Приключения рождественского пудинга - Кристи Агата - Страница 38

Когда официантка принесла их индейку, он сказал:

– Вижу, что дедушка Швейцарский Хронометр все еще на месте?

– Именно так, сэр. Как всегда, по вторникам и четвергам. Хотя на прошлой неделе он пришел в понедельник… Меня это здорово запутало. Я было подумала, что перепутала все дни недели и наступил вторник, а я и не заметила! Но на следующий день он тоже пришел, так что понедельник был, так сказать, дополнительным бонусом.

– Любопытное отклонение от привычки, – пробормотал Пуаро. – Интересно, в чем причина?

– Если вы спрашиваете меня, сэр, то должна сказать, что выглядел он вроде как расстроенным и обеспокоенным.

– А почему вы так решили? По тому, как он себя вел?

– Нет, сэр, не совсем по этому. Он, как всегда, вел себя очень тихо. Он вообще мало говорит, только здоровается и прощается, когда приходит и уходит. Нет, сэр, все дело в его заказе.

– В заказе?

– Наверное вы, джентльмены, посмеетесь надо мной, – Молли залилась краской, – но когда человек ходит сюда почти десять лет, ты поневоле запоминаешь, что он любит и что не любит. Он не выносит мясных пудингов и черной смородины, и я никогда не видела, чтобы он ел протертый суп, – а в понедельник он заказал протертый суп из томатов, пудинг с говядиной и почками, и торт с черной смородиной! Было такое впечатление, будто он не видит, что заказывает!

– А вы знаете, – сказал Пуаро, – мне это кажется чрезвычайно интересным.

Молли бросила на него благодарный взгляд и отошла.

– Ну что ж, Пуаро, – сказал Генри Боннингтон со смешком. – Давайте послушаем парочку ваших логических умозаключений. В самых лучших традициях.

– Я бы хотел сначала выслушать вас.

– Хотите, чтобы я сыграл роль Ватсона? Ну что ж: старина был у врача, и тот посадил его на диету.

– На протертый суп из томатов, пудинг с говядиной и почками и торт с черной смородиной?… Хотел бы я взглянуть на такого врача.

– Вы не поверите, старина, но доктора могут посадить вас на что угодно.

– И это единственное объяснение, которое приходит вам в голову?

– Ну, если серьезно, – ответил Генри Боннингтон, – то я думаю, что всему этому есть только одно объяснение. Наш неизвестный друг был под влиянием какого-то сильного психологического фактора. И этот фактор настолько овладел его сознанием, что он, грубо говоря, не замечал, что заказывал. – Помолчав немного, он добавил: – А теперь вы мне скажете, что знаете, о чем он так серьезно думал. Возможно, даже решите, что он обдумывал убийство…

И Боннингтон сам рассмеялся над своим предположением.

Но Эркюль Пуаро даже не улыбнулся.

Он лишь согласился, что мужчина, должно быть, действительно был чем-то сильно расстроен, и в этом его состоянии наверняка был намек на то, что с ним должно было произойти. Правда, его друзья позже уверяли его, что подобная проницательность – это уже из области фантастики.

Где-то недели через три Эркюль Пуаро и Боннингтон вновь встретились – на это раз в подземке. Они кивнули друг другу, пока раскачивались в такт вагону, держась за соседние ременные ручки. Потом, когда на «Пикадилли-серкус» пассажиры массово покинули вагон, они заняли места в его передней части – спокойном месте, через которое никто не проходил.

– Вот так-то лучше, – сказал Боннингтон. – Все-таки человечество состоит из одних себялюбцев. Ни за что не пройдут вперед, сколько их ни проси!

Эркюль Пуаро пожал плечами.

– А чего вы хотите? – спросил он. – Жизнь – это сплошная неопределенность.

– Вот в этом вы правы. Сегодня ты есть, а завтра тебя уже нет, – согласился Боннингтон с каким-то мрачноватым удовольствием. – Кстати, вы помните того старика из «Галант Эндевор»? Не удивлюсь, если он тоже отошел в мир иной. Не приходит в ресторан вот уже целую неделю. Молли этим жутко расстроена.

Пуаро выпрямился на сиденье. Его зеленые глаза сверкнули.

– Неужели? – спросил он. – Вы не шутите?

– Вы помните, тогда я предположил, что он был у врача и тот посадил его на диету? Диета – это, конечно, глупость, но я не удивлюсь, если тогда он консультировался у врача, и то, что тот ему сказал, было для него как гром среди ясного неба. Тогда это объясняет, почему он вел себя так, словно не понимал, что заказывает. И вполне возможно, что этот «гром» заставил его покинуть наш мир раньше, чем ему было написано на роду. Доктора вообще должны быть поосторожнее в своих высказываниях.

– Обычно так и бывает, – заметил Пуаро.

– Моя остановка, – сказал мистер Боннингтон. – Пока. Думаю, что мы так никогда и не узнаем, кто был этот старик и как его звали… Все-таки мир – это веселое местечко!

И он заторопился из вагона.

Эркюль Пуаро остался сидеть нахмурившись, будто не находил в этом мире ничего веселого.

Вернувшись домой, он проинструктировал своего верного слугу Джорджа.

Эркюль Пуаро водил пальцем по списку имен. Это были данные о смертях в определенной части города.

Палец детектива замер.

– Генри Гаскойн. Шестьдесят девять лет. Начнем, пожалуй, с него.

В тот же день, но несколько позже, Пуаро сидел в приемной доктора Макэндрю, что возле Кингс-роуд. Доктор был высоким рыжим шотландцем с интеллигентным лицом.

– Гаскойн? – переспросил он. – Да, был такой. Эксцентричный старичок. Жил в одиночестве в одном из тех реликтовых домов, которые сносят, чтобы построить современные многоквартирные здания. Сам я раньше его никогда не пользовал, но иногда встречал на улице и знал, кто он такой. Тревогу подняли разносчики. Перед дверью скопилось слишком много бутылок с молоком. В конце концов соседи вызвали полицию. Та взломала дверь и нашла его. Он упал с лестницы и сломал себе шею. У него был старый халат с перекрученным поясом – в нем легко запутаться.

– Понятно, – сказал Эркюль Пуаро. – То есть просто несчастный случай.

– Вот именно.

– А у него были родственники?

– Племянник. Обычно приезжал раз в месяц навестить дядюшку. Зовут его Лорример. Джордж Лорример. Он сам врач. Живет в Уимблдоне.

– Его расстроила смерть старика?

– Наверное, я бы так не сказал. То есть он испытывал к старику какие-то теплые чувства, но практически не знал его.

– А сколько времени мистер Гаскойн был мертв, когда вы его увидели?

– Ах, вот вы о чем! – сказал доктор Макэндрю. – Что ж, перейдем на официальный язык. Не менее сорока восьми и не более семидесяти двух часов. Его нашли утром шестого. Хотя, мы можем сузить этот интервал. В кармане его халата нашли письмо, написанное третьего числа и опущенное в ящик в Уимблдоне во второй половине дня. Его должны были доставить где-то в девять двадцать вечера. Значит, смерть наступила после девяти двадцати вечера третьего числа. Этому же времени соответствует состояние съеденной пищи в желудке. Он поел где-то за два часа до смерти. Я обследовал тело Гаскойна утром шестого, и его состояние полностью совпадало с тем, что смерть наступила за шестьдесят часов до этого – то есть в районе десяти часов вечера третьего числа.

– Слишком много здесь совпадений… А скажите, когда его в последний раз видели живым?

– В четверг, третьего числа, в семь часов вечера на Кингс-роуд. Потом он обедал в семь тридцать в ресторане «Галант Эндевор». Кажется, он всегда обедал там по четвергам. Вы, наверное, знаете, что Гаскойн был художником. Очень плохим художником.

– Других родственников у него не было? Только племянник?

– Был брат-близнец. Вся эта история довольно любопытна. Они много лет не общались друг с другом. Похоже на то, что второй брат, Энтони Гаскойн, женился на богатой женщине и бросил рисование – и именно из-за этого братья поссорились. Как я понимаю, с тех самых пор они не встречались. Но, как это ни странно, умерли в один день. Старший близнец умер во второй половине дня третьего числа. Однажды я слыхал о том, что близнецы умерли в один день – и в разных концах света! Возможно, простое совпадение – но так уже было.

– Жена второго брата жива?