Инженер Петра Великого 4 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 35

Я перечитал эти строки дважды.

Это был вызов на дуэль, брошенный с царским размахом. Он демонстративно ставил себя выше, превращая встречу равных в экзамен, который дерзкий выскочка должен был держать перед трибуналом «настоящих» людей дела. Он заманивал меня на свою территорию, в Москву. Отказаться — значило проявить трусость, расписаться в собственной несостоятельности перед Меншиковым и другими акционерами. Согласиться — лезть в пасть к льву.

На фоне этих невеселых размышлений в Игнатовское, как луч света в темном царстве, прибыла неожиданная гостья. Под предлогом «проведать отца, заскучавшего в северной глуши», к нам пожаловала Изабелла де ла Серда (я разрешил Орлову выдать ей пропуск). Ее элегантная карета выглядела инопланетным кораблем среди наших грубых телег.

Встречать ее вышла Любава. Я как раз шел из кузни и увидел эту сцену. Моя расторопная и хозяйственная помощница, которую Брюс приставил ко мне для ведения дел, давно уже перестала быть слугой. Она стала душой этого дома, его настоящей хозяйкой. И я не был слепцом — я видел, как менялся ее взгляд, когда я задерживался в избе допоздна, видел ее тихую, невысказанную заботу. Появление утонченной испанки она восприняла как вторжение на свою территорию.

Ее гостеприимство было безупречным. Она поклонилась, как и положено, провела гостью в лучшие покои, распорядилась насчет обеда. Но все это было сделано с ледяной, подчеркнутой вежливостью, за которой чувствовалась сталь. Она, провожая Изабеллу, смерила ее с ног до головы оценивающим взглядом, сравнивая ее тонкое заморское платье со своим добротным простым сарафаном. Это была немая дуэль двух миров.

Но Изабелла приехала не на бал. Она привезла с собой сундук с книгами и на следующий же день потребовала показать ей наши трофеи. Ее интересовали захваченные на шведском заводе технические фолианты. С ее блестящим знанием европейских языков, она с головой погрузилась в работу, которую я сам откладывал на потом (хотя по первости я заподозрил в ней шпионку).

Мы часами сидели в моем кабинете, склонившись над страницами, исписанными готическим шрифтом. Она переводила, а я, слушая ее тихий, с легким акцентом голос, делал пометки. В этих пыльных книгах оказались бесценные сведения о шведских методах литья, о составе флюсов, о секретах горного дела. Между нами рождалось новое, странное партнерство. Мы почти не говорили о личном, наши разговоры были о химии, о механике, о цифрах. В этом общем деле, интеллектуальном поединке с тайнами чужой технологии, я чувствовал к ней глубокое, почтительное уважение. Она была красивой женщиной и была умна, как черт.

И Любава это чувствовала. Она постоянно находила предлоги, чтобы войти в кабинет. То приносила нам чай, который мы забывали выпить, то поправляла свечи, то просто молча стояла у двери, своим присутствием напоминая, кто здесь хозяйка. Воздух в комнате становился наэлектризованным. Я видел, как Любава бросает на испанку косые, ревнивые взгляды, а Изабелла отвечает ей легкой, чуть снисходительной улыбкой, от которой Любава каменела.

«Еще одна проблема, для которой у меня нет чертежей», — с досадой думал я, пытаясь сосредоточиться на схеме доменной печи. Я сознательно игнорировал это женское противостояние, делая вид, что ничего не замечаю. У меня была война с Демидовым, война с технологиями, война с самим временем. На еще одну войну у меня просто не было ни сил, ни ресурсов. И я малодушно отодвигал ее решение на потом, надеясь, что она как-нибудь рассосется сама собой.

Две недели пролетели как один сумасшедший день. В кузне и в цеху кипела работа. Нартов, казалось, вовсе слился со своим детищем. Он дневал и ночевал у паровой машины, лично притирая каждый поршень, выверяя каждый клапан. Его фанатизм заразил всех. Мастера работали на износ, движимые азартом творцов, создающих нечто невиданное.

И вот этот день настал.

Запуск нового силового агрегата проходил в почти церковной тишине. В цеху собрались все, кто был причастен к этому чуду. Нартов лично встал у рычагов. Федька и Гришка подкидывали уголь в топку медного котла. Я стоял чуть поодаль, рядом с Магницким, и ощущал, как бешено колотится сердце. Слишком многое было поставлено на эту карту.

— Давление в норме, ваше благородие! — доложил Нартов, его голос дрогнул от напряжения.

— С Богом, Андрей, — только и смог выдохнуть я.

Механик дернул длинный латунный рычаг.

Машина вздрогнула. Это была не дикая, конвульсивная тряска, что у ее предшественницы, а мощный, уверенный толчок. Раздался глубокий, низкий звук, будто проснулся спящий великан.

Пш-ш-ш… Вжи-и-их…

Пш-ш-ш… Вжи-и-их…

Оппозитная схема сработала идеально. Два поршня, двигаясь навстречу друг другу, гасили вибрации. Огромный чугунный маховик, набрав инерцию, завертелся без рывков. Рядом запыхтел компрессор, а стрелка на здоровенном, похожем на бочку ресивере, уверенно поползла вверх и замерла на отметке, вдвое превышающей ту, что мы с таким трудом выжали в прошлый раз.

Это был чистый, оглушительный, технологический триумф. Мы сделали это. У нашего завода появилось надежное, мощное сердце. Теперь мы могли выплавлять сталь, мы могли делать это стабильно, предсказуемо, в промышленных масштабах.

Вечером я долго стоял у ровно гудящей машины, слушая ее мерное дыхание. Она была прекрасна. Настоящая симфония пара и металла.

В руке я сжимал письмо Демидова, которое за эти дни стало почти родным. Теперь, когда у меня в руках была эта сила, его вызов в Москву уже не казался таким пугающим. Ехать туда как проситель, оправдываться перед советом бородатых консерваторов — самоубийство. Его съедят, не подавятся, и костей не оставят. Значит, нужно было превратить этот визит из унизительного экзамена в дерзкую демонстрацию силы. В театральное представление, которое потрясет старомосковскую элиту до самого основания.

Я собрал своих соратников прямо в цеху, под мерный гул паровой машины.

Мой взгляд упал на деревянный макет завода, который стоял в углу цеха, заботливо укрытый полотном.

— Демидов хочет собрать совет «настоящих промышленников»? Отлично. Пусть собирает. Мы покажем им не бумаги и не пустые обещания. Мы покажем им работающее будущее.

Я изложил свой план. Доставить в Москву наш хрупкий макет. Снять на время один из дворцов, созвать туда всю знать: бояр, купцов, приказных дьяков, всю ту косную, неповоротливую элиту, которая привыкла жить по старинке. И на их глазах, под мерное шипение миниатюрной паровой машины, запустить наш завод в миниатюре. Пусть увидят своими глазами, как бегают вагонетки, как вращаются станки, как работает конвертер. Не думаю, что меня посчитают фокусником. Хотя, всякое может быть.

— Я еду в Москву, — я обвел взглядом лица соратников, — на вербовку. Я собираюсь наглядно показать, за кем стоит сила, технология и, главное, благоволение Государя. Демидов хотел устроить мне порку? Что ж, он сам дал мне сцену для моего лучшего спектакля. А он в нем будет лишь зрителем в первом ряду.

На лицах моих людей отразилась вся гамма чувств: от шока до восхищения этой безумной идеей. Магницкий схватился за голову: «Петр Алексеевич, да он же в щепки разлетится по нашим дорогам!». Но Нартов уже загорелся. В его глазах плясали черти. «Сдюжим, ваше благородие! Упакуем каждую деталь в войлок, в стружку. Я лично в телеге с ним поеду, каждую кочку на себе чувствовать буду!».

Следующие несколько дней Игнатовское стояло на ушах. Нартов и его ученики со слезами на глазах, с нежностью хирурга, разбирали свое хрупкое детище. Каждая шестеренка, рычаг, домик упаковывался в отдельный, обитый изнутри войлоком ящик. Мы готовили к отправке самый странный и самый драгоценный обоз, когда-либо покидавший пределы моего имения. Обоз повезет в сонную, патриархальную Москву модель будущего.

Глава 15

За время моего отсутствия на столе выросла целая гора челобитных, докладных и прошений. Я тяжело вздохнул и, решив перед отъездом разгрести эти авгиевы конюшни, погрузился в чтение.