Императрица Мария. Восставшая из могилы - Барятинский Михаил Борисович - Страница 44

– Она, кажется, все уже поняла! Но ты не беспокойся, Шурочка скорее пойдет на смерть, как Настенька, но не предаст.

Александра Александровна с интересом наблюдала за Машей и Николаем. То, что они влюблены друг в друга, она уже поняла. А вот о чем они шепчутся, ей было неясно, явно не любезничают. Похоже, обсуждают визит этого англичанина, то есть политику. Но что тут может понимать простой рабочий, причем настолько, что Маша с ним явно советуется, было за гранью понимания Александры Александровны.

«Загадочный человек», – подумала она.

Размышления Теглевой были прерваны появлением владельца гостиницы Григория Евлампиевича Грязнова. Расшаркиваясь перед великой княжной, прижимая к груди руки, он просил извинения за все те неудобства, которые она претерпела. Выяснилось, что все последние дни его просто не было в Омске, а управляющий проявил нерасторопность.

– Я, изволите ли видеть, скотопромышленник-с, моя скотобойня самая большая в Омске. С нее и мой основной доход-с, ей и первое внимание. Но как я узнал про вас, ваше императорское высочество, то все бросил и примчался.

– А кого вы мясом снабжаете? – поинтересовалась великая княжна.

– Так что, магазины в Омске-с, но в первую голову – Сибирское казачье войско, поскольку сам казак-с.

– А армию?

– Армию – нет-с. Мы со всей готовностью, но они не заказывают-с. А так скота много, на всех хватит-с. Год этот был хороший.

– Вот интересно, – развела руками великая княжна, – продовольствие есть, а войска на фронте полуголодные. Как же так?

– Воруют-с, – вздохнул Грязнов, – как же без этого, Россия-с…

Потом встрепенулся и, торопясь и как бы оправдываясь, стал рассказывать, что уже распорядился освободить еще два номера на этом этаже, один из них шестикомнатный, специально для великой княжны. На все ее возражения отрицательно мотал головой.

– Никак не можно! Не подобает-с! Августейшая особа! Это честь для меня!

Пришлось уступить.

Николаю шестикомнатный номер понравился. По сути это была квартира с прихожей, гостиной, столовой и спальнями. Николай с Андреем остались в прежнем номере, а все женщины переселились в шестикомнатный. Третий предоставленный в их распоряжение номер Маша решила использовать как приемную. Стараниями Грязнова его обстановку дополнили еще один диван и несколько стульев, которые хозяин гостиницы называл полукреслами. Услышав это определение, Николай поинтересовался, не гарнитур ли это братьев Гамбс, и, услышав утвердительный ответ, затрясся от смеха. А потом пожелал узнать, в каком стуле зашиты бриллианты мадам Петуховой. Совершенно ошарашенный Грязнов ответил, что он не знает никакой мадам Петуховой и тем более ни о каких бриллиантах, чем вызвал у Николая новый приступ смеха. Впрочем, не только хозяин гостиницы при этом смотрел на Николая как на подвинувшегося умом, но и все остальные. Только Маша быстро поняла, что Николай вспомнил что-то смешное из будущего, связанное с этими стульями. Ей бы смолчать, но она с искренней непосредственностью поинтересовалась, кто такая мадам Петухова.

– Теща уездного предводителя дворянства Кисы Воробьянинова! – выдал Николай и, уже неприлично заржав, добавил: – Гиганта мысли и отца русской демократии! Союз меча и орала! В общем, заграница нам поможет!

После чего он предпочел укрыться в своем номере и там отхохотаться вволю, до слез, до икоты.

– Это нервное, – пояснила остальным Маша, – все-таки Николаю тоже досталось за последнее время.

День как-то незаметно прошел в хлопотах с переселением из номера в номер. Потом Маша захотела сходить в Успенский собор на вечерню. Николай пытался ее отговорить – на улице уже стемнело, а Омск был освещен не то чтобы очень. Но Маша стала настаивать, мотивируя это тем, что в церкви бывает редко, а надо каждый день. Пошли втроем – Маша, Катя и Николай, сунувший в карман своего бушлата кольт.

Выйдя из гостиницы, свернули направо, а не налево, как предлагал Николай. Он считал, что надо идти по Любинскому проспекту, который худо-бедно был освещен, и людей на нем было больше. Но девушки уперлись. С одной Машей он бы справился, но присутствие взбалмошной, постоянно хихикавшей над ним сестры выбивало его из колеи.

В общем, пошли направо, мимо синематографа, у которого еще было людно, какого-то сквера с павильончиками, а потом… Потом стало темно и неуютно, причем так неуютно, что обе девушки притихли. Справа по улице возвышались дома, а слева кучковались невысокие строения явно нежилого вида, за которыми возвышалась темная громада какого-то завода с одинокой высокой дымовой трубой.

У Николая противно засосало под ложечкой. Им бы пройти еще квартал, и они бы оказались возле Военного собрания, в котором находилось Военное министерство. Наверняка увидели бы чуть дальше и Воскресенский собор, и их путешествие на этом окончилось бы. Но дурных девок, даром что одна из них царская дочь, опять понесло направо. Пройти успели совсем немного, как из какой-то подворотни вынырнули пятеро.

– Оп-па! Фраер и две марухи!

Николай толкнул девушек в спины.

– Бегом на другую сторону! – И потащил из кармана кольт.

Бандиты, а судя по жаргону, это были они, особо не торопились – на пустой темной улице, освещенной парой керосиновых фонарей, деться было некуда. Один Николай, может быть, и ушел бы от них, но девушки… И расходившаяся веером улюлюкавшая гопота это хорошо понимала.

Девушки вжались в арку какого-то запертого подъезда, а Николай вскинул пистолет.

«Эх, черт, ни разу не потренировался», – подумал он, нажимая на неожиданно мягкий спуск.

Кольт грохнул, заложив уши. Отдача оказалась значительно сильнее, чем у браунинга. Первая пуля ушла в молоко. Николай снова выругался, страшно, матерно. Так ругались грузчики в овощном магазине, где он работал после ухода жены. То ли площадная брань, то ли выстрел, но бандиты чуть запнулись. Впрочем, это ничего не меняло, и Николай выстрелил снова, и опять мимо.

Вспышка ответного выстрела ослепила его, по лицу и виску что-то больно чиркнуло и звонко ударило в стену. Девушки завизжали.

«Из дробовика, что ли, вдарили?» – мелькнула мысль.

Он выстрелил на вспышку, а потом стрелял не переставая до тех пор, пока затвор не встал на задержку. Троих он завалил, одного, кажется, ранил. Попал в руку. Впрочем, пулей калибра 11,43 миллиметра в руку – мало не покажется!

Свою ошибку он осознал быстро – тот, кого он считал раненым, бросился вперед и был уже в двух шагах. Бандит размашисто полоснул ножом, целя в лицо. Николай присел, пропуская удар над собой, и сильно пробил своему противнику левой в печень. Потом, уже на одних рефлексах, распрямляясь и вкладывая в удар всю тяжесть тела, добавил ему ногой в лицо. Финка полетела в одну сторону, а бандит, отброшенный ударом, что-то крича разбитым в кровь ртом, мешком рухнул к ногам девушек.

«А где пятый?» – подумал Николай и тут же увидел бандита. Тот метнулся куда-то вбок, за угол, и сразу же оттуда выбежало едва ли не столько же бандюков.

«Да что у них тут, малина, что ли?»

С тоской глядя на набегавших бандитов, он рвал из кармана вторую обойму, но она, как назло, зацепилась за подкладку. Как в кино!

– Все, п***ц! – в отчаянии крикнул Николай, готовясь принять первого, бывшего уже в трех шагах, и поскользнулся.

Стараясь удержать равновесие, он как-то совсем по-дурацки раскорячился, расставив в стороны руки, но не удержался и упал на колено.

– П***ц! – повторил он, холодея от ужаса.

За его спиной, видимо, от понимания того же, закричали девушки.

Четкий щелкающий выстрел нагана ударил бандитам в спину. Один из них упал сразу, второй – после следующего выстрела, остальные брызнули врассыпную. Неожиданная помощь позволила Николаю таки вырвать обойму из кармана вместе с куском подкладки, перезарядить пистолет и выстрелом в упор прикончить ворочавшегося у его ног бандита, которому он, по-видимому, сломал челюсть.

К ним приближалась плохо различимая в темноте фигура, в которой было что-то необычное, но что, Николай понять не мог. Один из бандитов, видимо раненый, попытался приподняться, но человек, не останавливаясь, выстрелил ему в спину. Вспышка выстрела добавила чуть-чуть света, и Николай понял, что показалось ему необычным в подходившем к ним человеке: у него не было руки.