Греческая смоковница (Ягода созрела) - Васп Памела - Страница 19

Патриция стояла, засунув руки в карманы джинс, прижавшись к белому каменному забору, покрытому самопальными надписями из баллончиков.

Галантерейщик уперся в забор руками — по обе стороны от ее головы — нависая над ней, словно паук над запутавшейся в сетях жертвой.

— Согласись: любовь — это все! Весь смысл жизни, чтобы любить. Без любви мы мертвы! — страстно говорил черноволосый соблазнитель.

Незамеченный ими Том сплюнул в сердцах, развернулся и ушел.

И не видел, как Патриция досадливо отстранила от себя галантерейщика.

Ее утомил этот пахнущий одеколоном смазливый ловелас. Она хотела немного подразнить Тома, а не флиртовать с этим мужланом, который наверняка с Томом ни в какое сравнение не идет.

И он уже порядком достал со своими идиотскими рассуждениями о любви, нагло называя элементарный грубый секс любовью. Надо возвращаться к Тому.

Но торговец снова навалился на нее, пытаясь поцеловать.

— Любовь — это все! — вновь провозгласил грек.

Патриция опять оттолкнула его и пошла к месту праздника, не оглядываясь на оторопевшего соблазнителя. Она видеть его больше не могла. Автоматически сдернула с шеи безвкусный серый шарф, пальцы разжались, оставляя данайский дар равнодушной мостовой.

Том быстро и уверенно — не дай бог, засомневаться и передумать! — прошел по пустынной в этот час набережной на причал, забрался на яхту, спустился в каюту и торопливо стал собирать вещи Патриции в ее большую дорожную сумку.

Он сам себя распалял, рисуя в воображении сцены совокупления Патриции с этим отвратительным галантерейщиком. И не менее отвратительными американцами, у которых она оставила такое яркое впечатление. И неизвестно с кем еще!

Когда он вышел на палубу, чтобы поставить ее коричневую сумку на причал и отчалить, на парапете напротив сидела Патриция. Увидев его, она скромно потупила глаза, не сказав ни слова.

Он замер в своем движении.

Затем вспомнил разговор с шатеном и его приятелем. Резко положил сумку на камень причала и сказал зло:

— Держи и иди к своим двум клиентам!

— Ты про что? — искренне удивилась она.

— Три тысячи драхм — это слишком дорого! — процедил он, собираясь поскорее отплыть и отвязывая для этого канат.

— Что еще за три тысячи драхм? — ничего не понимала Патриция.

— Не играй со мной в игры! — чуть не срываясь на крик, сказал он. — Ты знаешь прекрасно, что я имею в виду!

— Ты что, бросаешь меня? — в ее голосе и глазах читалось неподдельное волнение и искренняя горечь.

— Как хочешь, так и понимай, — зло ответил Том, все сильнее распаляя себя.

Он завел мотор и направил яхту прочь от берега, не сомневаясь в разумности и правильности своих действий.

За яхтой стелился белый пенный след. Патриция молча смотрела на удаляющуюся корму яхты, ставшей ей почти домом.

Она долго смотрела на черную, равнодушную воду залива, лениво колыхающуюся за причалом. Закурила сигарету.

На ресницу навернулась капля влаги — наверное, от дыма. Патриция смахнула непрошенную слезу. Дотлевшая до фильтра сигарета обожгла пальцы. Патриция отшвырнула окурок и тут же закурила следующую сигарету. Так плохо ей еще никогда не было. Впервые мужчина бросил ее — она и представить себе не могла, что когда-нибудь подобное случится. Она сама привыкла уходить первой, не желая продлевать ненужное общение. И вот, когда она встретила наконец…

Патриция медленно встала, подошла к сумке, тяжело вскинула ее на плечо и пошла обратно на праздник — а куда еще ей оставалось идти? Лишь луна понимающе смотрела на нее в непроницаемом безучастном небе.

За столиками под открытым небом было тихо и безлюдно. Эстрада опустела, веселье переместилось в бар в самом здании, откуда доносились забойные ритмы. Лишь около прилавка стоял ненавистный ей сейчас торговец с длинноволосой гречанкой. Со столов еще не убирали.

Она поставила сумку на пол, села задумчиво за столик, где так недавно сидел Том, и налила вина в свой бокал.

Галантерейщик сразу заметил появление Патриции в пустынном кафе. Особое внимание он обратил на большую коричневую сумку, которую она раньше с собой не таскала. Он мгновенно сообразил что к чему и это подвигло его на решительные действия.

Он взял с прилавка бутылку красного крепленого вина и, не обращая внимания на протесты своей осточертевшей собеседницы, направился к столику Патриции. Поправил на ходу повязанный на шее платок, пригладил схваченные лаком, заботливо уложенные волосы.

Он подошел и встал рядом с девушкой, застенчиво улыбаясь.

Патриция подняла глаза и улыбнулась ему невесело.

— Привет, — сказала она.

Он, осмелев, отодвинул стул и сел за столик.

— Хочешь еще выпить? — спросил галантерейщик.

— Почему бы и нет, — безразлично ответила она и залпом допила свое вино.

Он налил в ее бокал из своей бутылки. Она посмотрела на него, но торговец не сумел — или не захотел — понять, что скрывается в ее черных бездонных глазах. Чтобы не думать об этом, он налил вина и себе, в бокал Тома. Поднял бокал.

— Выпьем за любовь! — провозгласил он, не догадываясь наверно, как глупо и напыщенно он сейчас выглядит.

Она вздохнула и снова опрокинула в себя залпом очередной бокал вина. Взяла с вазочки сочную спелую грушу, надкусила. Том бросил ее, уехал. Но жизнь не кончена. Это для нее хороший урок. Ее одиссея продолжается, начинается очередное приключение с очередным мужиком-самцом. Вряд ли оно принесет что-либо новое, но по привычке она решила попробовать. Патриция решила отдаться подхватывающему ее течению, и не думать ни о чем. А тем более о Томе, сегодняшним поведением он все перечеркнул.

— Ну, давай начинай… — сказала Патриция своему визави.

— Что? — не понял галантерейщик.

— Ты хотел меня соблазнить? — Она посмотрела на него сквозь прозрачный бокал. — Так соблазняй!

Он растерялся и налил в бокалы еще красного игристого вина, чувствуя, что она доходит до требуемой кондиции.

Они снова выпили.

— Пойдем танцевать, — предложил галантерейщик, которому стало неуютно сидеть с ней вдвоем в пустом кафе, где официантки ловко срывали скатерти со столов. К тому же, его абсолютно не волновали ее душевные переживания, его интересовало исключительно то, что у нее между ног и получит ли он возможность завладеть этим.

Патриция равнодушно встала и взялась за ручки сумки.

— Танцевать так танцевать, пойдем, — устало сказала она.

Галантерейщик услужливо подхватил ее тяжелую ношу и они направились к бару. Торговец оглянулся на покинутый столик где стояла почти полная, оплаченная им бутылка вина. Но приходилось выбирать — или вино, которого ему уже не очень хотелось, но было жалко оставлять, или Патриция, которую ему хотелось очень.

В баре было дымно, многолюдно и шумно — магнитофон орал во всю мощь огромных динамиков. Они поставили сумку у стойки, галантерейщику пришлось потратиться еще и на два коктейля.

Патриция с блеском доказала, что умеет танцевать не только сертаки, но и наисовременнейшие нелепые танцы. Вокруг толкались захмелевшие пары, кто-то громко, до неприличия захохотал. Патриция протянула галантерейщику свой коктейль, он потянул из соломинки.

На вид она была уже пьяная и он решился.

— Пойдем погуляем, — предложил ненавязчиво.

— И ты опять будешь умно рассуждать о любви? — засмеялась обидно Патриция. — Пошли уж тогда сразу заниматься этой самой любовью.

Жил он в трех кварталах от набережной, весь путь нужно было подниматься в гору, а сумка Патриции оттягивала ему руку. Он старался идти быстро, потому что созрел, а рука, поддерживающая девушку за талию, немела от ощущения соблазнительной плоти.

Они поднялись на второй этаж его дом, он достал ключ и с третьей попытки попал в замочную скважину. Но не от выпитого алкоголя его не слушались руки — от охватившего плотского возбуждения.

Патриция насмешливо смотрела на него. Но она еще в баре нацепила черные очки, подаренные им же, и он не мог видеть ее глаз.