Кореец (СИ) - Ледов Вадим - Страница 16

Музыканты сматывали шнуры и зачехляли гитары. Пузырев с Зайцевым встречали на улице такси. Ефремов с блаженной улыбкой записывал телефон какой-то девицы, которая вряд ли вспомнит об этом наутро.

Я напоследок оглядел зал. Запах стоял специфический-послебанкетный, столы были усеяны грязной посудой с объедками. Официанты здесь были не слишком расторопны. Доступные для глаза фрагменты изначально белой скатерти переливались всеми цветами набора акварельных красок. В куске сливочного масла был затушен окурок. Под столом виднелась затоптанная блевотина.

«Усталые, но довольные пионеры возвращались в лагерь», — почему-то вспомнил я фразу из школьного учебника русского языка.

Подойдя к Ефремову, я тронул его за плечо.

— Слушай, давай встретимся на днях. Есть разговор.

— О чём? — он недоверчиво уставился на меня.

— О музыке. У меня есть идея, и мне нужны вы все.

— Все? — он поднял брови. — Даже Петров?

— Даже он, — кивнул я. — Для начала все сойдут. Главное — начать играть.

Ефремов усмехнулся, но в его глазах мелькнул интерес.

— Ладно, — он написал на клочке бумаги номер телефона, — надумаешь — звони.

Выйдя на улицу, я глубоко вдохнул прохладный воздух московской ночи 1969 года. Город спал, не подозревая, что скоро услышит песни, которым предстояло родиться лишь через десятилетия. И я, Марк Северин в теле Михаила Кима, стану их крёстным отцом, извлеку их из своей памяти, как фокусник вытаскивает кролика из шляпы.

Жизнь только начиналась. Так я думал…

Я бродил по комнатам, готовясь к потенциальному визиту Наташи.

Работы было немного. С отъезда аккуратистки Марины прошло слишком мало времени, чтобы холостяцкий беспорядок успел пустить здесь корни.

Позавчера я проводил её. Она сперва отнекивалась — не стоит, неудобно, сама доберусь. Но потом оценила свой багаж: «Съездила, называется, в Москву. Приезжала с рюкзаком и маленьким чемоданчиком, а уезжаю… рюкзак, чемодан, две дорожных сумки и пакет с едой в дорогу». Столичные подарки многочисленной родне: конфеты, детские игрушки, книги, рыболовные снасти, женское белье и еще бог знает, что.

Поезд уходил в 22:30.

В половине десятого мы были на Ярославском вокзале. Суета, гул голосов, объявления диктора.

«Уважаемые пассажиры! Начинается посадка на фирменный поезд номер два „Россия“ Москва-Владивосток. Поезд находится на третьем пути. Нумерация вагонов начинается с хвоста состава. Просим пассажиров занять свои места и проверить наличие проездных документов. Счастливого вам пути!»

Мы шли по перрону молча. Пахло табачным дымом, сырыми шпалами и чем-то еще — вокзальной тоской расставаний. Я нес ее чемодан, рюкзак и дорожную сумку. Чувствовал себя неуклюжим и каким-то опустевшим. Марина смотрела прямо перед собой, на ее лице не читалось никаких эмоций — та самая маска спокойствия, за которой она прятала свою сложную душу.

Её вагон один из последних. У дверей уже стоит проводница: симпатичная тетя в форме.

— Добрый вечер! Билет, пожалуйста. Место 12, проходите.

В купе пока никого не было, и мы спокойно распихали сумки под нижней полкой.

Пассажиры постепенно заполняли вагон. Мы стояли и смотрели друг на друга.

— Ладно, иди, — сказала Марина, — долгие проводы — лишние слезы…

Я потянулся поцеловать, но она отстранилась.

— Не надо, — кажется, душой она уже была там в Приморье.

— Спасибо, Марина, — выдавил я. — За всё.

Она подняла на меня глаза. Взгляд долгий, глубокий, словно пыталась заглянуть не в зрачки — а глубже, туда, где прятался Марк Северин или уже затаившийся Михаил Ким. Или просто прощалась.

— Береги себя, — сказала она тихо. И вдруг — легкое, почти невесомое прикосновение ее пальцев к моей руке.

Я вышел на перрон. Поезд тронулся не сразу. Несколько долгих минут я смотрел на темное окно, надеясь увидеть ее силуэт, но она не подошла. Потом состав медленно, со скрипом, пополз, набирая ход. Последний вагон скрылся в темноте, оставив после себя чувство звенящей пустоты.

Я постоял еще немного, глядя вслед ушедшему поезду, в голове крутилась дурацкая песенка:

'А когда поезд уходил — огни мерцали, огни мерцали, когда поезд уходил.

А поезд «чух-чух-чух» — огни мерцали, огни мерцали, когда поезд уходил'.

На душе было так тоскливо, что я купил в вокзальном ресторане бутылку водки, приехал домой и пил её в одно рыло, не стыдясь размазывая слезы и сопли. От меня словно отрезали часть не знаю чего, души или тела…

Еще раз оглядевшись, я вынес из комнаты грязные носки, заодно смахнув ими пыль с куцей мебели. После некоторого колебания постельное бельё решил не менять: не факт, что дело до него дойдет, да и не такой уж королевой казалась эта Наташа. Хотя, признаться, толком её даже не рассмотрел на той свадьбе — только симпатичный силуэт в полутьме ресторанного коридора и смутное ощущение свежести, молодости.

А вот душ следовало принять. Хотя бы для ощущения уверенности в себе.

Слава богу, в выделенном мне блоке, имелся санузел, где был не только унитаз, но и душевая лейка над эмалированным корытом, жалким подобием ванны. Тем не менее соседи по этажу, называли меня буржуем и частенько напрашивались помыться, особенно девушки, и заодно состирнуть бельишко. Альтернативой был общий душ на первом этаже, но там за девушками постоянно подглядывали. В перегородке, отделяющей мужское отделение от женского, все время кто-то проверчивал дырочки.

Казалось бы, вокруг полно молодых спортивных девок, а я ищу где-то на стороне. Но, во-первых, есть проверенное жизнью правило — не иметь интимных связей, там, где живешь, дабы в дальнейшем бывшие подружки не отравляли тебе жизнь. А во-вторых (и главных), я не мог им всем простить, что они видели меня паралитиком, недвижным калекой, ходящим под себя. Это я мог простить только Марине, но она не в счет.

Странное чувство — в теле двадцатиоднолетнего Михаила я нервничал перед свиданием как подросток, хотя память семидесятилетнего Марка хранила сотни таких встреч. Очевидно, Михаил не был ловеласом.

К четырём всё было готово, я лежал на кровати и, коротая время, читал Стругацких — «Понедельник начинается в субботу». В прошлой жизни эта книга для меня была классикой, а здесь — свежая новинка.

Точно в назначенное время — 18.00, я подошёл к метро «Сокол». Народу было много и, чтобы не потеряться в толпе, я решил стоять прямо у выхода с эскалатора — так, чтобы можно было сразу увидеть друг друга. Как сегодня могла быть одета Наташа, я не знал, да и вообще, как выглядела — плохо помнил. Поэтому больше надеялся на то, что девушка сама ко мне подойдёт.

Пропустив очередной поток граждан, я проскочил внутрь и встал на самое видное место в двух шагах от эскалатора. Из-под земли на меня выплывали фигуры в военной форме и в штатском, мужского и женского пола, молодые и старые. Почти у каждого на лице ничего кроме усталости…

Вдруг я увидел её. Она так неожиданно шагнула ко мне с эскалатора, оторвавшись от общего потока, что я немного опешил.

Наташа оказалась совсем не такой, какой я её смутно помнил с вечера свадьбы. При дневном свете и без парадного макияжа она выглядела юной, почти девочкой — хрупкая фигурка в простом песочного цвета пальто. Каштановые волосы собраны в высокий хвост, открывая чистое лицо с россыпью веснушек на носу. Глаза — большие, серые, с поволокой, смотрели с лёгким любопытством и тревогой. В ней не было ничего от тех опытных, искушённых женщин, с которыми я привык иметь дело в своей прошлой жизни. Это была сама невинность, облачённая в советский габардин и туфли-лодочки, купленные, наверное, к выпускному.

Мне стало немножко стыдно за свои низменные помыслы, но я их не утратил.

— Извини, я немного опоздала, — сказала она, улыбаясь. — Ты давно ждёшь?

Я машинально посмотрел на часы.

— Нет, ничего, привет…

Мы вышли из метро и направились через дорогу к трамвайной остановке.