Древнееврейские мифы - Вогман Михаил Викторович - Страница 4

То же относится и к историографическим рассказам об эпохе, предшествующей Вавилонскому плену в VI в. до х. э.: мало того, что значительная часть народа поклоняется различным божествам (которых библейские авторы пытаются объяснять иноземным влиянием), — в центральных святилищах Самарийского царства Господь представлен в виде статуи быка (3 Цар. 12:26–33), а в Иерусалиме рядом с Ним спокойно существуют различные культовые объекты, включая статуи, «ашеры» (см. ниже), колесницу солнца и медного змея Нехуштана (4 Цар. 18:4). Таким образом, в реальности библейскому единобожию предшествовала, а какое-то время и конкурировала с ним религиозная культура совсем другого типа, обладавшая своей мифологией, близкой к другим мифологиям древнего Ближнего Востока.

Крайне мало известно о добиблейских верованиях евреев: все, с чем мы имеем дело, суть лишь осколки языческого прошлого, сохранившиеся в библейских текстах, порой даже вопреки воле их авторов и составителей. Иногда, например, какой-то текст мог казаться слишком авторитетным, а образ слишком традиционным, чтобы его изъять, а иногда более ранний текст подвергался трансформации, следы которой остались различимы глазу исследователя. В других случаях мы узнаем о реальных верованиях лишь из критики, которую на них обрушивают авторы текстов еврейской Библии. Помимо прочего, мы можем проследить, как эти верования адаптировались к библейскому монотеизму и, соответственно, трансформировались.

Не менее важным источником здесь служат тексты, созданные соседними народами. В архаический период мир древних израильтян представлял собой, по-видимому, частный случай мира ханаанейского, процветавшего в бронзовом веке на Восточном побережье Средиземного моря. Ханаанейцы — носители западносемитских языков ханаанейской группы — населяли в это время Южный Левант, в том числе и земли, ставшие затем Израилем и Иудеей; к числу ханаанейских народов относятся по языку и древние евреи, которые, несмотря на позднейшую (в Библии) религиозную полемику с ханаанейской религией, все равно, по-видимому, свой язык называли ханаанейским (Ис. 19:18). Мы знаем о восточносредиземноморских (ханаанейских) верованиях прежде всего из библиотеки города Угарита — важного торгового центра позднего периода бронзового века[8]. Найденные там эпические поэмы о богах дают сопоставительный материал для реконструкции добиблейской мифологии в регионе. В железном веке наследниками ханаанейского мира выступали города-государства финикийцев, в том числе Тир, Сидон, Библ и впоследствии Карфаген; эллинизированная версия финикийской теогонии доступна нам также в позднеантичных фрагментах Филона Библского[9].

Доставшиеся нам фрагменты зачастую недостаточно информативны. И наоборот: там, где они информативны, могут противоречить друг другу, а не складываться в единое целое. Это связано с тем, что при отсутствии единой власти разные города-государства Ханаана имели свои локальные мифы и верования, похожие в общих чертах, но различавшиеся в конкретике. Тем труднее реконструировать еврейскую версию этой мифологии.

Так, сегодня понятно, что Господь[10] (в еврейской Библии Он имеет собственное имя, составленное из четырех букв — Y, H, W и H, чтение которого было со временем табуировано и затем утрачено) первоначально был лишь одним из многочисленных божеств, сыном верховного божества (Эля или Эльона). Рядом с Ним существовали другие божества, среди которых Он мог быть даже не самым старшим, а также божественная супруга — Ашера. Став единственным Божеством, этот YHWH перетянул на себя, как мы увидим, имена и черты других архаических божеств.

Другое имя, которым называется Бог в библейских текстах, — ʾĕlōhîm[11] — представляет собой существительное множественного числа и переводится как «боги», однако в предложении управляет сказуемым в единственном числе: буквально «Боги сказал», «Боги сделал»[12]. Это может быть размытым рудиментом того, что эти функции первоначально выполняла целая группа персонажей — совет богов. Так, Филон Библский называет тем же словом «Элоэйм» (то есть «Элоѓимы») сподвижников бога Эля. Иногда и библейский Творец также говорит о себе во множественном числе — «Мы» (Быт. 1:26, 3:22, Быт. 11:7, Ис. 6:8). Черты архаической множественности (возможно, образа божественного совета) были истолкованы потомками как pluralis majestatis — указание на особенное величие (ср. «Мы, Николай Второй»). Кроме того, Он известен временами и как Эль, и как Эль-Шаддай, и под другими именами, которые могли первоначально принадлежать отдельным мифологическим фигурам.

Итак, в этой главе мы попытаемся восстановить, во что могли верить древние израильтяне до того, как монотеистический взгляд на мир окончательно восторжествовал во всех слоях общества, — что, по-видимому, произошло не раньше Вавилонского плена и возвращения из него в конце VI в. до х. э. Мы также увидим, какие следы эти архаические верования оставили на следующих этапах историко-культурного развития.

Угаритские тексты могут быть поняты и таким образом, что во главе восточносредиземноморского пантеона могла стоять не одна фигура, а две — отцовская и сыновняя. Черты обеих — и даже саму идею подобной двойственности — можно проследить затем и в библейском Божестве.

Главным среди богов выступал Эль (в угаритском Илу, в русских переводах также встречаются варианты Эл, Ил), что восходит к общесемитскому слову со значением просто «бог». Он называется «отцом богов», «царем вечности», «мудрым, как мир» и в итоге считается сотворившим или породившим вселенную — «нашим создателем». Эль изображался с длинной седой бородой, в которой содержалась его великая мудрость, сидящим на троне с поднятой в благословляющем жесте рукой. По-видимому, именно он распоряжался судьбами людей. Эль занимался тем, что заседал (судил или пировал) во главе совета богов — своих семидесяти сыновей, в роскошном шатре на далекой северной горе. В Египте Эль (Илу) отождествлялся с Птахом, богом-творцом по мемфисскому мифу, а у позднейших греко-римских писателей — с Сатурном (Кроном), вечно пирующим вдали от земных дел.

Со временем образ Эля мог усложниться. Так, Филон Библский описывает финикийского Крона (то есть Эля) следующим образом:

Милосердие, приписывавшееся Элю (Илу), не следует отождествлять с современным образом этического блага. Так, в действительности в Карфагене и других культурах древнего Средиземноморья с Элем также связаны обычаи детских жертвоприношений. В первую очередь это относилось к старшим сыновьям (первенцам) царя и аристократии. Филон Библский напрямую описывает своего Крона, то есть Эля, как убийцу нескольких сыновей (что не может не напомнить мотив пожирания греческим Кроном своего потомства). След этого комплекса мотивов сохранился в еврейском мире в ритуальной «посвященности» первенцев Господу, с одной стороны, и в истории жертвоприношений Авра(ѓа)ма и Йифтаха (см. главу 4) — с другой. Более того, в эпических текстах Эль (Илу) вполне покровительствует не только спасительным, но и деструктивным силам. Таким образом, в его образе можно угадывать историческое предшествование трансцендентности и благости библейского Бога, — но существует Эль еще в мифологическом, чуждом этике мире, в котором хаос непротиворечиво составляет интегральную часть божественности.