мне вдруг стало неловко за свое легкомысленное настроение, за этот дурацкий флирт. Я увидел перед собой не просто симпатичную проводницу, а человека со своей судьбой, со своими проблемами.

Но алкоголь и молодое тело Михаила делали свое дело. Сочувствие быстро уступило место другому, более древнему инстинкту.

Я налил еще по бокалу.

— Возникло предложение выпить на «ты». В смысле — на брудершафт.

— Давай, — согласилась Инна. — Только без поцелуев.

— Конечно! Какие могут быть поцелуи между интеллигентными людьми? Здесь главное — духовная общность.

Под этим предлогом, мне удалось перетянуть её к себе на диванчик.

Выпили на «ты», неловко скрестив локти и я всё-таки мимолетно чмокнул Инну в щёчку. Она мило зарделась. Потом мы поговорили о духовной общности, о видах на урожай в Дагестане, а также о различии между женственностью и красотой, мужественностью и смелостью. Шампанское кончилось, и я открыл портвейн. Интересно, какие ослы установили, будто портвейн не следует охлаждать? Мы обсудили этот вопрос. Между прочим, женщины, пьющие портвейн, как-то особенно хорошеют. Они становятся где-то похожи на ведьм. Где именно? Где-то. Прекрасное слово — где-то. Вы сударыня где-то ведьма. Обожаю этот оборот. Кстати, о ведьмах… Что такое, по-твоему, отношения между мужчиной и женщиной? Я не имею в виду брак. Брак — это договор. А мы говорим про дружбу, понимаешь?..

Неся эту пургу, я придвинулся еще ближе, моя ладонь как бы невзначай коснулась ее колена, а потом и устроилась на нем. Инна не отстранилась, только чуть напряглась.

Инна сидела у окна, а Миша рядом с ней, и его бедро тесно прижималось к ее ноге, а рука поглаживала её коленку. Она не понимала, что с ней происходит. Ей было неловко находиться в купе, на диване так близко к этому парню. Следовало держать дистанцию, убрать его ласковую лапу с колена, но она сидела, как завороженная и ее обдавало волнами жара.

Миша был ей симпатичен. Высокий, широкоплечий, с лукавыми чуть раскосыми глазами и улыбчивым, красиво очерченным ртом. Он чем-то смахивал на Русика… Хотя скорее не внешне, а внутренне. От него исходили такие же невидимые флюиды, как и от Инниной первой любви. Бутылку шампанского они уже выпили, Михаил открыл портвейн. На закуску он по-джентльменски взял коробку конфет, но от жары шоколад расплавился, размазался по коробке. Инна взяла конфету и испачкала пальцы. Потянулась за полотенцем, но Миша перехватил ее руку.

— Погоди. — он вдруг поцеловал ее пальцы и слизнул с них шоколад. — Сладенькая…

Инна растерялась и замерла, забыв отнять руку.

Чтоб скрыть неловкость, неожиданно для самой себя вдруг принялась оживленно рассказывать:

— А вот помнишь, была такая песня, «О фонариках»? Наш бригадир велел, когда в поезд ревизоры садятся, в рубке эту пластинку ставить. Ну, чтоб всех проводников предупредить. А ревизоры не врубаются, идут себе с проверкой, а во всех вагонах из радиоточки несется: «Гори, гори, гори…» — проводники «зайцев» прячут, — говоря, она старательно не смотрела Мише в глаза, чувствовала: если посмотрит, сама растает, как конфета.

— Я знаю эту песню, — сказал он и голос его показался Инне каким-то глухим. — Она на стихи Михаила Светлова. У мамы была пластинка. Там еще такие слова есть: «Помню ночь над затемненной улицей, мы с любимой были рядом тут, и фонарик — вот какая умница! Вдруг погас на несколько минут…»

Миша перегнулся через неё и выключил ночник, потом потянулся к двери и щелкнул замком.

Инна ощутила, его горячие губы на своих, и сразу дыхание перехватило, словно ее неожиданно сбросили с обрыва в воду. Потом, задыхаясь от волнения, не могли долго оторваться друг от друга.

Первой опомнилась Инна.

— Что же это происходит? — с трудом переводя дыхание, она оттолкнула его, и вскочила с дивана. — Я сошла с ума?

— По-моему, со мной творится тоже что-то неладное, — хрипло выговорил Миша, вставая рядом с ней.

Она поправила упавшие на глаза пряди волос.

— Кажется, тебе пора идти…

— Можно я останусь? — попросил он.

Инна опустилась на диван, глядя перед собой. Миша сел рядом, осторожно приобнял за плечо. Молчание длилось целую томительную минуту.