Табельный наган с серебряными пулями (СИ) - Костин Константин Александрович - Страница 52

Может, это не потерпевший, а кто-то из уголовной братии явку с повинной пишет? В пользу этой версии говорило то, что гражданин выглядел несколько помятым. Пиджак на вид дорогой, а потертый, как будто в нем спали, золотистые кудри спутались и слиплись, лицо опухшее, как будто его владелец уже третий день без продыха, без просыха и без закуси. Хотя, надо признать, хмельком от него не пахло.

— Так, — произнес Чеглок, увидев, что на него не обращают внимания, — и что тут у нас с гражданином Есениным случилось?

Я чуть не закашлялся. Точно! Это же Есенин, тот самый, знаменитый поэт. В точности как на портретах, которые пачками скупают экзаль… экзаль… восторженные девицы, его поклонницы. Вот он почему мне знаком!

Есенин бросил короткий взгляд через плечо. Мимо меня этот взгляд сразу просквозил, видимо, моя трость и старая гимнастерка поэта не впечатлили, а вот на Чеглоке взгляд остановился:

— Вы начальник ОБН? — спросил Есенин звучным, хотя и несколько хрипловатым голосом.

— Он самый. Чеглок моя фамилия. Ну, вашу я знаю. Что приключилось?

— Прошу мне помочь, товарищ Чеглок, — Есенин странно взмахнул руками, как будто хотел одновременно прижать их к груди и схватить моего начальника за кисти, — Я уже и заявление написал… Помогите мне! Меня преследуют!

— Кто?

— Черный человек!

5

— Черный человек? — с некоторым сомнением спросил Чеглок, — Негр, что ли?

— Нет, — вздохнул Есенин и потер лоб, — Если б меня негр начал преследовать, я б все же не в отдел по борьбе с нечистью, а в отдел по борьбе с неграми пошел.

Все на секунду замерли, видимо, пытаясь представить такой отдел. Я даже успел подумать, что аб… аб… аббревиатуры у нашего и этого отдела совпадали бы. А помимо этого я отметил, что гражданин поэт не выглядит, как ненормальный, которому мерещатся черные люди. Сталкивался я с такими, тем только попробуй поперек скажи — мигом взовьются, как пчелой ужаленные. Правда, это ни о чем не говорит. Встречались мне и ненормальные, которых за ненормальных и не примешь — говорят спокойно, рассудительно, вроде бы что-то и правильное, а так прислушаешься, так лютый бред.

— Я же говорю — Черный Человек.

— А розовые слоны вместе с ним не приходят? — все так же, с деланным сомнением, переспросил начальник.

— Я не пью.

— Кхм.

— Ну… — Есенин несколько замялся, — Сейчас не пью.

Да уж, важное уточнение. Вся Москва слышала о пьяных загулах поэта по всем кабакам. Совсем недавно, после пьяного дебоша, он оправдывался тем, что по ошибке вошел не в ту дверь.

— Это то и плохо, гражданин Есенин, — покачал головой Чеглок, — белая горячка, также именуемая делириум тременс, как раз к тем, кто резко бросил пить, и приходит.

— Да нет, — отмахнулся поэт и поерзал на стуле, — что я, по-вашему, белую горячку не опознаю…

Он осекся, осознав, что невольно проболтался о том, что сталкивался с этой неприятной гражданкой.

— Это не галлюцинации, товарищ…

— Чеглок.

— Товарищ Чеглок. Это — не галлюцинация. Это — что-то… или кто-то, явно связанный с нечистью. И то, что он меня преследует — меня настораживает. Внимание нечисти к человеку ничем хорошим не оканчивается.

— Согласен, — Чеглок серьезно кивнул и присел за стол, — Давайте мы сначала выясним подробности, а потом уже определимся, к вам нам или к профессору Стравинскому. Этот Черный человек — он как выглядит, помимо того, что черный?

Есенин замялся.

— Понимаете… Он — не выглядит. Я его не вижу. Чувствую, что он есть, где-то рядом, за спиной, оборачиваюсь — ан нет его. Как будто он в других людях прячется…

У меня заныли еле-еле сросшиеся ребра, сломанные летом демоном, вселившимся в девчонку-школьницу. И сразу вспомнилась фраза из учебного пособия, которое я читал, повышая свою грамотность: «…Черный Человек — один из обликов, который принимает черная сила, сатана, дьявол…».

Неужели Есенин столкнулся с демоном?

6

Рассказывал он о своем Черном человеке чуть запинаясь, нервно комкая в руках кепку, но, при этом — все же толково, подробно и понятно. Как-никак — поэт, со словом умеет работать. Вот только из этого рассказа все равно складывался какой-то бред.

Черный человек не приходил к Есенину прямо, что вот пришел, сел за стол, налил чаю… Нет, Есенин его никогда не видел напрямую, но часто ощущал его присутствие. Как будто этого человека здесь нет, но он только что здесь был. Или, к примеру, приходит к Есенину кто-то из его знакомых, он смотрит на пришедшего — и видит, присутствие Черного, как будто человек измазан его следами. Но при этом сами следы не видны. Да, вот именно так — видны, но не видны, есть, но нет, видит, но не видит… Неудивительно, что такая головоломка поэта терзала и сводила с ума, возможно, он даже напивался для того, чтобы заглушить вот это видение Черного человека… А, может, потому, что он просто любитель выпить и побуянить, тут уж я не знаю.

Иногда Есенин даже слышал Черного человека, чаще всего — ночью, перед сном. Как будто его в помещении нет, но в то же время ясное ощущение, что он — где-то рядом, чуть ли не у кровати сидит. И что-то шепчет, шепчет, шепчет…

Для пущей мозговывернутости — Есенин, как сам сказал, Черного человека никогда не видел, но может описать, как тот выглядит. А вот так — не видел, но видел. Как-то вот он каким-то образом чувствует, что вот этот вот его Черный — вот именно так выглядит, а не иначе.

Черный цилиндр, типа как у буржуев на плакатах рисуют, черный костюм, старинный, Есенин там его какими-то словами называл, но я не запомнил, худое лицо, бакенбарды, такие, какие были модными при царях — прям по все стороны, что у той рыси, один глаз — блевотно-голубого цвета, второй бельмом затянут.

И при этом — объяснить, откуда он настолько точно знает, как Черный человек выглядит, Есенин не может.

Чеглок отозвал меня в сторонку и проговорил, глядя на то, как Коля Балаболкин — остальные тем временем успели разбежаться по разным делам — пытается изложить на бумаге вот это вот все:

— Вот поэтому я поэтов и не люблю.

— Потому что они сочиняют всякую белиберду? — не понял я, с чего это вдруг моего начальника потянуло на поэтическую критику.

— Если бы, Степа, если бы — белиберду… Они ж, мерзавцы, в свои стихи душу вкладывают.

— А? — наверное, выглядел я сейчас не очень умно.

— Любая рифмованная строка, Степа, это потенциальное заклинание. Глядя на твое лицо — поясняю: любой стих, если он придуман действительно талантливым человеком, да еще и не просто «на и отвяжись», может оказаться заклинанием. А как это заклинание сработает, на кого повлияет и чем дело закончится — не скажет, даже сам этот виршеплет. Они ж слова впросте не напишут, все у них метафоры да аллегории, оксюмороны да синекдохи… Вот и получается: писал поэт стишки, писал, душу вкладывал — и сам не заметил, как стал чародеем. Поди теперь пойми — какой его стих вот этого самого Черного человека и откуда вызвал.

— Думаешь, это нечисть какая-то?

— Да к бабке не ходи. Хотя…

Чеглок задумчиво потер подбородок, посмотрел на сидевшего к нам спиной Есенина.

— То, что он описывает, похоже на следы от колдуна. Достаточно сильного, чтобы на людях оставались следы даже не от его колдовства, а просто от контакта с ним.

— А разве такие следы можно увидеть?

— Нельзя, конечно, но я ж тебе сказал — кто его знает, какой стих поэта-чародея и как повлияет. Написал он что-нибудь вроде «Глаза мои зеленые, хочу увидеть силу темную» — и оп-ля.

Я хотел было сказать, что глаза у Есенина вроде как не зеленые вовсе, но потом понял, что это пример и навряд ли он и вправду такое писал.

— Так что разбираться нам с этим случаем долго — история-то необычная… Где наш пресвитер бродит? Неужели что-то почуял и в бега подался?

— А как ты собираешься его расколоть?