Императрица Мария. Восставшая из могилы - Барятинский Михаил Борисович - Страница 69

Вчера, влетев в спальню к Маше, сидевшей на кровати и продолжавшей тихо плакать, Николай бросился к ее ногам, схватил за руки.

– Ну что ты плачешь, родная? Что ты плачешь?

Он целовал ее руки, а Маша вдруг взяла его за щеки, наклонилась близко, заглянула в глаза.

– Коленька, ты понимаешь, что мы уже никогда не будем с тобой так счастливы, как были там, в лесу?

– Ну почему, родная моя? – возразил Николай. – У нас впереди еще вся жизнь, будет много всего, у нас будут дети, это такое счастье!

– Да, я знаю, я понимаю, все будет! Но такого счастья, как там, уже не будет. Такого беззаботного, безраздельного, как ты говоришь, безбашенного счастья, свободного, как птичий полет, такого уже не будет. С завтрашнего дня я перестану принадлежать себе, понимаешь? Даже в твоих объятиях я буду всегда помнить, кто я и что я. А там ничего этого не было. Были только мы с тобой, лес, небо и ручей у янтарной сосны.

Николай молчал и слушал ее, и сердце его сжималось от любви, нежности и отчаяния, оттого что он никак не может ее защитить от этого «завтра». Не может, потому что сам этого хотел.

– Не оставляй меня сегодня, Коленька… – У нее дрожали губы.

– Ты думаешь, это правильно? А Шурочка, а Лиза, как ты им объяснишь? А остальные?

– Остальные уже ушли, а Шурочка и Лиза все знают.

– А сегодня… – Он не договорил, теплая Машина ладонь закрыла ему рот.

– Мне все равно, можно или нельзя! Если Господь решит, значит, так тому и быть! Иди же ко мне! У нас после венчания ничего не было! Ты муж или не муж?

И он доказал, что муж.

Выбросив окурок, Николай шагнул обратно в номер. Андрей Шереметьевский, с которым он делил сие пристанище, рассчитанное минимум на четверых, уже проснулся и сидел на кровати, наблюдая за Николаем.

– Что смотришь? – немного грубовато спросил Николай.

Но Андрей нисколько не обиделся, скорее наоборот.

– Трудно тебе будет, – сочувственно вздохнул он.

Николай промолчал.

Тем временем на этаже, уже полностью отведенном под обитание великой княжны и ее «двора», началась утренняя суета. Хлопали двери, раздавались чьи-то голоса. Великая княжна собиралась в Успенский собор на литургию в честь праздника Казанской иконы Божией Матери. Ну а если собиралась она, то собирались и все остальные. Маша спешила, она хотела исповедаться перед службой.

В соборе и около него народу было не меньше, чем в октябре, на второй день Машиного пребывания в Омске. И опять она была в центре внимания, причем внимания даже большего, чем две недели назад. О назначенной на три часа ее встрече с офицерами гарнизона знал уже, казалось, весь город.

Архиепископ Сильвестр исповедовал великую княжну и причастил, а потом, сказав ей несколько слов, благословил. Всю службу она простояла на коленях перед списком иконы Казанской Богоматери, выставленном на аналое. Потом вновь подошла к архиепископу, и тот снова что-то говорил ей, а затем перекрестил и поцеловал в лоб.

К выходу из собора Маша шла бледная, сжав губы. На улице, не отвечая на приветствия, быстро села в возок и уехала в гостиницу. Николай сидел рядом и чувствовал, как ее бьет дрожь.

– Если бы ты знал, как мне страшно, – прошептала Маша.

– Знаю, мне самому страшно! Очень! – ответил он, и Маша благодарно улыбнулась. –  Может быть, все-таки дашь прочитать манифест?

– Нет, Коля, не дам! Что написала, то написала! Господь водил моей рукой!

– А что ты им будешь говорить, продумала?

– Нет! Что придет на душу, то и скажу!

– Но ты понимаешь, что тебе нужно привести их в шоковое состояние? – не отставал Ни– колай.

– Понимаю, – вздохнула Маша и, взглянув на него, попросила: – Коленька, не мучай меня, пожалуйста!

Дальше ехали молча. После завтрака опять началась какая-то суета. Появилась Шанина с платьем, пошли ахи и охи. Потом дамы занялись Машиной прической, а Николай пошел обсуждать с Деллинсгаузеном вопросы безопасности. Имея на руках план театра, распределили людей по местам, где кому надлежало быть и что делать.

В начале третьего приехал Волков. Он был хорош, просто необыкновенно хорош в парадной форме Сибирского казачьего войска! Темно-зеленый мундир, эполеты, белый ремень, белые перчатки, орден Святого Георгия IV степени на груди, аккуратно подстриженная бородка и щегольски закрученные усы – войсковой старшина был неотразим! Дамы ахнули, а Маруся стала пунцовой от гордости за отца.

«Что-то наград у него мало, – подумал Николай, как и все, с удовольствием оглядывая Волкова. – Ордена Святой Анны и Станислава как минимум должны быть. Или он их специально не надел, отдав предпочтение Георгию? А вот и Аннинский темляк на шашке, знаменитая „клюква“. Мать честная, да ведь шашка-то золотая! Так вот оно какое, золотое Георгиевское оружие с надписью „За храбрость“! Выше для русского офицера и быть ничего не может! Хорош, чудо как хорош, красавец! Усы, шпоры? А где шпоры? А, ну да, у казаков шпор нет, у них нагайка».

Из-за спины Волкова бросал нежные взгляды на Марусю молодой хорунжий, тоже в парадной форме, видимо, адъютант.

Двери в комнату великой княжны распахнулись, и она вошла, нет, вплыла в гостиную. Наступила тишина. В этом платье ее видели только дамы и Николай, остальные мужчины удостоились счастья лицезреть ее впервые.

– Ваше императорское вел… высочество! – Волков смущенно кашлянул.

«А оговорка-то по Фрейду, – подумал Николай. – Впрочем, ни для кого из присутствующих уже не секрет, что через пару часов высочество станет величеством. Ох, мама родная!»

– Здравствуйте, Вячеслав Иванович! – Великая княжна протянула казаку руку для поцелуя и вопросительно посмотрела на его спутника, смотревшего на нее с совершенно обалдевшим видом.

– Позвольте представить, это мой адъютант, хорунжий Эйхельбергер Александр Александрович, честный и преданный нашему делу офицер.

– И мой жених, – пискнула Маруся.

– Вот как? – Великая княжна удивленно приподняла брови, глядя на смутившегося офицера. – Жених? Но Маруся еще так молода.

– Я тоже так считаю, – кивнул Волков.

– Впрочем, поговорим об этом позже. Вячеслав Иванович?

– Все готово, Мария Николаевна! Генерал Болдырев выделил свой автомобиль. Можно ехать.

– Спасибо вам, Вячеслав Иванович. – Великая княжна улыбнулась. – Право же, я в долгу перед вами. Все это время вы были у меня как бы министром двора.

– Всегда к вашим услугам! Это честь для меня!

Волков уже обратил внимание на нитку жемчуга на шее великой княжны. Это ожерелье они с супругой подарили Марусе на шестнадцатилетие. Сейчас он был доволен дочерью – такие поступки не забываются. Тем более что никаких других украшений на великой княжне не было.

Мария Николаевна накинула на плечи шубку и отрицательно замотала головой при виде шляпки, поданной Лизой.

– Нет. Катя, где платок Пелагеи Кузьминичны? Он счастливый!

Так, в собольей шубке и домотканом крестьянском платке, она спустилась вниз. На улицу вышли через черный ход – Любинский проспект был полон народа. В тесном окружении конвоя из полусотни казаков во главе с Волковым автомобиль с великой княжной в сопровождении Николая, Деллинсгаузена и Андрея Шереметьевского проследовал к театру. Здесь тоже воспользовались черным ходом – вошли в здание сзади, со стороны Архиерейской улицы. По словам Волкова, площадь перед театром была заполнена народом уже до отказа. Хватало людей и здесь, но все-таки проехать сквозь толпу еще была возможность.

О встрече великой княжны с офицерами гарнизона знал весь город, и все понимали, что должно произойти что-то важное, что-то, что может вновь, уже в третий раз за последние два года, разделить их жизнь на до и после. Базарная площадь была заполнена народом до отказа, люди находились даже на крыше двухэтажного здания Городского торгового корпуса. Лишь небольшой пятачок перед главным входом в театр, оцепленный верховыми казаками, был более свободен. Здесь собрались служители церкви. Среди них узнавали архиепископа Омского и Павлодарского Сильвестра, архиепископа Симбирского Вениамина, Самарского и Семипалатинского епископов Михаила и Киприана, настоятелей городских церквей. Архиепископ Сильвестр держал в руках икону Казанской Богоматери.