Греческая смоковница (Ягода созрела) - Васп Памела - Страница 20

Она знала уже заранее, что сейчас произойдет. Ей было все равно — Том бросил ее, уехал. Пусть уж все кончается побыстрее. А может, этот галантерейщик сумеет как-то успокоить и отвлечь ее?

Они прошли по длинному коридору, в конце которого виднелась распахнутая настежь дверь в спальню, в ней горела зачем-то люстра под потолком, освещая коридор. На однотонном малиновом паласе спальни валялась белая рубашка.

Они вошли в комнату, он с облегчением поставил у двери сумку, кинулся к рубашке, собрал с застеленной небрежно кровати еще какие-то тряпки, извиняюще улыбаясь запихал их в шкаф.

Патриции было все равно, она стояла посреди комнаты и размышляла — что она здесь делает? Но Том уехал, его не найти, хотя она знает его фамилию и что он живет в Пирее, она сможет разыскать его… Но почему она должна его разыскивать? На что он обозлился — она не изменила ему даже в мыслях. Этот галантерейщик — так, пустяк. Но теперь дело зашло слишком далеко и она действительно изменит ему. И во всем виноват только он — Том, больше никто! Почему она не бросилась за ним в воду, и не догнала яхту?

Галантерейщик снял пестрый платок с шеи и расстегнул рубашку, не сводя глаз с девушки. Ему показалась, что она ждет когда он разденет ее и начнет ласкать. Он подошел и провел рукой по ее волосам, снял очки. Ничего не увидел в ее черных глазах. Отошел, чтобы положить очки на тумбочку, включил ночник, с желтым матерчатым абажуром. Погасил большой свет. Комната наполнилась неуместным интимом.

В другой комнате пробили часы. Была глубокая ночь.

Он коснулся рукой до выпуклой груди Патриции, стянутой белой рубашкой. Она не отреагировала. Он несмело провел рукой по животу, дошел до джинс, расстегнул ширинку, они свалились вниз, обнажив черные трусики и великолепные ноги. Патриция не пошевельнулась. Он развязал шнурки ее кроссовок. Она бесстрастно приподняла ногу, он стащил одну, потом вторую кроссовку. Босые ноги ее, утопающие в ворсе паласа еще больше возбудили его. Она равнодушно сделала шаг в сторону, освобождаясь от сковывающих джинс. Он взялся осторожно пальчиками за пуговицу рубашки и расстегнул. Патриция безвольно подняла руки вверх. Обнадеженный этим движением, он снял рубашку и отбросил в сторону. Она апатично опустила руки. Он коснулся губами соска. Темный бутон ее груди был сейчас сморщенным, в складках, на груди проступила синяя ниточка артерии. Он уверовав в свою неотразимость, грубо стащил с нее трусики.

Перед ее глазами стояло улыбающееся лицо Тома.

Он снял с обширной постели покрывало, отбросил в сторону одеяло. Патриция поморщилась едва заметно при виде смятых несвежих простыней, но легла покорно, уставилась на погашенную стеклянную люстру.

Он лег рядом, склонился над ней, осторожно теребя пальчиком сосок ее груди. Сосок оставался сморщенным и жалким. Галантерейщик сглотнул и резко запустил руку в колечки ее жестких волос внизу живота. Она безропотно раздвинула ноги — он тут же жадно двинул руку глубже. Там было холодно и сухо.

Он больше не мог сдерживать себя — она все равно не отвечала на ласки, чего зря стараться! Фригидна — решил он. Но ему-то какая разница! Он уверенно забрался на нее и грубо вошел, помогая себе рукой. Ни один мускул не шевельнулся на ее красивом, сейчас безучастном лице, она не отрывала глаз от погашенной люстры.

Перед ее взором стоял Том. Она увидела его глаза, мягкую его улыбку, мускулистую грудь и то, что приносило ей настоящее счастье, что она целовала так страстно.

Такой же вроде бы орган тер сейчас неистово ее внутреннюю плоть. Процедура, окончания которой она терпеливо ожидала. Даже не гимнастика — процедура.

Галантерейщик пыхтел яростно, уткнув голову в ее шелковистые темные волосы с правой стороны. Люстра находилась с левой, Патриция смотрела на нее.

А ведь она с этим черноволосым саламинянином даже ни разу не поцеловалась, вдруг подумала Патриция и сразу воспоминания о страстных, долгих поцелуях Тома захватили ее.

Он долго, бесконечно долго елозил на ней, хрипло выдыхая и вдыхая воздух — выпитое вино тормозило его чувствительность. Патриция не отрывалась от люстры, она видела глаза Тома.

Наконец он дернулся судорожно в последний раз, больно сжав кожу на ее бедре, и отвалился с протяжным стоном. И сразу, как и все, кого она знала, уткнулся лицом в подушку, возложив по-хозяйски руку на ее грудь, и провалился в счастливо-пьяный сон.

Из нее вытекала тонкая струйка, обжигая ногу. Патриция непроизвольно содрогнулась.

Возникло такое ощущение, словно в нее выплеснули струю помоев.

Образ Тома растворился бесследно в полумраке комнаты и Патриция безуспешно пыталась вызвать его вновь. Захотелось немедленно вымыться.

Она брезгливо сняла с себя волосатую руку спящего и встала с кровати. Галантерейщик не шелохнулся.

Она вышла в коридор, гадая где здесь может находиться ванна. Открыв неудачно несколько дверей, нашла наконец. Пошарила по стене и нащупала выключатель. Зашла и заперлась на задвижку. Включила холодную воду душа и долго стояла под ледяными струями, стараясь снова вспомнить лицо Тома.

Вызвать в памяти образ любимого ей не удавалось, и это приводило Патрицию в отчаянье.

На полочке, среди кремов, бритвенных принадлежностей и дезодорантов, она увидела пачку дешевых крепких сигарет и зажигалку. Выключила воду. Воспользоваться его полотенцем она не захотела, села на краю ванны, обсыхая и закурила.

Сейчас она сама себя ненавидела.

Патриция вошла в спальню — галантерейщик громко храпел, намотав на кулак простыню. Она подошла к брошенным джинсам и натянула их прямо на мокрое голое тело. Накинула рубашку, застегнув одну лишь пуговку на груди, чтобы не распахивалась, увидела свои черные трусики, подняла, взяла сумку и запихала торопливо в нее. Подхватила кроссовки за шнурки, перекинула их через плечо и вышла, не взглянув на постель со спящим в ней мужчиной. Она торопилась побыстрее покинуть этот дом.

Светало. На душе было до отвращения пусто.

Кафе на набережной выглядело безжизненным и неуютным. Скатерти были сняты, обнажилось струганное дерево. На столы сиденьями вверх были составлены стулья. Бесчисленные ножки их хмуро смотрели в серое небо. Все это выглядело уныло, в тональности невеселого настроения Патриции.

Патриция подошла к столу, за которым сидела вчера вместе с Томом, поставила сумку и сняла стул. Подумала и сняла три остальных, расставила вокруг стола. Села достала из сумки магнитофон. Включила режим записи.

Пленка бесшумно крутилась. Патриция молчала — подходящих слов не находилось.

Она вздохнула, выключила магнитофон и убрала его обратно в сумку. Подперла подбородок кулачком и уставилась на залив, который уже проснулся. Или не засыпал вовсе — подходили к пирсу и отчаливали катера и яхты, где-то вдалеке слышались крики грузчиков.

Прибежала уличная кошка, села рядом и уставилась на нее. Патриция улыбнулась ей невесело. Так они и сидели вдвоем, никто их не прогонял и не тревожил. Кошка намывалась язычком, Патрицию одолевали тяжелые мысли. Обида и раскаянье, злость и печаль, отвращение и тоска перемешались в душе ее.

Вдруг лицо Патриции осветила счастливая улыбка — с причала шел Том.

Он видел ее и шел к ней!

Вид у него был растрепанный, угрюмый и усталый. Под глазами проступили мешки, вновь появилась щетина, которая по мнению Патриции была ему очень к лицу.

Патриция подумала, что он наверное, как и она, всю ночь не спал.

Он сел к ней за столик. Какое-то время они сидели молча, не глядя друг на друга, уставившись в кажущуюся бескрайней даль залива.

Наконец Патриция повернулась к нему.

— Я рада, что ты вернулся, — нежно и искренне сказала она. — Я никак не могу перестать о тебе думать.

Он смотрел на нее пристально, словно хотел добраться до самой сути ее души, понять кто же она на самом деле.

— Что ты так на меня смотришь? — не выдержала Патриция его взгляда. — Том, поцелуй меня.