Магнат Пушкин (СИ) - Богдашов Сергей Александрович - Страница 21

Допустим, урожай я сумею снять, но вот хранению пшеницы в зерновых ямах я интуитивно не доверяю. Мне бы ещё элеваторов, эдак штуки три, хотя бы, но где их взять.

Коллективный мозговой штурм, произведённый вместе с тульпами, выдал интересный результат — лапша. Продукт длительного хранения. Беда только в том, что у псковской пшеницы недостаточно клейковины, чтобы лапша оказалась продуктом высокого качества, а не превращалась в процессе приготовления в ту кашеобразную массу, которая знакома многим армейцам из моего времени.

Увеличение клейковины произошло двумя путями: более тонким помолом и дополнительным внесением в тесто глютена.

Да, представьте себе, я пожертвовал своим перлом Разрушения, разделив его на две неравные части. Одна теперь задействована на тончайшем помоле муки, а вторая — на цементе для пенобетона.

Ну, а раз уж сказал «а», то говори и «б» и «в».

Признаюсь, получив глютен и подняв с его помощью уровень клейковины до муки высшего сорта, я уже не удержался и… Глутамат натрия!

Да, тот самый не раз отруганный усилитель вкуса.

Впервые я опробовал его на себе и отставниках. Пропорции уменьшил вдвое, а то и вчетверо, по сравнению с тем, какие были в моём мире. Четверть процента от массы сухого веса муки. И вы знаете, рецепторы предков, никогда не пробовавших химии, эту разницу уверенно уловили.

Вояки мне убеждённо утверждали, что в лапше чувствуют привкус хорошего мясного бульона.

Дальше до лапши быстрого приготовления оставался один шаг, и я его сделал.

Тестомесильный бак, череда валков из дуба, после которых тесто выходит миллиметровым слоем, нарезка дисковыми ножами, две бегущие ленты льняного полотна, где вторая подтормаживает, отчего лапша собирается в плоское подобие спирали, варка перегретым паром, три минуты кипящего масла и охлаждение воздухом. Вот и весь секрет. А нет, не весь. Ещё в пакет с лапшой вкладываются один или два «секретных пакетика». К примеру, в лапше с сыром в первом приправы, а во втором раскрошенный твёрдый сыр для присыпки сверху.

Если свой первый продукт, а именно обычную лапшу, я смело двинул в торговлю, и готовлю второй цех под её производство, то вот с лапшой быстрого приготовления я притормозил.

Больно уж знаковый продукт вышел. В каком-то смысле — стратегического значения. Предоставь его армии и флоту, и твоя страна получит изрядное преимущество, уже не став настолько зависимой от поставок продовольствия своим вооружённым силам. Ни осаждённые крепости с голодухи не сдадутся, ни окружённые армии не обессилеют, ни матросы судов, находящихся в дальнем плаванье, не станут поглядывать на полненького кока, выбирая его, как первую жертву каннибализма.

Так что ждём-с. Глядишь, созреет Император с Аракчеевым, на серьёзный заказ эксклюзивного продукта для армии.

Вот только опять беда — новых врагов наживу. Сейчас поставщики продовольствия для армии, как сыр в масле катаются, собственно, как и те генералы, что их крышуют за свою долю в этом грязном бизнесе.

— Александр Сергеевич, Киев на горизонте. Посмотреть не желаете? — высунулся из своей кабины один из пилотом моего дормеза.

Ради любопытства пошёл посмотреть. Как-никак — один из десяти крупнейших городов Российской Империи, отчего бы не глянуть.

Киев в одна тысяча восемьсот восемнадцатом году представлял из себя очень благополучный город.

Армия Наполеона прошла узкой полосой в двухстах километрах от него, а саксонская бригада, направленная к Киеву, была разгромлена русскими войсками под Кобрино. Оттого всю войну Киев просуществовал, как тыловой российский город.

Киев сейчас делится на три сердца: Подол, Верхний город и Печерск. На Подоле, у подножия холмов, кипит жизнь. Здесь, среди деревянных домов с резными ставнями, шумит рынок. Возле пристани толпятся грузчики, выгружая с барж мешки с зерном, воск и кожи. Запах свежей рыбы, пряностей и дыма из пекарен смешивается в густой коктейль. Купцы в длинных кафтанах торгуются с ремесленниками, а извозчики на телегах и пролётках прокладывают путь через толпу.

Верхний город, украшенный Софийским собором с его византийскими мозаиками, был средоточием духовной власти. Улицы здесь уже частично замостили камнем, а в тени лип прогуливаются чиновники в мундирах и дамы в платьях с высокими талиями, словно сошедшие с полотен эпохи ампир. Рядом с древними храмами выросли особняки в стиле классицизма — белые колонны, строгие портики, симметричные фасады.

Печерск же, с его Лаврой, остаётся оплотом тишины и молитвы. Монахи в черных рясах шепчут молитвы в пещерах, а паломники со всей империи стекаются к местным святыням. Рядом, в Мариинском дворце, построенном еще Елизаветой Петровной, останавливаются высокие гости — город всегда был важным связующим звеном между Петербургом и южными окраинами России.

Река определяет ритм жизни. По Днепру сплавляют лес, везут товары в Черное море.

Летом вода сверкает под солнцем, а зимой покрывается толстым льдом, по которому снуют сани. Мостов нет — лишь паромы да лодки связывают берега.

Киев разнообразен. В одном переулке бухают молоты кузнецов, в другом — ученики Духовной академии спорят о богословии.

Еврейские кварталы на Подоле оживают по субботам, а в костелах звучит польская речь — ещё не изжитая память о временах Речи Посполитой.

По вечерам в дворянских домах играют на фортепиано, а в кабачках мещане распевают украинские песни под цимбалы.

Многие здания всё еще деревянные, а ночные улицы освещаются лишь редкими масляными фонарями.

Таким он мне и запомнился.

Губернатор Назимов прибыл к месту нашей высадки на берег очень скоро. По его бледному лицу можно было прочесть целую эпическую оду беспокойства. Судя по его виду, он просто не понимал, как ему быть с этой толпой придворных, которые теперь будут ходить по его улицам, задавать вопросы и, чего доброго, начнут делать заметки.

— Ваше Императорское Высочество! Ваше Величество! — кланялся он так низко, что казалось, вот-вот его лоб коснётся земли. — Позвольте выразить своё глубочайшее почтение и преданность… Мы не ждали… То есть, конечно же, ждали, но не так скоро… Не так внезапно… Не как снег на голову…

Мария Фёдоровна соизволила улыбнуться. Одним этим движением она успокоила губернатора больше, чем десятью указами.

— Успокойтесь, Фёдор Викторович, — произнесла она с материнским спокойствием. — Мы не на инспекцию к вам прибыли, а всего лишь на короткий отдых.

Губернатор устроил званый вечер с танцами.

Лично я трижды оттанцевал с Голицыной, а по разу с местными девушками. Одна из них — белокурая полячка, была внешне очень хороша, но по-русски говорила плохо, что не помешало мне быстро выяснить, что она тупа, как пробка.

Ночевали мы в Мариинском дворце.

А на следующее утро произошёл большой облом. Небо затянуло тучами, а усиливающаяся духота прямо намекала, что дело идёт к грозе.

Самое радостное произошло, когда мне было поручено встретить приехавшего губернатора, и сообщить ему, что мы задерживаемся в Киеве, в связи с непогодой.

Видели бы вы метаморфозы выражений его лица! Лично я получил прямо-таки наслаждение, как ценитель наблюдая за полётом мыслей, отражаемых на его физиономии.

На этой оптимистической ноте я вернулся в покои Императрицы и, довольно легко отпросил Екатерину Дмитриевну на выгул. В том смысле, что меня отпустили с ней проехаться и погулять по торговым рядам Подола.

И получаса не прошло, как мы с ней уже гуляли по узким торговым улочкам, засовывая свои любопытные носы в каждую интересную лавку. Честно сказать — ассортимент здесь был убогим, но колорит превалировал.

— Посмотрите, Екатерина Дмитриевна, — остановился я у лотка с книгами, где среди потрепанных фолиантов на немецком и латыни заметил томик Вольтера. — Киев и здесь удивляет: вчера — мощи святых в Лавре, сегодня — вольнодумство меж грушовки и пряников.