Миллионщик (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 11

Аглая Степановна вкратце изложила им суть проблемы, описав состояние несчастной Улэкэн. Доктора слушали внимательно, иногда переглядываясь и задавая уточняющие вопросы.

— Да-с, случай, прямо скажем, неординарный, — покачал головой доктор Смирнов, поглаживая свою бороду. — С подобным в своей многолетней практике мне сталкиваться не риходилось. Vulnus incisum plantae pedis cum corpore alieno, если говорить по-нашему, по-латыни, — резаная рана подошвы стопы с инородным телом. Да еще и застарелая, с вероятным хроническим воспалением и нагноением. Inflammatio chronica et suppuratio.

— Corpus alienum в данном случае — seta equina, конский волос, — уточнил штаб-лекарь Шульц, аккуратно записывая что-то в свою записную книжку. — Весьма неприятный материал, скажу я вам. Он имеет свойство глубоко проникать в ткани и вызывать сильное раздражение и отторжение. Irritatio et rejectio textus. Да-с. Это вам не простая заноза!

— Можно ли помочь этой несчастной? Есть ли надежда на исцеление? — с тревогой спросил я, видя их серьезные, озабоченные лица. Доктора снова переглянулись. Первым заговорил молодой хирург Заболоцкий.

— Теоретически, Владислав Антонович, помочь возможно, — сказал он своим тихим, но уверенным голосом. — Необходимо провести хирургическое вмешательство. Interventio chirurgica. То есть, вскрыть старые раны, тщательно очистить их от всех инородных тел, от этого конского волоса, удалить все омертвевшие ткани. Затем зашить, и длительное лечение с перевязками, ванночками, специальными мазями. Операция сложная, кропотливая, требующая большого терпения и от хирурга, и от пациентки. И, конечно, определенных условий, хорошего инструментария, качественных перевязочных материалов.

— Но, главное, — добавил доктор Смирнов, — результат непредсказуем. Prognosis incerta. Слишком много времени прошло, слишком глубоко эти волосы могли проникнуть в ткани, затронуть сухожилия, нервные окончания. Возможно, полное восстановление двигательной функции стоп будет уже невозможно. Но облегчить ее страдания, уменьшить боль, дать ей возможность хотя бы передвигаться без посторонней помощи — это, я думаю, вполне реально.

— Ja, ja, das ist möglich, — кивнул штаб-лекарь Шульц. — При должном усердии и соблюдении всех правил врачебного искусства, шансы на успех есть. Но, как справедливо заметил коллега Заболоцкий, операция требует особых условий. И, конечно, последующего ухода! Оставлять такую пациентку без наблюдения врача на длительное время было бы крайне неосмотрительно.

Сафар, стоявший чуть поодаль, слушал этот консилиум, затаив дыхание. Его смуглое, обычно такое непроницаемое лицо, было бледным, а в темных глазах застыла мучительная смесь надежды и страха.

— Так вы… вы сможете это сделать, господа доктора? — срывающимся голосом спросил он, шагнув вперед. — Вы вылечите мою Улэкэн? Я… я все отдам, все, что у меня есть… только спасите ее!

— Успокойтесь, молодой человек, — мягко сказал доктор Смирнов. — Мы сделаем все, что в наших силах. Операцию провести можно. И мы готовы это сделать. Но…

Он замолчал, и я почувствовал, как у меня снова неприятно похолодело внутри.

— Но что, Иван Петрович? — спросила Аглая Степановна, заметив его замешательство.

— Но, к сожалению, глубокоуважаемая Аглая Степановна, доктор Смирнов развел руками, — никто из нас не сможет поехать на Амур, в вашу… гм… колонию. У каждого из нас здесь, в Кяхте, своя практика, свои пациенты, свои обязанности. Оставить их надолго мы не имеем права. Да и условия там, в тайге, я так понимаю, далеки от идеальных для проведения таких сложных операций и последующего лечения. Это слишком большой риск и для пациентки, и для репутации врача. Пациента следует привезти сюда, но вот ехать в эту глушь — от такого, господин Тарановский, увольте!

Штаб-лекарь Шульц и хирург Заболоцкий согласно кивнули.

Надежда, только что окрылившая Сафара, снова рухнула. Он поник головой, в отчаянии его широкие плечи опустились.

Верещагиной это все явно не понравилось. Я видел, как нахмурилась Аглая Степановна. Она явно не ожидала такого поворота.

— Но как же так, господа? — произнесла она с укоризной. — Неужели нельзя ничего придумать? Ведь речь идет о спасении человеческой жизни, об избавлении от страшных мучений!

Доктора виновато разводили руками. Они были готовы помочь, но ехать на край света, в неизвестность, никто из них не хотел. И их можно было понять. Уж если даже простые казаки крайне неохотно едут в из относительно обжитого Забайкалья в совершенно дикое Приамурье, чего же ожидать от этих господ, привыкших к кяхтинскому изобилию и комфорту?

Врачи откланялись.

Я же размышлял, о том, что стоит отправить Сафара обратно и пусть сюда привезет жену, а здесь ее уже и прооперируют.

Верещагина явно чувствовавшей себя не в своей тарелке. Фиаско с докторами она наверняка восприняла как удар по своему авторитету. Некоторое время мы провели в молчании, затем Аглая Степановна немного смущенно произнесла:

— Не стоит отчаиваться, господа! Есть же еще один вариант! Несколько дней назад как раз рассказали про молодого доктора Овсянникова. Он только вышел из университета, и на днях появился в Кяхте. Кажется, он как раз тот, кто нам нужен!

— Я сам поеду к нему. Скажите лишь, где его найти! — тут же откликнулся Сафар.

— Надо справиться у прислуги. Спросите Поликарпа Петровича, камердинера. Он. очевидно, теперь на кухне, с остальной прислугой. Мосье Овсянников на днях помогал ему справиться с приступом подагры.

Сафар тотчас же побежал вниз, а я обратился к Аглае Степановне:

— Но насколько компетентен этот врач? Если у него нет достаточной практики

— Мне рассказали о Леонтии Сергеевиче. Он только что закончил медицинский факультет в Казанском университете, с отличием, между прочим, и приехал сюда, в Кяхту, к каким-то своим дальним родственникам, в надежде найти место и начать практику. Опыта у него, конечно, еще нет, но говорят, учился он блестяще, и руки у него, как говорится, «золотые», от Бога. Он молод, полон энтузиазма и, что немаловажно в нашем случае, сейчас совершенно свободен и, по его собственным словам, «готов на любое применение своих медицинских познаний, лишь бы приносить пользу людям». Возможно, ваше предложение его заинтересует, — не очень уверенно высказалась Верещагина.

— Думаю нам будет о чем поговорить, — заключил я.

В тот же вечер в доме Верещагиной, в той же уютной гостиной, состоялась встреча с Леонтием Сергеевичем Овсянниковым. Это был молодой человек лет двадцати пяти, может, чуть старше, высокого роста, худощавый, стройный, но с крепкими широкими плечами и приятным, интеллигентным лицом, обрамленным светлыми, немного вьющимися волосами. Он держался скромно, даже немного застенчиво, но в его манерах чувствовалось хорошее воспитание и внутренняя культура.

Я подробно рассказал ему о нашем предложении, о жизни в тайге, о тяжелых условиях работы. И, конечно, подробно описал случай с Улэкэн, с ее «подщетиненными» пятками, о той сложной и деликатной операции, которую ему, возможно, придется сделать.

Сафар же стоял рядом и нервничал.

Овсянников слушал меня с огромным вниманием, не перебивая, лишь изредка задавая уточняющие вопросы, касающиеся быта, климата, наиболее распространенных в тех краях болезней и травм. Видно было, что он не боится трудностей, а наоборот, видит в этом вызов своим профессиональным знаниям и умениям.

— Это… это чрезвычайно интересно, господин Тарановский, — сказал он, когда я закончил свой рассказ. — Конечно, у меня еще нет большого практического опыта, я только что со студенческой скамьи. Но я много читал, многому учился у своих профессоров. И я не боюсь трудностей. А случай с этой бедной женщиной… это действительно серьезный вызов для любого хирурга. Я готов попробовать, отправится с вами на Амур и стать вашим лекарем. Для меня это будет бесценная практика и, смею надеяться, возможность принести реальную пользу людям.