Джунгли. Том 2 (СИ) - "Focsker" - Страница 47

— Заткнись кляча. — Не став даже слушать, отвечает десятница.

Высокие каменные ступени, как путь в подземное царство Мёртвого бога, вели всё ближе к истинной тьме, мраку, холоду и сырости, таившейся в глубине. Темнота поглотила отряд беглецов, паутина забилась им в волосы, насекомые, проснувшиеся, просачиваясь в землю, в поиске новых удобрений, заползали к ним в обувь и под одежду. Сквозь омерзение, личную неприязнь, покорив волей сильного характера страх, отряд продвигался по подземелью. Живые спасали свои жизни, и, следя за ними черными провалами глаз, белозубо усмехаясь, провожали многочисленных гостей мертвецы. Покойники, существа, лишённые тел, но душами ещё погребенные в склепе, оплакивали несчастных, тех, кто в поисках жизни набрёл на ту, кто всему и вся даровала лишь смерть.

Выйдя в центральный склеп, площадь с двенадцатью каменными саркофагами и одним главным в центре, десятница Рагозии вместе с отрядом и потерявшейся в пространстве Крысинией встречает на пути незнакомую девушку. Молодая, в изодранных, залитых кровью лахмотьях из красных одежд Республики. Она сидела на центральном, расколотом, сдвинутом склепе, внутри которого лежал скелет. Завидев гостей, незнакомка приподняла голову. В свете магического светлячка, использованного десятницей, заблестели серебряные волосы. В больших голубых глазах, словно в зеркале, глазах покойницы, отразился свет магического светлячка.

— Как нынче шумно. Кто вы такие? — Недовольно спрашивает сереброволосая молодая девушка. — И где посох?

Наёмница и Крысиния в непонятках переглядываются. Встретить здесь кого-то из врагов — неожиданность, а кого-то в одеждах своих, не знавшей их — неожиданность двойная.

— Ты кто, кому служишь, какого племени? — подаёт голос одна из уцелевших Беа, выходя вперёд, закрывая спиной своей Крысинию и десятницу.

Девушка у саркофага, под неестественным для живого углом выгибает голову, прохрустев костями шеи, вставляет позвонки туда, где им и положено быть у здорового существа. Голубые глаза её глядят на Беа как на кучу говна, перекрывавшую обзор с той, с кем говорила неизвестная. Серебряные волосы девушки увеличиваются в размерах, приподнимаются над её головой, удлиняются, утолщаются. Худенькая, маленькая, выглядевшая словно дитя, девушка отращивает огромные локоны, что, приобретая форму игл, словно сотни шпаг, в мгновение пронизывают Беа. Словно женщина весом в добрые сто семидесяти кило ничего не весит, иглы поднимают её над землёй, а после, разрывают в воздухе на сотни частей.

— Повторю ещё раз, кто вы такие?

Язык маленькой незнакомки стал настолько длинным, что его кончик с лёгкостью смахнул с лба её и щёк кровь, размазав ту, подобрал куски плоти, притянул к рту. Лицо девушки, гримасой чудовища трансформировалось, скулы стали шире, челюсти принялись спокойно жевать собранную с лица плоть.

Наёмница, поставив на ноги Крысинию, подаётся назад. Увидев эту демоническую тварь, понимая что не победить, решает попытаться сбежать. Рагозская десятница предпочла погибнуть как воин в схватке с врагом, которого можно убить, а не с демоном, к которому неизвестно, как подступиться. Выставив Крысинию вперед, прикрываясь ею как живым щитом, десятница пятится, в тщетной надежде спастись, открывает спину, бросается в тоннель. И тут же, прямо перед ней, поражёнными десятками молниеносных нитей, повисают в воздухе пять менее расторопных наёмницами.

Меньше пяти минут прошло с момента спуска республиканок к склепу, а в живых, в подземелье, оставалось только двое. Высвободив свои локоны, сбросив тела, почесывая ногтем нос, голубоглазая, серебрянноволосая девушка, сидя на краю вскрытого саркофага, глядела на Крысинию, ожидая ответа.

— Ну⁈ — повысила голос существо, и, командующая армией, испуганно упала на задницу.

— Я Крысиния, помощница Адмирала Глатческо, посланная в глубь земель Федерации для истребления рода Кетти! — со страхом прокричала старуха.

Существо задумчиво приподняло взгляд к потолку, потом взглядом пробежалось по фрезкам.

— Крысиния, Глатческо, Федерация, Кетти… Эти названия неизвестны мне. Какой сейчас сезон?

— С…сезон? — переспросила Крысиния. — Сейчас четыре тысячи семьсот семнадцатый сезон по календарю Жизневознесения, шестой месяц по… по двенадцати месяцам. — теряясь в мыслях, путаясь в словах отвечает Крысиния.

Существо перед старухой задумчиво промычало. Встав с саркофага, поглядело на одну из фрезок. Она смотрела на существо, безликое, единственное, что вместо инструмента или орудия в руке своей держало младенца.

— Опять из-за тебя наплодилось тут… — недовольно пробормотало существо.

— Уважаемое, сильнейшее, умнейшее и красивейшее существо, — затараторила Крысиния, — позвольте мне, глупой и неблагочестивой, узнать, кто вы, как здесь оказались и что же тут происходит. Если позволите, я буду вам слугой, расскажу о происходящем на полуострове, в море и далеко за пределами морей. Мне известно много, много чего я могу рассказать и буду полезна, если столь сильная, властная, по-настоящему божественная личность сохранит мне жизнь!

Существо у склепа, что за время существования своего, уже не раз слышала подобные речи, даже мышцей отросшей на лице не повела. Подобные личности, стоявшие на грани жизни и смерти, встречались во все времена, века, эпохи. Убивать их, как и вести с ними беседу, являлось для существа занятием мало интересным, изматывающим, и лишь в малой части, полезным для самого существа. Вряд ли старуха и её спутница рассказали бы нечто новое, то, что существо не слышало от других, убитых ей на поверхности.

— На колени, — требует нечто, и крыса тотчас падает, — лежать, — вновь командует существо, и старуха вновь бесприкословно повинуется. — Послушное животное, так и быть, сохраню тебе твою жалкую, никчёмную, полную унижений жизнь, на какое-то время.

— Примного благодарна, о великая?.. — Крысиния приподняла голову от земли, вопросительно поглядела на ту, кто сразу же ставит ей голую пяту на лицо.

Глаза существа горели голубым, могильным пламенем, холодная, словно у трупа, нога надавила на голову Крысинии, заставив вновь глядеть в каменный пол.

— Для тебя — Бессмертная. — произнесло существо. После перевело взгляд на высокую, плечистую наёмницу. Женщина видела, что случилось с её соратницами, видела то место казни, где погибло огромное число воинов и не сомневалась, именно это чудовище тому виной. Однако, даже стоя перед самой смертью, она отказалась пасть настолько же низко, как и Крысиния. Склонить колено, поклясться в верности, ещё могла, но только не лизать стопы, не молить о пощаде, ведя себя как полное ничтожество, при этом продлевая своё существование на жалкие секунды позора.

— Какой взгляд, — Бессмертная угрожающе вновь использует свои волосы, протягивает их к десятнице. Ей не составило бы большого труда разорвать воительницу на тысячи мелких кусочков, размазать по всему склепу, не оставив и следы существования десятницы при помощи собственной силы. Только Бессмертная, воскресшая спустя столетия долгого сна, решила поступить иначе. Подойдя к наёмнице, отростком ногтя с мизинца, она взмахнула у лица наёмницы, оставив на щеке царапину, от которой во все стороны, заражая тело, поползли тонкие, пока едва заметные темные нити. — Я даю тебе шанс, который не дала другим, боготвори Бога смерти за это, и разнеси весть о моём пробуждении среди своих соратниц. Скажи тем, кому служишь, что истинная хозяйка этих земель, обретшая бессмертие, пробудилась от сна. Пусть готовятся, скоро я приду за ними, поставлю на колени, а после заставлю молить об возможности служить мне, или умереть безболезненной смертью.

Наёмница, с трудом сдерживая внутреннюю дрожь, кидает краткий, оценивающий взгляд на испуганную до ужаса Крысинию. Десятница уже видела, как эта, притворяющаяся немощной старуха, без страха отражала стрелы врага, как билась за возможность выжить и победить. Здесь же десятница видела совершенно другую личность Крысинии. Старая мразь, именно благодаря огромному количеству лиц, масок, имевшихся в её арсенале, ещё дышала этим спёртым, могильным воздухом. Крысиния, находясь перед врагом, чувствовала, с кем ещё можно потягаться, а кто на порядок выше и с кем лучше не шутить. Делать глупости, пробовать спасать эту крысу, павшую на самое дно, — себя не уважать.