Золото Кёльна - Шир Петра - Страница 8

Сердце бешено колотилось в груди от переполнявшего ее праведного гнева. Ей хотелось ударить ван Клеве по липу, но она не посмела бы, пусть он этого и заслуживал.

— А у вас острый язычок, госпожа Алейдис, — на губах судьи заиграла мрачная улыбка. — Но чего еще ожидать от женщины, которая спелась с Николаи Голатти? Мне сказали, что вы, возможно, носите в чреве его наследника.

Не дожидаясь ответа, он продолжил путь, и Алейдис снова поспешила следом.

— Это не исключено, господин ван Клеве, но это не ваше дело, как и то, по каким причинам Николаи женился на мне или я вышла за него… Он был хорошим человеком и обладал многими выдающимися достоинствами.

— Ну да, конечно.

— Вы говорите это так, будто услышали что-то смешное.

— Нет, госпожа Алейдис, мне просто интересно, действительно ли вы так глупы, как пытаетесь казаться, или, напротив, так хитры, как и подобает супруге Николаи Голатти.

Она удивленно глянула на него сбоку.

— Не понимаю, о чем это вы, господин ван Клеве?

— Правда не понимаете?

К этому времени они уже дошли до дома, стоявшего в начале Глокенгассе. Он подождал, пока она отопрет дверь, а затем, не моргнув глазом, проследовал через пустое конторское помещение к жилым покоям в задней части дома. Ван Клеве прекрасно обходился без проводника, хотя Алейдис была уверена, что он не бывал в этом доме, по крайней мере за все то время, пока она здесь жила.

От некоторых свечей уже остались, совсем маленькие огарки, другие были заменены на новые. Следовало послать кого-то к свечных дел мастеру, иначе до начала похорон свечей могло не хватить. Отец Экариус, худощавый мужчина средних лет с седыми, почти белыми волосами и свежевыбритой тонзурой на макушке, стоял у одра вместе с монахом-бенедиктинцем из Святого Мартина и читал тихую молитву. Несколько членов цеха, разбредясь по комнате и склонив головы, также молились про себя. Монах, мужчина преклонных лет, совершенно лысый и тощий, казавшийся похожим на саму смерть, размахивал кадилом, в котором дымился едкий ладан. Алейдис почувствовала этот запах уже у входной двери, и ей пришлось побороть новый приступ тошноты. Когда вошел ван Клеве, священник замолчал, а монах перестал размахивать кадилом. Судья приветствовал священника поклоном.

— Приветствую вас, отец Экариус. Простите, что отвлекаю, но не могли бы вы на минутку прервать молитву и выйти из комнаты?

Удивлению Алейдис не было предела. Оказывается, этот человек при необходимости мог быть любезным. Заметив ее взгляд, он насмешливо поднял брови, и она поняла, что ей самой, по крайней мере до поры до времени, любезности от него ожидать не стоит. Что бы ни двигало им, к ее персоне он испытывал презрение, и это было видно невооруженным глазом. Не произнеся ни слова, священник вышел из комнаты. Монах и гости последовали за ним, не преминув по пути выразить Алейдис свои соболезнования. К тому времени, как они все оказались за дверью, ван Клеве уже стоял рядом с гробом и внимательно изучал труп. Он уже собирался отдернуть ткань рубашки, чтобы оголить шею мертвеца, когда Алейдис шагнула к нему и резко оттолкнула его руку.

— Позвольте мне самой.

Она осторожно сдвинула в сторону складки ткани, которые она специально расположила вокруг шеи Николаи таким образом, чтобы следы удушения не сильно бросались в глаза. Прикосновение к холодной коже супруга вызвало, у нее непроизвольную дрожь. То, что он лежал здесь, безжизненный, без единой кровинки на лице, все еще казалось чем-то нереальным. Ощутив болезненный укол в сердце, она не подала виду. Ей не хотелось казаться слабой в глазах полномочного судьи, который в этот момент выглядел так, будто его заставили выпить плошку уксуса. С шеи Николаи взгляд ван Клеве переместился на нее.

— Хм… А вы действительно скорбите.

Она даже не подозревала, что, несмотря на все усилия, ее чувства столь очевидны. Затем она заметила, что рука, которой она все еще сжимает ткань рубашки, дрожит. Она быстро отдернула руку и спрятала ее в широкий рукав ржаво-красного платья.

— Ну, что скажете?

Винценц ван Клеве, ничего не ответив, повернулся к трупу. Он бесцеремонно оттеснил Алейдис вбок и осмотрел следы удушения со всех сторон.

— Думаю, что рано или поздно нечто подобное должно было произойти. Было ли у вашего мужа с собой в день смерти больше денег, чем обычно? Векселя? Долговые расписки? Что-нибудь в этом роде?

— Я не знаю. — Она на мгновение замешкалась. — При нем не оказалось кинжала.

— Скорей всего, украли, — кивнул судья. — Возможно, это сделали убийцы. Наверняка кинжал имел большую ценность?

— Рукоять была инкрустирована драгоценными камнями. Этот кинжал сделал для Николаи мастер Фредебольд.

— С кем встречался ваш муж в тот день?

Она лишь пожала плечами.

— Точно не скажу.

Но снова поймав на себе его скептический взгляд, добавила:

— Утром он сказал, что ему нужно зайти в ратушу…

— Он туда заходил, несколько членов Совета могут это подтвердить.

— После этого он хотел встретиться с купцами, которым он ссудил денег. Мне нужно глянуть его переписку, чтобы понять, с кем именно… — Она замешкалась. — Выдумаете, это сделал кто-то из его деловых партнеров?

— Один из его должников, вы хотите сказать? А вам кажется, что эта версия лишена оснований?

Она отвернулась и уставилась на восковое лицо мужа, но долго это зрелище созерцать не могла, поэтому снова перевела взгляд на судью.

— Он никогда мне не говорил, что у него какие-то проблемы с кем-то из должников. Он неплохо ладил со всеми.

— Да неужели…

— И снова я вас не понимаю.

Полномочный судья натянул ткань на шею, скрыв следы удушения.

— Возможно, он представлял это себе именно так, как вам и рассказал.

Он сделал паузу и заинтересованно посмотрел на нее.

— Скажите, госпожа Алейдис, вы и правда не знаете, кем был ваш муж?

— Кем был мой муж? — недоуменно переспросила она, покачав головой.

— Он обеспечивал безопасность кельнским ремесленникам и купцам. За деньги, разумеется.

— Время от времени он давал им ссуды.

— Он угрожал им и вымогал у них деньги в обмен за защиту и покровительство.

— Это неправда! — вскричала Алейдис, взглянув на ван Клеве так, будто увидела черта из преисподней. — Какую еще защиту?

— От грабежей его приспешников, краж и тому подобного.

— Да вы, видно, спятили. Николаи никогда бы так не поступил. Он был хорошим, благородным человеком. Разумеется, он также менял и давал в долг деньги в своей конторе. Я вела его книги и точно знаю…

— Да что вы говорите? — В голосе судьи снова прозвучала насмешка, на этот раз граничащая с сарказмом. — Вы вели его книги?

— Я умею считать и писать. Что необычного в том, что я вела книги для Николаи? Многие жены купцов так делают.

— И при этом вы утверждаете, что понятия не имеете, чем на самом деле занимался Николаи Голатти? То есть вы достаточно хитры, чтобы прикинуться глупой и невежественной, или вы — не дай бог — такая и есть?

Алейдис почувствовала, как внутри нее снова поднимается гнев.

— Как вы смеете бросаться такими обвинениями, да еще здесь, перед лицом моего покойного супруга, господин ван Клеве? У вас не осталось ни капли стыда! Убирайтесь! Не хочу вас больше здесь видеть! Завтра же я пойду в Совет и подам жалобу на ваше возмутительное поведение.

Ван Клеве ее тирада совершенно не впечатлила. Сложив руки на груди, он невозмутимо ответил:

— Как вам будет угодно, госпожа Алейдис. Однако я советую вам перед этим подробно изучить махинации вашего покойного супруга. Вы вели его книги? Что ж, возможно, он доверял вам лишь те, которые создавали о нем впечатление честного человека.

— Он и был честным человеком.

В гневе Алейдис заходила взад-вперед перед дверью.

— Каждый достопочтенный житель Кельна вам это подтвердит. Он всегда был благородным, милосердным и богобоязненным. Его все любили. У него было много друзей в Совете. И то, что вы с вашим отцом не из их числа, не дает вам права клеветать на него.