Шарлатан (СИ) - Номен Квинтус - Страница 13

Я рассказал, а он после моего рассказа довольно долго смеялся, но все же помог мне ящички собрать. На самом деле помог он сильно: все же даже в два года напилить все палочки так, чтобы они одинаковой длины стали, практически невозможно, а уж вставить их ровно в просверленные коловоротиком отверстия еще невозможнее. Однако при помощи отца невозможное стало возможным, и у меня появились пять очень интересных ящиков с «сетчатым» дном.

Ну а с остальным я и сам справился. Правда, на этот раз я все же сначала попросил разрешения использовать старый чугунок, который вообще-то никем уже не использовался: он был внутри эмалированный, но эмаль давно потрескалась и в этих местах чугун заметно проржавел. Ржавчину-то убрать было нетрудно, но взрослые боялись, что вокруг трещин эмаль будет отваливаться и попадать в еду, так что для готовки чугунок не годился. А для помойных целей его не использовали потому, что когда-то еще дед сказал бабе Насте, что на заводе газорезчики знают, как эмаль починить — но им для этого нужна какая-то другая эмалированная посудина, с которой они недостающее наковыряют. Так чугунок и стоял, ждал, когда в доме появится что-то эмалированное, но испортившееся. Думаю, он много лет стоял, так что в ответ на мою просьбу баба Настя плюнула, что-то пробормотала, перекрестилась и сказала «забирай».

Чугунок я забрал, и на уличной печке варил в нем «варево». В него я кидал все очистки с кухни, траву, которую собирал при прополке огорода, из леса всякое приносил. Много всего я туда кидал, а когда получалась густая «каша», ждал, пока она остынет и аккуратно ее добавлял в свои ящики. А ящики я заранее подготовил, точнее подготовил пока лишь один ящик: дно соломой выстлал, которая после чистки курятника возникла, затем насыпал на солому перегноя на два пальца (моих пальца). И в этот ящик высыпал дождевых червяков, который я (с помощью Васьки-самого младшего) накопал. И копал я их там, где почти все деревенские мальчишки их для рыбалки копали: возле конюшни. Дед Иван не возражал, червяков там в земле много водилось — так что за несколько дней мы накопали червяков больше двух сотен. Сверху их тоже перегноем немножко присыпал, а уже поверх земли накладывал свою «кашу», слоем не толще моего пальца, и прикрывал старой газеткой. И дней десять после этого только следил за тем, чтобы газетка оставалась влажной (но не мокрой), а под ней еще лежит моя «каша». А когда под газеткой каша вдруг исчезала (обычно за неделю она исчезала) поверх газетки еще слой «каши» клал и новой газеткой его прикрывал. Да, я прекрасно знал откуда-то, что дело это очень небыстрое, но небыстрое оно лишь поначалу, а вот потом…

Тем более, что уже к третьей перемене (газетки) в доме стало появляться много отходов от пастилы. Яблок, конечно, в этом году заметно меньше уродилось, но и их требовалось запасать, так что сердцевинки яблок и не пролезшие через сито шкурки меню червяков сильно разнообразили… И разнообразили его аж до сентября, когда первый ящик внезапно оказался целиком заполненным землей. Но у меня уже и второй ящик был подготовлен, так что я взгромоздил его на первый, следя, чтобы земля из нижнего все же касалась влажной соломы в верхнем, и на некоторое время просто прервался в своем животноводстве. Потому что чуть ли не под звуки фанфар сельские металлисты приволокли (на телеге) свое творение: турбину Вестингауза. Изготовленную на ножиковом заводе.

У меня почему-то промелькнула мысль, что напрасно советская власть производство ножей там прикрыла, переведя завод полностью на выпуск медицинского инструмента. Ведь ножики эти — не просто неплохие и нужные в хозяйстве инструменты, они в чем-то даже представляют собой историческое наследие русской промышленности. Ведь даже знаменитый на весь мир «Викторинокс» — это всего лишь ухудшенная и нелицензионная копия Завьяловского перочинного ножа, за который Иван Гаврилович получит в шестьдесят втором году золотую медаль всемирной выставки в Лондоне. В тысяча восемьсот шестьдесят втором, да и делать ножи из качественной нержавейки в Ворсме начали еще в девятьсот десятом, на одиннадцать лет раньше швейцаров. Но мысль была очевидно глупой, завод ножей-то делал очень много, причем уже третий год на многих ножах обкладки делались уже не из рога, а из красивого, переливающегося как перламутр, целлулоида — так что мысль промелькнула и погасла…

А вот турбина продолжала блестеть — или блистать, но блестеть тоже, и блестела она у нас в комнате. Я-то, когда представлял себе паровую турбину, думал об огромном агрегате весом в много тонн — а мужики принесли блестящую железяку размером с чемодан на колесиках, причем с такой, с каким большинство авиакомпаний пускают в салон. И весила эта железяка меньше центнера, так что пол под ней не прогибался. А у нас она стояла по двум причинам: во-первых, в запале никто в деревне даже не подумал, куда электростанцию пихать, а во-вторых, к ней генератора все равно не было. Заводчане-то с турбиной успели и в Нижний скататься, там ее испытали от паровозного котла… В общем, турбина у них получилась рабочей, но даже от паровоза с его двенадцатью атмосферами она показала мощность в районе десятка киловатт. Ну, промахнулись ребята, бывает. И промахнулись-то не Ворсменские инженеры, а те, кто книжку писал: там формулы оказались неточные, в университете ученые это проверили. Но раз мощность турбины получилась выше, то и генератор стоило бы помощнее поставить — и грудцинские колхозники договорились с заводом в Сормово, что там такой генератор для нас изготовят. Два генератора изготовят, за которые соседние колхозники сормовцам деньги заплатят — а за это в Ворсме им еще одну такую же турбину сделают. А так как денег за улучшение параметров электростанции с кишкинских колхозников никто не требовал, то мужики согласились. Тем более все равно даже «старый» генератор ставить было некуда: изначальную мысль поставить электростанцию «в старой конюшне» сходу отмели сормовские котлостроители, очень живописным и доступным языком обрисовав, как эта старая конюшня, если ей внутрь котел поставить, будет ярко и красиво гореть…

И тут, в начале сентября, жителям Кишкино стало понятно: электростанцию строить нужно новую, и строить ее нужно из кирпича. Но проблема заключалась в том, что ближайшее месторождение кирпича — Свято-Троицкий монастырь — было уже за Ворсмой и городские власти уже сами к месторождению хищно приглядывались. К тому же кирпич там было и добывать не очень легко: крепко его предки клали. А вдобавок, женская половина деревни к использованию монастырского имущества отнеслась резко отрицательно. Можно было, конечно, и самим кирпича нажечь — но тут уже другие проблемы возникали. Не с глиной, глины-то в окрестностях было завались, а вот с углем… Уголь (а, точнее, торфоугольные брикеты) «область» пообещала поставлять когда уже электростанция заработает, а для того, чтобы древесного угля на кирпичную печь нажечь, слишком уж много времени требовалось.

Все это обсуждалось у нас в комнате (точнее, в комнате Николая, где я все же обитал), когда — после митинга возле колодца — турбину Николай к себе затащил. И обсуждалось довольно бурно, пока я не произнес вслух одно слово. Как там, «вначале было слово, и слово это было»… Я произнес слово «Приорат», и заводской инженер, до того горестно рассказывающий о том, что в книжке с формулами сильно было напутано, просто замер, затем очень внимательно на меня посмотрел и спросил у Николая:

— А это у тебя тут кто?

— Это? Это наш шарлатан Вовка, книжку который про турбину принес. Очень сообразительный у меня племянник растет, он еще выдумал…

— Так, Вова, ну-ка повтори, что ты там сказал? И почему ты это сказал?

— Я сказал «приорат», и сказал потому, что для его постройки кроме извести ничего и не надо привозить. А если мужики забоятся, то можно будет на зиму наружные доски и не убирать…

— Да уж, сообразительный у тебя племянник. Я, пожалуй, пойду уже… в Ворсме, конечно, нужных книг я не найду, а вот завтра в Нижнем… Вы там на заводе скажите, что я в область в командировку уехал…