Табельный наган с серебряными пулями (СИ) - Костин Константин Александрович - Страница 31

— Как — ордер? Почему — ордер? На каком основании?

— На основании решения Моссовета, товарищ Медунец. Выделить площади под проживание семейных сотрудников МУРа, в настоящий момент жильем не обеспеченных.

Управдом переводил взгляд с моего лица на ордер, зажатый в руке. Бумажка тряслась, как будто я эти комнаты не по закону получил, а лично у него из глотки вырвал.

— Как же это… Это же…

Маруся, посчитавшая, что вопрос исчерпан, шмыгнула в выделенную нам комнатку, в которую мы уже составили немудреные пожитки. Сколько там их у нас, мешок у меня, да два узла у Маруси. Когда нам добро наживать было…

На лестничной площадке зашумели, я развернулся к выходу, с интересом рассматривая новоприбывших.

— Коля! Коля! Неси сюда! — орала краснолицая женщина в белом платке, увешанная мешками, узлами, тюками, так, что из-под них только и видно было, что голову — сверху и тумбообразные ноги — снизу.

— Вон туда неси! — распорядилась она, указывая на дверь моей комнаты, — Здеся Оксану с Мироном поселим, а тама — мы с тобою. Ну а Ленка со своим…

Из своей комнаты на этот шум выглянула бледная от испуга жена профессора. Тетка налетела на меня, стоявшего посреди коридора, и остановилась:

— Посторонись, дай пройти, не видишь — люди! Расщеперился тута!

Она попыталась столкнуть меня с дороги, но не тут-то было.

— Вы куда это, гражданочка, планируете пройти?

— Вона туда! — она ткнула толстой рукой в сторону моей комнаты, — Я тама жить буду, с мужем и дитями! Двигай!

Она снова пихнула меня своими пожитками. За ее спиной в дверь квартиры просачивались кругломордый тип в побитой молью енотовой шубе, какие-то упитанные детки, лет восьми-десяти на вид, деваха, судя по красному лицу — дочка тетки, здоровяк с туповатым выражением на лице… И все что-то тащили, так что коридор за несколько минут был перегорожен, как улица в революцию — баррикадой.

Тетка тем временем напирала, пытаясь согнать меня с места, но я уперся и не пропускал:

— А документы на проживание у вас имеются, гражданочка?

— Не твово ума дело! Пшел вон отсюда!

— Гражданин, — деловито обратился ко мне тип в шубе, — в самом деле, не мешайте людям заселяться.

— Хотелось бы все ж таки уточнить, на каком основании производится заселение?

— Я, гражданин…

— Не твово ума дело! — перебила мужа тетка, и начала отходить, похоже, собираясь снести меня с разгона, — У меня здесь брат управдомом, кого хотит, того и селит, понял!

— Правда? — я приподнял бровь (искренне надеясь, что получилось так же выразительно, как у актеров в театре), и посмотрел на прижавшегося к стене рекомого «брата-управдома». Тот, судя по выражению лица, был крайне раздосадован ситуацией и тихонько молился, чтобы все закончилось. Зря — Бог жуликам не помогает.

— Уж будьте заверены, — тип в шубе снял шапку, далеко не такую шикарную, как шуба, и вытер платком лысину, — так что попрошу на выход. Мирон! Покажи гражданину, где выход.

Увалень двинулся ко мне, заранее протягивая руку, толщиной в железнодорожную шпалу, видимо, чтобы ухватить меня за шиворот, как кутенка.

Я вздохнул и достал из кармана наган.

— Милиция!!! — тут же заверещала тетка, — Убивают!!! Милиция!!!

— Милиция уже здесь! — рявкнул я, и отвернул воротник на шинели, показывая значок, — Московский уголовный розыск! Ваши документы!

Что произошло, вы, наверное, и сами поняли. Медунец, желая уплотнить квартиру Гриловича, вовсе не за бездомных радел. Он, жук-таракан, планировал, пока суть да дело, вселить в освободившиеся комнаты свою родню из Киева, быстренько ее прописать, а потом как-нибудь выжить вдову с ее квадратов. Дело-то нехитрое, не выдержит долго тихая пожилая женщина в одной квартире с хамоватыми бабищами. Только я тоже не два года по третьему, еще в первый приход, когда тело профессора осматривали, понял, что тут ожидается, да за какие такие пряники управдом тут бьется. Сказал о своих соображениях Чеглоку, тот — начальнику МУРа, в общем, вдову таки уплотнили, но вселили к ней не саранчу из Киева, а сотрудников милиции. Так что ожидается у нее, в ее бывшей квартире, вместо содома с гоморрой — тишь, гладь, да божья благодать.

3

Жили мы тихо и складно, правда, врать не буду, в этой же квартире мы с Марусей первый раз и поругались. Да ладно бы — из-за чего серьезного! Из-за чулок! Помните, я на премию полученную, решил свою жену порадовать и купил ей чулки фильдеперсовые. Торжественно ей вручил — а Маруся возьми да и обидься. Мол, зачем было такой дорогой подарок делать, она девушка простая, ей бы и обычные шерстяные подошли, в крайнем случае — фильдекосовые. А фильдеперс носят только жены нэпманов, да их любовницы да еще эти… дамочки, которые на жизнь французской любовью зарабатывают. Я тоже разгорячился, голос повысил, оно и понятно: хочешь жене приятное сделать, а тебя твоим же подарком, от чистого сердца сделанным, и попрекают. В общем, обиделись мы друг на друга сильно и надолго. На четверть часа, не меньше. А потом как-то и помирились. Понятное дело, в семейной жизни без того, чтобы не поругаться — ну никак. Как шутил наш Хороненко — бабе нужно покричать. Непокричатая баба склонна к тоске и всяким глупостям, а покричит всласть — вроде как и отпускает ее. Так что мы с Марусенькой из-за чулок поругались, а потом с их помощью и помирились. Сначала чулки как-то сами собой на ней оказались, потом, опять-таки само собой — кроме чулок на ней ничего и не осталось, ну а потом покричала она как следует. В подушку, само собой, чтоб соседей не будоражить и в зависть их не вгонять.

А если кто насчет французской любви вспомнил… Вы нам как-нибудь расскажите, что ж это за любовь такая. А то ни я ни Маруся не знаем.

4

В общем, на примере управдома Медунца и его родни сами видите — гниль растет и ползет по людям, как плесень по картошке в сыром подвале. Даже и поверишь в то, что неуловимый Нельсон, которого товарищ Чеглок выслеживает — что-то вроде сатаны, который всю эту гниль по Москве и рассеивает. Хотелось бы поверить… Да только, знаете ли, поработав в МУРе, понимаешь — людям, для того, чтобы свое гнилое нутро показать, никакие демоны с сатаной не нужны.

А вот с Нельсоном этим самым дело-то внезапно сдвинулось!

Адорф, ученик профессора Гриловича и его же убийца, в ОГПУ на допросе раскололся. Не сам он решил изобретение профессора себе присвоить. Не сам. Товарищ Седьмых, заскакивающий к нам иногда по старой памяти чайку попить — все сушки погрыз — рассказал, что подтолкнул его к этому некий иностранный агент, вернее всего — англичанин. Мол, подошел к нему, к Адорфу, значит, как-то в коридорах института человек, что-то спросил незначащее, слово за слово — разговорились они, и Адорф как-то выболтал ему, что, мол, профессор-то, какие-то лучи смерти изобрел, хвастался, мол, намедни, небось награду получит большую от советской власти. А за что ему та награда? Подумаешь, лучи смерти — любой бы придумал, если б всякие царские интеллигенты от пролетариата свои знания не скрывали. Тот человек подумал, усы погладил, да и намекнул, что, мол, надо у Гриловича его изобретение… забрать. Как в ОГПУ не бились — не стал Адорф признаваться, что с самого начала собирался профессора мочить. А если подумать — что он, молча смотрел бы, как его изобретение за свое выдают? Мигом бы понял, что это его любимый ученик чертежи стянул и молчать бы не стал. Вот и решил действовать, по наущению английского агента. Хотя и клянется, что тот от него ничего не требовал, но, понятное дело — это пока. А потом, когда чертежи лучей смерти уже были бы похищены — тут-то бы его англичанин и взял за чувствительное.

— А с чего решили, что он англичанин-то? — спросил я, так, больше из любопытства.

— Так он представился этому Адорфу. Нельсон, мол.

Товарищ Чеглок аж подпрыгнул. Нет, натурально, подскочил на стуле, да так, что Седьмых поневоле за кобуру схватился.