Древнееврейские мифы - Вогман Михаил Викторович - Страница 12

Явление Славы Господа над жертвенным огнем: христианское изображение. Я. Амигони, нач. XVIII в.

Horne, Charles F.; Brewer, Julius A. The Bible and Its Story Taught by One Thousand Picture Lessons. New York, F. R. Niglutsch, 1908 / Wikimedia Commons

Напротив, визуальное явление самого Творца в библейских текстах случается редко. Важным постулатом Пятикнижия об Откровении на горе Синай является его аниконизм — лишенность зрительного содержания:

Более того, для многих текстов в составе Пятикнижия визуальная встреча с Творцом физически невозможна: «Не может человек увидеть Меня и остаться в живых» (Исх. 33:20). Тем не менее даже там, где исчезает образ, остается сама сцена теофании, а в отдельных случаях пророкам являются и образы.

Так, мы уже упоминали о связи явления библейского Бога с огнем, с одной стороны, и с грозой — с другой. Мотив огня особенно характерен для культового контекста — явлений Творца, связанных с религиозным ритуалом. Мы видели, как огонь с неба пожрал жертву пророка Эли-Яѓу на горе Кармель. Сжигание является и основной формой жертвоприношения; дым сожженного мяса с маслом, вином и мукой называется «умиротворяющим запахом для Господа» и, по-видимому, воспринимается как своего рода пища Божества (в отличие от несожженной — материальной — пищи людей). Святилище, таким образом, представляет собой место, связанное с большим количеством огня и дыма. В свою очередь, огонь на жертвеннике отсылает, по всей видимости, к чудесному схождению небесного огня при его инаугурации: самый первый огонь при освящении Скинии, полевого Храма, также чудесным образом нисходит с неба (Лев. 9:23–24). Текст называет это «явлением славы Господа»[52]. Напротив, сыновья верховного жреца Аѓарона (Аарона), Надав и Авигу (Авиуд), принесшие собственный огонь, сгорают в «огне от Господа» посреди святилища (Лев. 10:1–2). При освящении Первого Храма царем Шломо (Соломоном) та же «Слава» является в виде заполнившего здание облака дыма (3 Цар. 8:10–11), при освящении Второго Храма огонь чудесным образом зажигается от солнечных лучей (2 Мак. 1:18–22; по-видимому, речь идет об использовании нефти). Считалось, похоже, что горящий в Храме огонь происходит от самого первого, небесного огня и тем самым символизирует «Славу Господа». Также при заключении договора с Богом (так называемом «Завете меж рассеченных туш») праотец Авра(ѓа)м видит в темноте «дым печи и пламя огня» (Быт. 15:17), а при выходе из Египта Господь (или его ангел) возглавляет движение израильтян в виде дымного столба днем и огненного ночью (Исх. 13:21). Явление Господа метафорически описывается как «жадный (букв. “пожирающий”) огонь» (Втор. 9:3), исходящий от Него самого (Втор. 4:24), из Его рта (Пс. 18(17):9) или от Его славы (Исх. 24:17)[53]. Огонь тем самым важный спутник явления Божественного. Огонь как метафора духовной природы будет представать характеристикой небесных миров и в более поздней еврейской мистике.

Другая группа теофанических мотивов связана с грозой, которая часто появляется наряду с огнем: «Впереди Него — жадный огонь, / вокруг Него — сильная буря» (Пс. 50(49):3). В связи с этим огонь Господа иногда идентифицируют как молнию. В Книге Иова соседствуют, по всей видимости, представления о тварности грома (Иов 28:26) — с образом грома как непосредственно «голоса Господа» (Иов 37:2–4). В уже цитировавшемся в связи с этим псалме 18(17) мифологически описывается сцена грозового явления Творца — по-видимому, в качестве метафоры полученной героем помощи.

Важно отметить, что — несмотря на мифологическую детализацию для читателя — для зрителя описываемого явления образ Творца все равно скрыт за пологом туч: сам Он остается невидим. Но и читателю сообщается лишь о керувах — фигура их наездника никак не охарактеризована; тем самым сохраняется формальная верность аниконизму. Образ видимых керувов, несущих невидимую фигуру Творца, использовался и в культовой иконографии: согласно библейским описаниям, на крышке сакрального ларца договора стояли два литых керува (Исх. 25:18–22), — однако «Слава Господа» являлась жрецу не в них, а над ними — в оставленном пустым пространстве их крыльев, в виде облака (Лев. 16:2) или просто голоса (Чис. 7:89).

С течением времени природная конкретность грозового явления, по-видимому, стала вступать в напряжение с антимифологическими тенденциями еврейского монотеизма и казаться недостаточно метафоричной. В результате чего мы находим в текстах и полемику с ней. Пример тому — описание теофании пророка Эли-Яѓу (Илии) в главе 19 Третьей книги Царств. В этом эпизоде гонимый самарийскими монархами пророк совершает мистическое сорокадневное путешествие, чтобы с жалобой предстать перед Творцом на священной горе Хорев. Там он получает от Господа следующие инструкции:

Всем привычным атрибутам силы противостоит последнее явление — загадочное затишье. Тем самым буря, землетрясение и огонь оказываются лишь оболочками, внешними проявлениями чего-то другого, сущностно их превосходящего. Таким образом подчеркивается, что природные явления суть лишь метафоры, скрывающие подлинно божественное явление, которое по сравнению с ними кажется даже тишиной, но, по-видимому, тишиной, наполненной и эмоционально нагруженной, из которой Эли-Яѓу снова услышит голос своего Творца. Ту же тенденцию отражает и библейское словоупотребление, говорящее часто о явлении «Славы Господа», а не собственно Господа: это создает промежуточный, опосредующий уровень, оставляет Творца за пределами явления. Все это — примеры трансцендентализации и аниконизации библейского божества, в рамках которых любое проявление божественного в мире оборачивается лишь символом, знаком, а не непосредственным раскрытием Абсолюта. Однако этому аниконизму может предшествовать образ мира, где явление божества еще представлялось возможным.

Существовала и иная традиция описания теофании, изначально воображавшая невозможное, надмирное явление, в котором буря или землетрясение выступают лишь сопутствующими эффектами чего-то, что нельзя описать. Это как бы сцена без сцены: сообщается, что Бог шествует, торжественно идет, возможно даже по земле, однако Его величие превосходит способность восприятия и не приобретает никакого конкретного образа. Зато, напротив, вся тварная реальность, сталкиваясь с этим невозможным, невообразимым шествием, претерпевает катастрофические изменения: земля трясется, а горы, по библейскому выражению, «плавятся, как воск» (Пс. 97(96):5). По-видимому, по аналогии из кузнечного дела, лицо Господа мыслится в таких текстах как обладающее высочайшей температурой, перед которой не могут устоять никакие горные породы: они оседают, осыпаются, меняют очертания так же, как плавятся мягкие материалы в огне. Небо плавится от света теофании (Пс. 68(67):8), луна и солнце останавливаются на месте (Авв. 3:11).