Миллионщик (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 45

— Что вы имеете в виду? — нахмурился он, и его тонкие губы сжались в ниточку.

— А то и имею в виду, что вас приставили ко мне в качестве охранника. Охранять мою, так сказать, драгоценную персону. А чем вы занимаетесь? Сидите целыми днями в гостинице со своими людьми и, как я отлично знаю, строчите кляузы Аглае Степановне о каждом моем шаге.

— Я выполняю свой долг, — ледяным тоном ответил он.

— Свой долг? — Я рассмеялся ему в лицо. — А где же вы были вчера вечером, исполнитель долга? Когда на меня в темном переулке у Екатерининского канала напали трое грабителей с ножами? Где была ваша хваленая охрана?

Лицо Рекунова на мгновение дрогнуло. Он явно не ожидал такого поворота.

— Напали? Почему вы мне немедленно не сообщили? — нахмурился он, аж складки на лбу появились.

— А зачем? — Я пожал плечами. — Я и сам прекрасно справился. Но факт остается фактом. Пока вы здесь в тепле и уюте пишете свои доносы, вашего подопечного чуть не зарезали на улице. И кто бы тогда подавал заявки на золотые прииски, если бы я сейчас плавал в канале с перерезанным горлом? Может быть, вы, Сергей Митрофанович? Вы много за свою жизнь подали заявок в Сибирский комитет? Много? А сколько раз вы вели переговоры с миллионерами? Нисколько? Так, может быть, просто заткнетесь и начнете выполнять свои прямые обязанности, вместо того чтобы требовать с меня ответа, смысла которого даже не сможете толком понять?

Рекунов буквально побагровел.

— Не смейте так со мной разговаривать! Я не мальчик! Я отвечаю за это дело головой перед Аглаей Степановной! — надвигаясь на меня, злобно прошипел он,

— А я, Сергей Митрофанович, отвечаю за это дело не головой, а своими деньгами и свободой! — повысил голос я. — И сам буду решать, когда, кому и какие бумаги подавать! У меня есть свои мысли, как все сделать. И я не намерен отчитываться за каждый свой шаг перед приставленным ко мне надзирателем! Все равно вы ни черта в этом не понимаете!

— Да кто вы такой, милостивый государь, чтобы так со мной разговаривать⁈ — взорвался он. — Приискатель! Бродяга! Вам Аглая Степановна оказала великое доверие, а вы…

— Бродяга? А не много ли ты на себя берешь? Я дворянин, а ты кто такой? Охранник, надзиратель! Еще раз заговоришь со мной в подобном тоне, обратно поедешь, и не обязательно целым! — прошипел я и продолжил уже чуть спокойнее: — Я — тот, кто принесет Аглае Степановне не один миллион! И если ты будешь мне мешать, я напишу ей сам. И не уверен, что ее решение будет в твою пользу.

Мы стояли посреди холла, как два петуха, готовые вцепиться друг в друга. На нас уже начали оглядываться.

— Займитесь лучше своими прямыми обязанностям, — сказал я с ледяной язвительностью. — Охраняйте меня. А в мои дела не лезьте. Когда придет время, я подам все необходимые бумаги. И вы узнаете об этом первым. Сразу после меня.

Повернувшись, я, не говоря больше ни слова, пошел к лестнице, оставив его наедине со своими сжатыми кулаками.

Я понимал, что нажил себе врага. Опасного, умного, преданного Верещагиной. Но черт побери — рано или поздно все равно пришлось бы поставить его на место! В любом предприятии может быть только один глава.

Осадив Рекунова, я решил не терять времени и ковать железо, пока горячо. Союз с Кокоревым был важен, но мне требовался доступ в мир высоких финансов, в ту сферу, где невидимые потоки денег управляли видимым миром. Итак, моей следующей целью был барон Штиглиц.

— Изя! — поднял я утром моего боевого иудея. — Ведь ты уже знаешь, что будешь сейчас делать?

— Таки да! — плачущим голосом произнес тот. — Курила, куда ты на этот раз пошлешь меня?

— На Английскую набережную. Там банковский дом. Не волнуйся, это недалеко!

— О, банкиры? Банкиры — это хорошо! — повеселел Изя и вскоре, весело насвистывая, отправился по указанному адресу.

Через час он вернулся с вестью, что Штиглиц ждет меня немедленно.

Банкирский дом «Штиглиц и К°» располагался на Английской набережной, в роскошном особняке, который своим строгим, но изысканным великолепием из серого и розового гранита не уступал дворцам великих князей. Барон уже ждал. Высокий швейцар проводил меня через анфиладу комнат, где в оглушительной тишине, нарушаемой лишь скрипом перьев и шелестом ассигнаций, работали клерки в одинаковых черных сюртуках. В таких местах меня всегда охватывала тревога: казалось, что воздух здесь пропитан запахом денег, сургуча и какой-то холодной, расчетливой власти. Хуже только дороги в Чаде, где поминутно ждешь засады исламистов.

Наконец меня ввели в кабинет самого барона — в огромную, залитую светом комнату с высоким потолком, отделанным полированным красным деревом. Из высокого, от пола до потолка, окна открывался величественный вид на Неву, на шпиль Петропавловской крепости. Мебели было немного: массивный письменный стол, несколько глубоких кожаных кресел и огромный несгораемый шкаф во всю стену. Никаких картин, никаких безделушек. Чисто деловая, по-немецки стерильная обстановка.

За столом сидел Александр Людвигович Штиглиц. Это был высокий, худощавый, подтянутый старик лет шестидесяти, с абсолютно седой, почти белой головой и пронзительными, очень живыми голубыми глазами на строгом, аскетичном лице. Он был одет в безупречный черный сюртук, и вся его фигура дышала властью, уверенностью и той особой породой, которую дают не титулы, а огромные деньги.

— Господин Тарановский? — сказал он, вставая при моем появлении. Его голос оказался на удивление мелодичным, но при этом с твердыми, стальными нотками в глубине бархатного баритона. — Я получил вашу записку. Вы пишете, что у вас есть ко мне дело, касающееся Главного общества российских железных дорог. Я внимательно слушаю вас.

Понимая, что с таким человеком нужно говорить прямо, без околичностей, я немедленно перешел к сути вопроса.

— Ваше превосходительство! Я представляю интересы наследников покойного помещика Левицкого, чье имение во Владимирской губернии оказалось в центре интриг, связанных со строительством Московско-Нижегородской дороги…

Я вкратце, но точно изложил ему всю историю: и о визите французов, и о дуэли, и о подложном иске Мезенцева, и о давлении на сирот с целью заставить их за бесценок уступить землю, необходимую для строительства моста.

Штиглиц слушал меня не перебивая, его тонкие, бескровные губы были плотно сжаты.

— Весьма печальная история, — сказал он, когда я закончил. — И, увы, весьма типичная для дел этого… общества. Но я не совсем понимаю, при чем здесь я?

— Вы, барон, — ответил я, — один из главных кредиторов этого общества. И, как мне известно, крайне недовольны тем, как французы ведут дела. Я пришел к вам как к тому, кто напрямую заинтересован в скором строительстве.

Барон посмотрел на меня с каким-то странным, почти сочувственным выражением.

— Молодой человек! Я действительно крайне обеспокоен положением дел в этом обществе и весьма опасаюсь за свои капиталы. Но касательно затронутого вами вопроса — увы, кажется, вы плохо информированы!

— То есть? — не понял я.

— А то, уважаемый, что все необходимые земельные участки были выкуплены и все земельно-правовые споры урегулированы!

Произнеся это, барон дернул за шнурок звонка над своим столом. Вошел секретарь, подтянутый молодой человек нерусского вида.

— Принесите мне папку по владимирскому участку дороги, — распорядился барон.

Через минуту на столе передо мной лежала толстая папка с документами. Штиглиц достал из нее один лист и протянул мне.

— Вот, извольте ознакомиться.

Это была копия купчей крепости. Я пробежался взглядом по строкам, и у меня потемнело в глазах. Черным по белому было написано, что имение Левицких, включая все земли, леса и постройки, было выкуплено у опекуна, действительного статского советника Селищева А. И., за двести сорок тысяч рублей серебром. Покупателем выступало общество ГОРЖД. Сделка была заверена нотариусом и зарегистрирована в палате суда. И все это датировано 1859 годом!