Гость из будущего. Том 4 (СИ) - Порошин Влад - Страница 5

«Либо концлагерь, либо психбольница», — догадался я, когда в пять утра окончательно проснулся и аккуратно, чтобы не разбудить Нонну, вылез из-под одеяла. Затем из чайника на столе я налил полный стакан воды и жадными глотками принялся поглощать эту живительную влагу, словно вода волшебным образом способна растворить кошмары моего тревожного сна. Потом я подошёл к окну и уставился на пустынную улицу, по которой шальной ветер гнал одинокий скомканный кусок рваной газеты.

— Не было печали, — прошептал я.

Как вдруг с кровати встала и моя Нонна. Она тихо подошла ко мне со спины и нежно приобняла мою хорошо прокаченную спортивную фигуру.

— Что случилось? — шепнула она.

— Сам понять не могу, — буркнул я. — Сны какие-то ненормальные. Какая-то больница, какие-то катакомбы. Люди снятся, которых никогда в жизни не видел.

— В народе говорят, что на новом месте — жениху приснись невеста, — захихикала Нонна. — Ну-ка признавайся, кого ты там разглядел?

— Врача в белом халате, — усмехнулся я. — Кстати, я весь день хотел тебе предложить окончательно переехать ко мне в Ленинград.

— А учёба?

— Переводись на заочное отделение, — пожал я плечами. — Будешь сниматься, и получать диплом. Реальная практическая работа полезней, чем ученические актёрские этюды.

— Допустим, — хитро улыбнулась Нонна. — Но ты же сам сегодня сказал, что раньше ноября больших съёмок не предвидится.

— Ляпнул, не подумав, — буркнул я. — Будет работа. На следующей неделе я обязательно что-нибудь придумаю.

— И что же? — захихикал моя подруга.

— А увидишь, — улыбнулся я и, легко подняв Нонну на руки, понёс её на кровать.

В маленький и скромненький театр на Таганке я и Высоцкий приехали к назначенным 10-и часам утра. Почти всю дорогу Владимир Семёнович причитал, что у него трясутся руки и ноги, а ещё голос дрожит, словно у молоденького менестреля, судьбу которого сейчас решит безжалостный и сумасбродный феодал. Я же со своей стороны несколько раз попытался втолковать, что бояться решительного нечего, что это он нужен Любимову, а не наоборот. И что без его диссидентской хрипоты Таганка никогда не выберется из обычного худосочного деревенского балагана.

— Скажешь тоже, — впервые усмехнулся будущий кумир миллионов, когда какая-то девушка попросила подождать режиссёра Юрия Любимова в зрительном зале, где почему-то пахло опилками и человеческим потом, словно на сцене кроме репетиций проходили тренировки римских гладиаторов. — Зря я сюда приехал. Не возьмут.

— Значит так, — зашипел я Высоцкому в ухо, — мысли о неудаче выбросил, волю сжал в кулак, прокашлялся, прохрипелся и вперёд. Выходишь на сцену, здороваешься и с достоинством говоришь, что согласен на роль Гамлета без дополнительных проб и просмотров. Далее выдаешь уже отработанную миниатюру «Гамлета с гитарой». А потом после короткой паузы показываешь Хлопушу и поёшь «Коней привередливых». И этого достаточно. Ну а если Любимов попросит ещё что-то спеть, то исполнишь: «Где мои семнадцать лет» и «На братских могилах не ставят крестов».

— Не могу, колотит меня что-то, — зашептал Владимир Семёнович. — Не хорошо мне, Феллини. Провалюсь. Облажаюсь по полной морде.

На этих словах в зал вошёл, одетый в клетчатую рубаху, человек выше среднего роста с пышной копной светло-русых волос. Он обвёл нас насмешливым взглядом и спросил:

— Ну, молодые люди, кто из вас рвётся работать в мой театр? Вы хоть в курсе, что у нас ставка — 90 рублей в месяц?

— На двоих или каждому? — пробурчал я, чем вызвал снисходительную улыбку на лице Юрия Любимова, который уселся на третьем ряду.

— На троих, — хохотнул он. — Давайте быстрее, молодые люди, у меня всего 5 минут времени.

— Иди первым, я не могу, — зашептал Высоцкий.

— Обалдел? — опешил я. — Я тут как бы за компанию. Хотя… Ладно, учись, студент, — тихо прорычал я и решительно пошёл на сцену.

Глава 3

«Если не знаешь, что говорить, то молоти любую глупость, но делай это уверенно, пусть считают тебя сумасшедшим гением, — подумал я, выходя на сцену пока ещё малоизвестного театра на Таганке. — Пикассо тоже мог малевать в классической манере. Однако он быстро сообразил, чтобы тебя заметили нужно рисовать всем наперекор. Нужно ошарашить народ вывернутым наизнанку миром. И сейчас тебе, товарищ Любимов, я покажу, что такое мир наизнанку». И рассуждая примерно в такой манере, я первым делом вытащил на центр сцены обычный квадратный стол, сделанный из грубых досок.

— Ну, что же вы ждёте, молодой человек? Хотите удивить меня столом? — засмеялся Юрий Петрович. — Это наш предмет реквизита и я его видел тысячу раз.

— Не выходи из комнаты, не совершай ошибку! — рявкнул я и сделал на столе стойку в позе крокодила. — Зачем тебе солнце, если ты куришь Шипку? — после чего я ловко уселся на стол и продолжил выкрикивать в зал знаменитые стихи Иосифа Бродского, которые, правда, тот пока ещё не написал:

За дверью бессмысленно всё, особенно — возглас счастья.

Только в уборную — и сразу же возвращайся!

Далее я вскочил на ноги и прямо на столешнице принялся маршировать, читая стихотворные строчки:

Не выходи из комнаты, не вызывай мотора.

Потому что пространство сделано из коридора

и кончается счетчиком. А если войдет живая

милка, пасть разевая, выгони не раздевая!

Голосил я, стуча громкими ударами своих шагов по столу. А затем, резко спрыгнув вниз, я залез под стол. Так как где ещё читать такое пронизанное депрессивным психозом произведение, как не под столом?

Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.

Что интересней на свете стены и стула?

Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером

таким же, каким ты был, тем более — изувеченным?

Однако на последних строчках четверостишия мне захотелось выбросить этот предмет реквизита к чёртовой матери. И я молниеносным рывком разогнулся и с громким грохотом отбросил стол себе за спину. После чего Юрий Любимов не на шутку перепугался и вскочил с кресла. А из-за кулис высунулись немного озадаченные звуками скандала или драки актёры. Но меня уже было не остановить, поэтому я продолжил орать как резанный:

Не выходи из комнаты. Танцуй, поймав, боссанову

в пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу.

В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной.

Ты написал много букв; еще одна будет лишней!

И тут мне в голов пришло, что неплохо было бы показать элементы силового брейк-данса. Я сделал сальто назад и, снова сделав стойку на руках в позе крокодила, начал поворачиваться вокруг своей оси продолжая читать Бродского:

Не выходи из комнаты. И пускай только комната

догадывается, как ты выглядишь. И вообще инкогнито

эрго сум, как заметила форме в сердцах субстанция.

Не выходи из комнаты! На улице, чай, не Франция!

Затем я перешёл во вращение на спине, и финальное четверостишие стал читать, ползая по грязному театральному полу, словно червяк или перебравший алкоголя пьяница.

Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.

Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,

слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся

шкафом от хроноса! Космоса! Эроса! Расы! Вируса!

— Аааааа! — громко заорал я, прочитав последние строчки, а затем дёрнулся всем телом и затих, распластанный на сцене пока малоизвестного театра на Таганке.

И вдруг из-за кулис к моему телу бросилась какая-то сердобольная девушка, которая тут же принялась неумело щупать пульс на моей руке.