Миллионщик (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 40

— Изя, — сказал я, доставая из саквояжа свою лучшую визитную карточку, на которой каллиграфическим почерком было выведено «Владислав Антонович Тарановский, коммерсант». — У меня к тебе будет одна деликатная просьба.

— Все что угодно для тебя, Курила! — с готовностью отозвался Изя.

— Мне нужно, чтобы ты… поработал моим слугой, — сказал я, стараясь не рассмеяться.

Изя замер, и его лицо вытянулось.

— Кем, кем? Слугой? Ой-вэй, Курила, не делай мне нервы! Я — Изя Шнеерсон! Коммерсант из Одессы, золотопромышленник! И чтобы я в ливрее с поклонами объявлял о твоем приходе? Да если кто-нибудь на Молдаванке про такое узнает — меня же все засмеет!

— Ну, не в ливрее, — усмехнулся я, — а в твоем обычном сюртуке. И не объявлять, а просто отвезти мою визитку и рекомендательное письмо от госпожи Верещагиной в особняк графа Неклюдова. И узнать, когда его сиятельство сможет меня принять. Понимаешь, так положено. Это покажет наш статус, нашу солидность. И, знаешь, Изя, в таких местах очень трудно встретить приятелей с Молдаванки!

Изя еще долго сокрушался, причитал, что это унизительно для человека его положения, но последний мой довод возымел действие, и в конце концов гордый сын еврейского народа согласился. Он надел свой лучший, хоть и немного помятый, сюртук, придал лицу самое важное и независимое выражение, на какое был способен, и отправился на Мойку.

Вернулся он через час, сияющий и гордый.

— Таки я тебе скажу, Курила, это было что-то! — возбужденно рассказывал он. — Дворецкий у них чисто адмирал на шканцах! Но я с ним поговорил, как коммерсант с коммерсантом. И что ты думаешь? Его сиятельство велел передать, что ждет тебя сегодня, в два часа пополудни!

В назначенное время я, облачившись в свой самый дорогой костюм и начистив до блеска сапоги, уже подъезжал на извозчике к особняку графа Неклюдова на набережной Мойки. Это было величественное, строгое здание в классическом стиле, с колоннами и гербом над входом.

Дворецкий, очевидно, тот самый, что так впечатлил Изю, провел меня в приемную. Это была огромная, залитая светом комната с высокими потолками, расписанными какими-то античными сценами. В углу стоял камин с порталом из малахита, на стенах, обитых штофными обоями, висели потемневшие от времени портреты предков графа в напудренных париках. Кругом стояла старинная, явно не петербургского производства мебель, а на полу лежал огромный персидский ковер. Было очень тихо, слышался только мерный ход больших напольных часов в углу.

Присев в неудобное, но очень красивое кресло, я принялся ждать. Время тянулось мучительно долго, и я уже начал нервничать, как вдруг дверь в кабинет графа с шумом распахнулась, и из нее красный как рак вылетел какой-то купец в отменного сукна сюртуке.

— Мошенники! Грабят средь бела дня! — кричал он, размахивая руками. — Я жаловаться буду! Самому государю-императору напишу! Всю правду расскажу! Меня все услышат!

Роскошная борода купчины тряслась от возмущения, чувственные губы дрожали от обиды. Характерный «цекающий» выговор обличал в нем уроженца русского Севера.

Вслед за ним в приемную вышел и сам граф Неклюдов — высокий блондин с пышными нафабренными бакенбардами, по моде, плавно переходящими в небольшую бороду. Он был спокоен и невозмутим, только тонкие аристократические ноздри его слегка раздувались от гнева.

— Успокойтесь, любезный, — сказал он холодным, звенящим голосом. — И не смейте повышать голос в моем доме. Это ваши дела, меня они не касаются. Прощайте!

Купец еще что-то кричал, грозил судом, но лакей уже вежливо, но настойчиво выпроваживал его за дверь.

Граф повернулся ко мне.

— Прошу прощения за эту неприятную сцену, господин Тарановский, — сказал он, и на его лице не отразилось никаких эмоций. — Нервный народ нынче пошел, вечно чем-то недовольны. Прошу вас, проходите!

Граф провел меня в свой кабинет. Это была просторная комната, отделанная темным дубом, с огромным письменным столом и высокими книжными шкафами. Пахло кожей, старыми книгами и дорогим табаком. Неклюдов указал мне на кресло и сел напротив, сложив на столе свои аристократические руки.

— Итак, господин Тарановский, я вас слушаю, — сказал он. — Аглая Степановна в своем письме весьма лестно о вас отзывается. Пишет, вы человек дела, с большим будущим.

— Аглая Степановна слишком добра ко мне, — ответил я. — Я простой сибирский коммерсант, который хочет послужить на пользу этому обширному краю!

И я вкратце поведал графу о богатствах Сибири, необходимости их освоения, о планах по созданию большого золотопромышленного общества, больше всего думая при этом, как бы не сболтнуть лишнего.

Граф слушал внимательно, не перебивая, его холодные, бесцветные глаза, казалось, пытались пронзить меня насквозь, проникнув в потаенные помыслы. Ох, не стоит, граф, право не стоит!

— Планы ваши, сударь, грандиозны, — наконец, произнес он, когда я закончил. — Но боюсь, вы не до конца представляете себе все трудности, с которыми вам придется столкнуться!

— Именно поэтому я здесь, ваше сиятельство, — ответил я. — Трудностей я не боюсь и готов к ним!

— Готовы? — Он криво усмехнулся. — Похвально. Но одного вашего желания и даже денег госпожи Верещагиной здесь будет мало. Петербург — это не Сибирь. Как там говорят в народе, что ни город, то — норов, так, кажется? Ну так вот: здесь свои законы, свои правила игры.

Он встал, подошел к окну, за которым виднелась узкая серая лента Мойки.

— Ваше прошение об учреждении акционерного общества… — начал он, задумчиво глядя вдаль, — рано или поздно оно упрется в одного-единственного человека. И от его решения будет зависеть все!

— Вы говорите о государе императоре?

— Нет. — Он покачал головой. — Я говорю о великом князе Константине Николаевиче. А его императорское величество подпишет решительно все, что представит ему августейший брат!

Константин Николаевич! Уже не раз слышу я это имя!

— Его высочество — известный либерал, реформатор, покровитель промышленности, — продолжал Неклюдов. — Без его одобрения никакой серьезный проект в Сибири, а уж тем более такой масштабный, как разработка больших приисков, невозможен. Именно он сейчас определяет всю экономическую политику Империи! Но есть же и другие…

— И кто же?

— Важнейшие сановники империи. Министр финансов Рейтерн — человек умный, прагматичный. Министр государственных имуществ Зеленой — тоже не последняя спица в колеснице. Глава третьего отделения, князь Долгоруков. Но все они так или иначе ориентируются на великого князя.

Он повернулся ко мне. Взгляд графа стал жестким.

— И все эти люди, молодой человек, окружены плотным кольцом, целым роем самых разных дельцов. Финансисты, промышленники, купцы, иностранные негоцианты, прожектеры всех мастей… Все они вертятся, кружат, вынюхивают, интригуют, пытаются получить свой кусок пирога. И повлиять на решение этих высоких особ можно только через это окружение. Найти нужного человека, заинтересовать его, сделать своим союзником…

— Простите, но как же госпожа Верещагина? — осторожно спросил я. — Разве ее имя не является достаточной рекомендацией?

Граф саркастически усмехнулся.

— Аглая Степановна — женщина, безусловно, умная и богатая. Но ее влияние здесь, в Петербурге, не так велико, как в Сибири. Вы, я думаю, слышали о недавнем решении государя разрешить ввоз чая морским путем через Петербург и Одессу?

— Разумеется! — кивнул я.

А в мыслях проскочило, что Аглая надеялась года на два или на три притормозить, а не вышло.

— Так вот, это решение — прямой удар по кяхтинским купцам, по всей их «чайной монополии». И они ничего не смогли с этим поделать. Их интересы здесь, в столице, мало кого волнуют: увы, но сейчас в чести другие люди — все, кто связан с железнодорожным строительством. Несчастная для нас Крымская война показала всю важность железных дорог для нашей огромной империи. Тот, кто строит дороги, тот, кто вкладывает в это деньги, — вот кто сейчас на коне. Вот чьи голоса слушают теперь во дворцах!