Табельный наган с серебряными пулями (СИ) - Костин Константин Александрович - Страница 39

— Бачей?

Молодой парень с обаятельной улыбкой, мошенник, ухитрившийся в начале года обманом проникнуть в сам МУР, стоял в дверях кабинета с таким видом, как будто мы должны были если не ждать его прихода, то, как минимум, скучать.

— И вам доброго дня, гражданин агент.

— Тебя ж, вроде как, осудить должны были.

— Так и осудили. Четыре месяца принудработ, исправление трудом, так сказать — и на свободу.

Мда. Советский закон все ж таки иногда бывает излишне мягок. Вот какое Бачею исправление трудом — его уже не исправишь, он от рождения преступный склад ума имеет. Его только профессору Бруханскому, на опыты, тот всё считает, что преступность — это болезнь, навроде шизофрении, и ее можно вылечить. Если обнаружить, где она в преступнике скрывается.

— И вы не поверите, гражданин Кречетов… — приложил руку к сердцу Бачей, — … и вы вот, гражданин, не знаю, как вас по фамилии…

— Чеглок, Иван Николаевич. Начальник отдела.

— Прощения просим, не узнал вас, — мошенник скинул с головы тюбетейку, из тех, что во множестве шили и продавали татары, — не со зла, а только…

— Вы, гражданин Бачей, комедию ломать пришли? Так это не к нам, это вон, в театр Мейерхольда.

Чеглок рассматривал болтуна без всякой злости, даже с любопытством. Бачей вздохнул и врезал сам себе пощечину:

— Еще раз прошу прощения, — сказал он уже вполне спокойным и серьезным голосом. — Это я так… из образа не вышел. Я к вам, граждане милиционеры, по делу. Вернее, я к Степану думал зайти, но вы, я думаю, тоже не откажетесь.

С этими словами он скинул с плеча котомку, из которой достал вкусно запахший копченостью сверток.

— Это вам от меня в подарок, граждане агенты.

— За какие такие заслуги? — с интересом спросил я. Потому что трудно ожидать искренней благодарности от того, кого посадил. Пусть и ненадолго.

Бачей уселся на стул. Вернее, не уселся, нет. Он присел, неловко и, что неожиданно — неуверенно. Куда-то пропала в нем этакая вальяжность, разбитость, самоуверенность.

— За то, — неловко произнес он, — что как к человеку отнеслись. Другие бы долго разбираться на стали, намотали бы мне трехсотку и отправился бы я не на четыре месяца, а на два года комаров кормить.

Он вздохнул:

— Я ж как думал: ничего после семнадцатого года не изменилось. Как были при царе одни воры и мошенники, каждый только о себе думал, так и осталось все. А потом, знаете, побывал я тут… по своим делам… побывал я там… Нет, смотрю, люди-то другие стали. Честнее, что ли, о других думают, не только о том, как свое брюхо да свой карман набить. Ты… вы… можно на ты?

— Можно.

— Ты — это последняя соломинка, так сказать. Я еще на суде подумал — вот отработают положенное, и баста. Честным трудом буду работать. Каким — я пока еще не решил, но обманывать людей больше не хочу.

Во мне, конечно, жило большое сомнение, что Бачей удержится от мошенничества. Это ж как вино для пьяницы — сколько не зарекайся, а рано или поздно сорвешься. Но никак свои сомнения высказывать не стал. Если человек в меня верит — то, может, и мне стоит в него поверить? Хотя бы ненадолго.

В дверь постучали.

— Разрешите, товарищи?

Французы такое явление каким-то хитрым словом называют, не помню каким. Это когда с тобой что-то происходит, а у тебя твердая уверенность, что с тобой это уже происходило.

В дверях стоял молодой человек. В галифе. Пусть не таких замечательных, как у Бачея, но все равно — прямо таки повторение истории. Если он сейчас скажет, что прислан к нам в командировку…

— Я к вам в командировку прислан, из АКССР, петрозаводский угро.

2

Первым, неожиданно, отреагировал Бачей.

— А документики ваши можно посмотреть, товарищ из Петрозаводска?

Гость спокойно достал из внутреннего кармана френча — который был ему, честно говоря, маловат — бумаги и протянул их бывшему мошеннику. Если мошенники, конечно, бывают бывшими.

Бачей быстро пробежал бумаги глазами, после чего повернулся к нам с Чеглоком:

— Все в порядке, товарищи агенты, бумаги настоящие.

Учитывая, что он как раз поддельными документами и промышлял — его заключению можно было верить… так, какого лешего⁈

— Ты с каких это щей тут распоряжаешься⁈ — рыкнул я.

— Так… это… — тот растерялся и даже, кажется, чуть ли не заплакал. По крайней мере, губа у Бачея характерно так дернулась. Меня на секунду загрызла совесть — все же он и вправду попытался помочь, бескорыстно и честно, а я его тут на взлете, так сказать, подстрелил. Но с другой стороны — он, как ни крути, мошенник. А верить всему, что изображает мошенник… Я и сам, знаете ли, могу не хуже.

— Так, — вмешался Чеглок, — Товарищ Бачей, вы подтверждаете, что документы товарища…

— Волков.

— … товарища Волкова подлинные?

— Подтверждаю, — буркнул Бачей.

— Вот и отлично. Кречетов, проводи «коллегу».

Мы с мошенником вышли в коридор.

— Я помочь хотел… — обиженно проворчал тот.

— Спасибо, — сказал я, — Нет, правда, без всяких шуток — спасибо.

— А что ж ты тогда на меня оскалился?

— А чтоб не лез со своей помощью поперек батьки в пекло. Хочешь помочь — сначала спроси. Что мы тебе, отказали бы? Я и сам попервоначалу засомневался. Хоть и говорят, что молния в одно место два раза не бьет, да только я видал дерево, в которое молнии, что ни гроза лупили. Мог он оказаться жуликом, вроде тебя, мог.

— Я исправился!

Я посмотрел ему на спину.

— Что?

— Да вот, горба я на тебе не вижу, так что, возможно, тебя может исправить не только могила.

— Тьфу ты, Кречетов. Злой ты и недружелюбный. А я вам еще рыбы принес.

Хотя по тону Бачея было понятно, что тот уже не дуется и просто шутит.

— Можно я, как обустроюсь, к вам в гости загляну? Ну, рассказать, что и как, чтоб не думали плохого?

— А заходи. Хорошего человека всегда рады увидеть.

— Может, помочь чем?

У меня появилась мысль.

— Бачей, а ты не слышал о человеке по фамилии или по прозвищу Нельсон? Здесь, в Москве может жить, в большой силе среди жиганов и прочего жулья.

— Нельсон? — Бачей потер нос, — Что-то вроде такое слыхал… Ладно, поспрашиваю.

— Я тебе поспрашиваю! Не вздумай! Человек это опасный, поймет, что ты его выслеживаешь — костей не соберешь!

— Та я не выслеживать. Так, тут словцо, там словцо…

— А потом твои кости собаки по пустырю растащат. Бачей, я серьезно — если случайно вдруг услышишь, расскажи, но специально интересоваться не думай даже.

Тот пообещал, но несколько неубедительно. Ладно, надеюсь, мозги у него не только на обман и мошенство работают…

Мы попрощались и я вернулся в кабинет. Посмотреть, что там от нас человеку аж из самой Карелии нужно.

3

Пятак лежал на столе. Обычный пятак, медный. Новенький, блестящий, с гербом СССР на одной стороне и пузатой пятеркой — на другой. Такие пятаки как раз в этом году и начали выпускать, вон и год внизу… Ну, должен был быть 1924-ый, но щербинка пересекала монету как раз в этом месте, так что осталось только «19…4». Впрочем, и так понятно, что за год — в 1904ом и 1914ом на пятаках еще царские орлы крылья распускали, а 1934ый еще не наступил.

— Что скажешь, Степа?

— Это пятак.

— Чертовская проницательность. А кроме этого?

Я покрутил монетку в руке, подкинул пару раз. Она приземлялась исключительно гербом вверх.

— Ртутью, что ли, залита?

Я снова подкинул пятак. И еще раз. И еще. Нет — все время вверху оказывался герб.

— Монета, ртутью залитая, это, конечно, мошенничество, Степа, по крайней мере, когда ее в мошеннических целях используют. Но это не по нашему профилю, а товарища Волкова именно к нам направили.

Я посмотрел на карельца. Невысокий, какой-то недокормленный, но никак не соответствовал своей грозной фамилии.

Волков спокойно и с неким любопытством посмотрел на меня. Нет, на волка он, конечно, не походил, но и зайцем явно не был — МУР его не смущал, и он, кажется, даже прищурился с некоей хитринкой, мол, что, муровец, сможешь сообразить, в чем тут подвох?