Приключения рождественского пудинга - Кристи Агата - Страница 39

– Нет. Умерла несколько лет назад.

– А где жил Энтони Гаскойн?

– У него был дом на Кенсингтон-Хилл. Из того, что мне рассказал доктор Лорример, он был настоящим затворником.

Эркюль Пуаро задумчиво кивнул.

Шотландец бросил на него проницательный взгляд.

– Что конкретно вас беспокоит, месье Пуаро? – напрямую спросил он. – Я ответил на ваши вопросы – как того требовали те рекомендации, которые вам дали. Но я совершенно не понимаю, о чем идет речь.

– Простой несчастный случай – так вы сказали, – медленно произнес Пуаро. – То, что меня беспокоит, тоже очень просто – это обычный толчок.

Было видно, что доктор Макэндрю удивлен.

– Другими словами – убийство! И у вас есть основания так думать?

– Нет, – ответил детектив. – Просто предположение.

– Но что-то же должно быть, – настаивал врач.

Пуаро ничего не сказал.

– Если вы подозреваете племянника, Лорримера, – сказал Макэндрю, – то могу сразу заявить вам, что обвинение не по адресу. С восьми тридцати до полуночи в тот день Лорример играл в бридж. Это выяснилось во время дознания.

– И наверное, полностью подтвердилось, – пробормотал Пуаро. – В таких случаях полиция очень скрупулезна.

– А может быть, вам что-то о нем известно? – спросил доктор.

– Я вообще не подозревал о его существовании, пока вы мне о нем не рассказали.

– Значит, вы подозреваете кого-то другого?

– Нет, нет. Дело совсем не в этом. Дело в постоянных привычках человеческого существа. Это очень важно. А умерший мистер Гаскойн выбивается из схемы. Совсем выбивается, понимаете?

– Честное слово – не понимаю.

– Проблема в том, что на рыбе слишком много соуса, – пробормотал детектив.

– Простите, сэр?

Эркюль Пуаро улыбнулся.

– Вы, наверное, скоро отправите меня в дурдом как лунатика, Monsieur le Docteur. Но я не сумасшедший, правда. Просто я человек, который больше всего на свете любит порядок и систему и который сильно нервничает, когда натыкается на факт, не укладывающийся в эту систему. Так что прошу простить меня за все эти неудобства.

Пуаро встал, и доктор последовал за ним.

– Знаете, – сказал Макэндрю, – я не вижу в смерти Генри Гаскойна вообще ничего подозрительного. Я говорю, что он упал, а вы, – что его толкнули. И то и другое просто… слова!

Сыщико вздохнул.

– Да, – согласился он. – Кто-то проделал отличную работу.

– Вы все-таки думаете…

Маленький бельгиец развел руками.

– Я человек упрямый, человек, у которого появилась маленькая идея, и нет ничего, чтобы ее доказывало. Кстати, у Генри Гаскойна были вставные зубы?

– Нет, его собственные отлично сохранились. Похвально для такого возраста.

– Он хорошо за ними ухаживал? Они были белыми и хорошо вычищенными?

– Да, это особенно привлекло мое внимание. Обычно с возрастом зубы желтеют, но они были в хорошем состоянии.

– И ничем не испачканы?

– Нет. Мне кажется, он не курил, если вы об этом.

– Не совсем – это было просто смелое предположение, которому, как видно, не суждено было сбыться! Всего доброго, доктор Макэндрю, и спасибо вам за вашу помощь.

Пуаро пожал врачу руку и откланялся.

– А теперь, – сказал он сам себе, – проверим еще одно смелое предположение.

В «Галант Эндевор» он сел за тот же столик, за которым они сидели с Боннингтоном. Обслуживала его на этот раз не Молли. Официантка сказала, что Молли в отпуске.

Было еще только семь вечера, поэтому Эркюль Пуаро без проблем разговорился с ее коллегой на тему старого мистера Гаскойна.

– Да, – сказала девушка, – он ходил сюда долгие-долгие годы. Но никто из нас не знал, как его зовут. Мы читали в газете о дознании, и там была его фотография. «Вот, – сказала я тогда Молли, – это же наш дедушка Швейцарский Хронометр». Так мы называли его между собой…

– Он ведь обедал здесь в день своей смерти?

– Правильно, третьего, в четверг. Он всегда обедал здесь по четвергам. По вторникам и четвергам – как часы.

– А вы, случайно, не помните, что он заказал на обед?

– Дайте подумать… Так… острый суп. Пудинг с говядиной или баранину?… Нет, все-таки пудинг. Пирог с яблоками и черной смородиной и сыр. И – вы только подумайте – в тот же вечер вернулся домой и упал с лестницы… Говорили, что запутался в поясе старого халата. Правда, его одежда всегда была ужасной – старомодной, поношенной и рваной, но вид у него всегда был такой, как будто он что-то собой представляет! Знаете, у нас здесь бывает масса интересных клиентов…

С этими словами она отошла.

Пуаро приступил к своему филе камбалы. В глазах у него плясали зеленые огоньки.

– Удивительно, – сказал он себе под нос, – как иногда умнейшие люди ошибаются в деталях. Боннингтону было бы интересно.

Но время для неторопливой беседы с приятелем еще не настало.

Вооруженный рекомендацией от достаточно влиятельного лица, Пуаро легко встретился с местным коронером[72].

– Любопытная фигура, этот недавно умерший Гаскойн, – заметил тот. – Одинокий эксцентричный старик. Однако смерть его привлекла очень много внимания. – Говоря это, он с любопытством посмотрел на своего посетителя.

– Есть некоторые обстоятельства, связанные с ней, месье, – Пуаро тщательно подбирал слова, – которые указывают на желательность расследования.

– Ну и чем же я могу быть вам полезен?

– Как я понимаю, от вас зависит, уничтожаются ли документы, предъявленные суду, или же сохраняются. В кармане халата Генри Гаскойна было найдено некое письмо, не так ли?

– Так.

– Письмо от его племянника, доктора Джорджа Лорримера?

– Абсолютно правильно. Письмо было представлено во время дознания, дабы помочь точнее установить время смерти.

– Которое совпало с данными медицинского обследования?

– Именно.

– А можно взглянуть на это письмо?

Затаив дыхание, Пуаро с нетерпением ждал ответа.

Услышав, что письмо еще не уничтожено, детектив с облегчением выдохнул. Когда же письмо принесли, он очень внимательно изучил его. Оно было написано вечным пером слегка зауженными буквами. Вот что в нем говорилось:

Само письмо было датировано третьим ноября. Пуаро взглянул на почтовый штемпель: 4:30 вечера, 3 ноября.

– Просто удивительно, в каком все идеальном порядке, – пробормотал он себе под нос.

Следующим местом, куда направился Пуаро, был Кингстон-Хилл. Здесь, преодолев с помощью упорства и своего добродушия некоторые препятствия, он смог переговорить с Эмилией Хилл, поварихой и домоправительницей усопшего Энтони Гаскойна.

В начале миссис Хилл была скованна и насторожена, но очаровательное добродушие этого странного вида иностранца могло бы растопить и камень. Миссис Эмилия Хилл заговорила. Как и множество женщин до нее, она вдруг поняла, что изливает перед этим на удивление симпатичным слушателем все свои проблемы. Четырнадцать лет она стояла во главе домашнего хозяйства мистера Гаскойна – работка не из легких! Совсем не из легких! Многие женщины не выдержали бы напряжения, с которым ей приходилось жить. Любой согласится, что старый джентльмен был очень эксцентричным человеком. И с большим трепетом относился к своим деньгам – это у него было какое-то помешательство, – при том, что он был очень богатым джентльменом. Но миссис Хилл служила ему верой и правдой, приспособилась к нему, так что справедливо ожидала хоть какой-то благодарности. Но – не получила ничего! Осталось только старое завещание, в котором он оставлял все деньги своей жене, а в случае если она умрет раньше его, то своему брату, Генри. Завещание, написанное много лет назад. Все это совершенно нечестно!