Сказки долгой зимы (СИ) - Иевлев Павел Сергеевич - Страница 1

Annotation

Постапокалиптический роад-муви-роман о выживании, упрямстве и последнем голосе в мире, где все замолкают.

После глобальной катастрофы мир погрузился в долгую зиму, города лежат в руинах, но находятся те, кто странствует по замёрзшей земле в поисках того, чего может и вовсе нет.

Весны не будет, лета тоже,

всё время чортова зима.

Стоят всегда у печки лыжи,

а яйца звякают в штанах…

(с) Ингвар

Сатира, философия, постапокалиптический реализм, философские притчи и сказки с мрачным юмором переплетаются в этом романе, создавая одновременно трогательную и язвительную историю о стойкости, верности и упрямстве. Это роман о дороге, в которую героя вновь и вновь толкает не надежда, а упёртая невозможность сдаться. Даже если вокруг — тишина. Даже если никто больше не слушает.

Сказки долгой зимы

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Эпилог

Сказки долгой зимы

Глава 1

Диджей апокалипсиса

— Ну что, Мудень, пошли обратно, в тепло? — недовольно сказал мужчина большой собаке, увлечённо роющей лапами снег. — Сделал свои дела? И что тебе неймётся в такой чёртов мороз? Хочешь ещё раз всё обнюхать? Давай, пробегись, пробегись. Но я тебе так скажу, приятель: следы тут только твои, напрасно ждёшь сообщений внутривидовой переписьки. Думаю, ты единственный пёс в округе, остальных съели людоеды. Пока тут ещё были людоеды. Не знаю, что потом с ними стало. Наверное, постепенно сожрали друг друга, а последний покончил с собой путём самоедства. Во всяком случае давненько о них не слышал. Давай, я не могу тут долго торчать! Во-первых, холодно, во-вторых, время поджимает, нам ещё аппаратуру греть. Опаздывать непрофессионально, дружок. На меня и так тут смотрят косо. Однажды они нас выгонят, вот увидишь. В том числе и из-за тебя, дурака лохматого. Не нравится им, что я тебя кормлю, ишь. Ничего, перетопчутся.

— Когда ни кошки, ни собаки

и ни детей, ни хомячка,

то человек, возможно, странный

и подозрительный мудак, —

продекламировал он, с трудом открывая железную дверь. — Давай быстрей, не выстуживай!

Пёс протиснулся в приоткрытую дверь и зацокал когтями по бетонному полу. Мужчина недовольно посмотрел на оставляемые им мокрые следы, потом пожал плечами и пошёл следом, поднимаясь пролёт за пролётом по узкой лестнице, слабо освещённой тусклыми взрывозащищёнными плафонами дежурных ламп.

Верхняя площадка, тугая железная дверь с резиновыми уплотнителями, внутри уже выше нуля. Клацает рычаг рубильника, зажигаются индикаторы, наливается тёплым светом накал вакуумных ламп, помещение заполняется тихим гулом и шелестом вентиляторов. Вскоре воздух прогревается достаточно, чтобы можно было снять куртку.

— Так, дружок, — мужчина смотрит на висящие на стене круглые часы с белым циферблатом и чёрными стрелками, — нам пора приступать к нашей нелёгкой миссии: нести в мир безумие во имя разума.

Он садится за стол, придвигает к себе микрофон, ещё раз косится на часы (ждёт, пока длинная стрелка становится вертикально) и щёлкает тумблером на панели.

— Доброе морозное утро всем, кто ещё жив и накопал в руинах достаточно батареек для приёмника! С вами, как всегда, Ингвар, дневальный по апокалипсису. Понятия не имею, слышит ли меня кто-нибудь, или ретрансляторы, наконец, сдохли и я вещаю в пустоту, но меня никогда не останавливало отсутствие слушателей. Слушайте радио «Убежища тринадцать» и не говорите, что не слышали!

Когда заткнётся передатчик,

в эфире будет тишина,

и вот тогда вы все поймёте,

что вам без Ингвара писец!

— Итак, Пустоши, сегодня хрен его знает какое число приблизительно мая месяца постпесцового года, но, даже если вы ещё не спалили в печке календарь, то мороз от этого никуда не денется. Как мне сказал один знающий человек, зима эта будет чертовски долгой. Позаботьтесь, чтобы у вас был запас каши, достаточно дров, чтобы вскипятить воды, ну и, конечно, пригоршня батареек. Для тех, у кого с батарейками совсем никак, или не удалось найти транзистор, я сегодня снова повторю инструкцию по сборке детекторного приёмника. Наш инженер утверждал, — пока его ещё можно было понять, — что это совершенно плёвое дело, и детали для него запросто можно найти в старой технике. Он был так любезен, что записал всё на бумажке, я её периодически зачитываю, хотя это, конечно, полнейший абсурд: те, кто меня слышат, уже имеют приёмник, а те, у кого его нет, никакой инструкции не получат. Впрочем, апокалипсис сам по себе время абсурда, и мой бред в эфире прекрасно в него вписывается. В нынешних реалиях абсолютно всё равно, что именно я несу, главное — не затыкаться. Кто мог подумать, что основным дефицитом в этом постапе станет простая человеческая речь? А теперь мне надо передохнуть, запарить кашки, заварить чайку — я ещё, между прочим, не завтракал! А вы пока слушайте музыку. Докторша утверждает, что музыка почти так же полезна, как речь. Я не то чтобы не согласен с ней в принципе, но лично на меня три десятка здешних пластинок навевают только тоску и депрессию, а мой пёс от них воет. Тем не менее, чайник закипел, так что переходим к музыкальной паузе. Пластинка номер восемь. Или шесть. Может быть, и четыре, но вряд ли. Я тут, видите ли, слегка перепутал конверты. На мой слух они мало чем отличаются друг от друга. Какая религия запрещала вам подписывать диски? Ну, например: «Народный ансамбль ложечников 'Трескотня», песня «Валенки»«. И знаете, что я вам скажу? Я бы лучше послушал про 'Валенки»…

Ингвар выключил микрофон, вытащил из серого картонного конверта без картинок и надписей, помеченного отштампованной через трафарет цифрой восемь, чёрный виниловый диск без центральной наклейки, аккуратно надел его на шпиндель подключённого к передатчику проигрывателя и опустил тонарм. Пластинка завращалась, из стоящего на столе динамика послышались сначала шипение и треск, а потом полилась музыка.

— Я уважаю музыкантов

за пьянство, блядство и талант,

и за лихой удар тяжёлым

гитарным кофром по башке… —

обратился Ингвар ко псу. — Но почему тут так любили электроорган? И почему на нём играли исключительно мелодии, на фоне которых даже Шопен кажется весёлым, как летка-енка?

— У-у-у! — завыл пёс, задрав морду к потолку. — У-у-у!

— Понимаю, дружок, сам готов взвыть от такого. Хватит, хватит, сейчас отключу динамик. Вот, так-то лучше… — мужчина нажал клавишу на пульте, и музыка смолкла, только игла шуршит по пластинке. — Сейчас кашки заварим и пожрём. Тебе предоставляется почётное право выбора между вкусами хритаки и карпусии. Нюхай, какую тебе? Хритаку? Ну, губа не дура. Почти как сало в керосине. Значит, мне остаётся карпусия. М-м-м! Какой букет! Так… ежевика, репа, ацетон, немного мышиных какашек… Стоп, какашки кажется, натуральные. Чёртовы мыши. Сейчас возьму другой пакет. Жрёшь? Ну и молодец. Чай не предлагаю, но водички налью, такое если не запить, полдня икать будешь. А я чайку, с твоего позволения. Боже, какая дрянь! Встречал я жизни веники вкуснее этого чая. Знаешь, приятель, ко всему я тут привык, но за кофе убил бы. Ладно, пора нам обратно в эфир. Хочешь что-нибудь сказать остаткам замерзающего человечества? А кроме «гав»? Ничего? Ну, тогда придётся мне продолжать дозволенные речи, благо дозволено теперь всё, запрещать некому.