Железный лев (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич - Страница 9

— Собака Пальмерстон.

— Да? А отчего же он так воет?

— Овсянка, мэм… — пожал плечами лорд Мельбурн, подкладывая королеве еще каши.

— Вот любите вы все перекручивать, мой мальчик. — фыркнула тетушка, впрочем, смешливо. Видимо, представила себе сценку живо и ярко.

— Овсянка, мэм, — развел руками Лев. Отчего теперь уже засмеялись все за столом.

Так завтраки у них и протекали.

Хотя, конечно, Лев Николаевич не нанимался тамадой, а потому частенько помалкивал. Ибо на таких приемах пищи постоянно что-то обсуждали, в том числе дельное, ибо вечером могли быть гости… да и даже в обед. А завтрак проходил в тесном семейном кругу, как правило.

Но не всегда.

Вот как сейчас — распахнулась дверь, и вошедший дворецкий доложился:

— Прибыл Николай Иванович Лобачевский.

— Зови! — почти мгновенно сориентировалась Пелагея Ильинична. — И передай срочно поставить еще приборов.

Несколько минут спустя в столовую вошел гость.

Среднего роста, худой, серьезный, даже какой-то мрачный, хотя глаза горящие, словно бы он чем-то был болен. Топорно поздоровался, несколько растерявшись. И Юшкова пригласила его позавтракать вместе, чем вызвала в нем еще большее смятение. Он, видимо, не ожидал явиться к столу.

— Я вам посылала столько приглашений, — покачивая головой, сетовала Пелагея Ильинична. — Отчего же вы, Николай Иванович, избегаете визитов к нам?

— Мне сложно даются такие встречи и в них крайне неловок, — осторожно ответил Лобачевский, все еще смущенный оттого, что невольно попал на завтрак.

— Но вы все же нас навестили.

— Из-за вашего племянника, — ответил он, повернувшись к молодому графу. — Судя по устному описанию именно вы Лев Николаевич. Это так?

— Все верно. Карл Генрихович показал вам мои заметки?

— Да. Собственно, из-за них я и прибыл.

— А когда вы с заметками ознакомились?

— Сегодняшним утром.

— Как интересно, — произнес Лев Николаевич, многозначительно уставившись на тетушку. Та смутилась, но развивать тему не стала, как и сам племянничек, поймавший ее на вранье.

— Что-то не так? — нахмурившись, осведомился Лобачевский.

— Неделю назад из книжной лавки при университете мне доставили журналы для чтения. Бесплатно. На месяц. Сославшись на то, что вас мои заметки заинтересовали и вы дали такое распоряжение. Впрочем, вряд ли эта история стоит вашего внимания. Насколько я понимаю, это шалости юных прелестниц.

На этих слова дядюшка хохотнул в тот момент, когда отпивал чай. Рот на замке он удержал, опасаясь все вокруг забрызгать, но вот из носа пару струек вылетели ему обратно в чашку.

— Ох, простите меня, — промокая лицо салфеткой, произнес он, озорным взглядом поглядывая на племянника. В те годы юными прелестницами называли совсем молоденьких особ. Отчего упоминание в таком ключе Пелагеи Ильиничны и Анны Евграфовны выглядело очень смешно. Во всяком случае, в его представлении. Сам-то он порой супругу мог и старушкой назвать, если никто не слышал.

— Николай Иванович, — спешно попыталась сменить тему тетушка. — Что же такого было в заметках моего племянника, что вы, бросив все, прибыли к нам в гости?

— Мне хотелось бы узнать, чьи они на самом деле.

— Не могли бы вы уточнить вопрос? — равнодушно поинтересовался молодой граф.

— Откуда вы их взяли?

— Они прямо проистекали из того, что было написано в вашей работе, — пожал плечами Лев Николаевич. — Следовательно, я взял их у вас.

Лобачевский нехорошо прищурился, смотря прямо и пытаясь продавить дерзкого юношу. Но тот легко выдерживал эту игру, не испытывая никакого дискомфорта. Все ж таки личность внутри молодого тела сидела куда как опытная и повидавшая некоторое дерьмо. От кровавых ужасов во время полевых командировок на заре своей карьеры, то сурового прессинга в кулуарах, под ее закат.

Наконец, поняв, что так он ничего не добьется, Николай Иванович перешел к опросу. Лев Николаевич отвечал. Его образования вполне хватало для того, чтобы отвечать собеседнику по существу, не называя имен и формул. То есть, описывая сущность явлений или принципов.

Так и беседовали.

Сначала об издании. Лобачевский вдумчиво прошелся по нему и не успокоился, пока не понял — визави действительно понимает, что там написано. Потом «поработал» с тезисами самого Льва Николаевича, которые по ходу дела оказались изрядно дополнены. Например, молодой граф рассказал про псевдосферу, которая в известной степени описывает модель геометрии Лобачевского, а также про проективную модель Бельтрами и модель Пуанкаре, которые даже набросал на салфетках[1]. Выводя все это из того, что было в работе ректора. Да и более поздние вещи, связанные уже с многомерным пространством. Упомянул даже потенциальное подпространство, сиречь «варп» и «кротовые норы».

Николай Иванович не давил и даже не пытался.

Шел спокойный и рациональный обмен мнениями. Лаконично и сухо. Что завершилось переходом к следующему этапу — опросу молодого человека с явным желанием проверить его знания по точным наукам: от геометрии до химии. Благо, что молодой граф уже в целом ознакомился с местным положением в этих областях… в общих чертах. Поэтому почти не прыгал выше головы и обозначал явный фокус физико-математических взглядов и кругозора.

Пятнадцать минут длилась беседы.

Полчаса.

Час.

И что Пелагея Ильинична, что Владимир Иванович, что остальные присутствующие мало понимали, о чем идет речь. Ситуация усугублялась еще и тем, что как племянник, так и ректор говорили обрывками. Словно бы кусками тезисов. А дальше шло либо возражение, либо согласие, либо дополнение. Этой своей манерой они в чем-то напоминали юристов, оперирующих на заседании суда номерами статей и тезисами едва ли говорящим что-то для окружающих.

— Ну-с… — после очередной паузы произнес Лобачевский. — Удивили вы меня, молодой человек. Удивили.

— Отрадно это слышать от гения, открывшего новый подход к геометрии впервые за две тысячи лет. — чуть-чуть польстил ему Лев Николаевич.

— Если бы… — махнул Николай Иванович рукой.

— В нашем Отечестве всегда так. Даже сам Остроградский, что ныне поливает помоями вас и ваше открытие, в юности был гоним старшими товарищами, сумев получить славную репутацию только через работу во Франции. У нас, знаете ли, пророков в своем Отечестве не принято искать. И любой, кто хоть что-то не по регламенту говорит — уже бунтовщик. А вот ежели во Франции там, в Германии или даже, прости господи, Туманном Альбионе отметят успехи — то да… то это дело славно. И свои сразу же оттаивают, начиная посыпать голову пеплом, оправдываясь, что, де, не разглядели.

— Не верите вы в наших ученых. — криво усмехнулся Лобачевский.

— А вы никогда не задумывались, отчего они так себя ведут? Ведь вы согласны со мной по части их поведения? И не только ученые. Куда ни плюнь — обязательно на такого попадешь.

— Согласен, — после некоторой паузы ответил Николай Иванович. — Но почему? Не понимаю.

— Ответ на поверхности. Даже вот я выучился французский язык прежде русского. И так у нас повсеместно. Мы умом, — постучал Лев Николаевич по голове, — не воспринимаем это все своей Родиной. Мы все там, в Кёльне, в Париже, в Вене, во Флоренции… А здесь просто далекая колония с суровым климатом, которая деньги приносит. Глухая деревня. Как здесь может что-то славное родиться? — криво усмехнулся молодой граф.

— Ну, знаете ли, молодой человек! — возразила Пелагея Ильинична.

— А он прав, — хмуро возразил супруге Владимир Иванович. — У нас только и разговоров что о делах в Париже. А тут — лишь прибытки, недоимки и навары. Вон, даже супруг вашей подруги, Анны Евграфовны, что погрузился с головой в дела губернии. Мыслит, как ее устроить благостнее. А его изыскания кажутся людям смешными, вызывая в лучшем случае жалостливые улыбки. Хотя он старается и о городе печется. Однако понимания не находит…