Древнееврейские мифы - Вогман Михаил Викторович - Страница 11

Здесь духи, составляющие божественный совет, не имеют самостоятельности и используются лишь для того, чтобы передавать провидцам волю Творца (собственно, пророчество и вызывается, по библейским представлениям, духом пророчества), однако сцена их заседания повторяет мифологическую модель. Подобный образ мы находим и в поздней Книге Иова: все сыновья Бога, включая ангела-обвинителя Сатана[50], регулярно являются на собрание (Иов 1:6, 2:2), где получают поручения и отчитываются об их выполнении.

Обе тенденции могут иметь свои дальние истоки в ханаанейской традиции. Так, уже в древнеближневосточных образцах сцены совета богов заметна качественная разница в размере и положении между восседающим богом-царем и стоящими богами-советниками. Тем самым везде, где образ сильной царской власти переносится на устройство божественного мира, мы можем ожидать, что роль семидесяти советников будет снижаться по сравнению с царствующим божеством. С другой стороны, тенденция сводить образ совета богов к земным пророкам, судьям или царям тоже может иметь свои ханаанейские истоки в отождествлении восхваляющей божество общины и божественного совета, как святилище было проекцией трансцендентной божественной обители. В любом случае компромиссная тенденция оказалась более живучей: в конце концов, свято место пусто не бывает и Небесному Царю не подобает обходиться без свиты, двора или охраны, по подобию царей земных.

Во многих случаях ангелы выступают также как войско Господа, из-за чего Он называется Господь воинств (YHWH ṣǝḇāʾôṯ). В «Песни Дворы (Деборы)» небесные звезды — «храбрецы Господа» — как бы непосредственно участвуют в сражении, обеспечивая победу израильтян над ханаанейским городом Хацором (Суд. 5:20, 23)[51].

Таким образом, хотя образ божественного совета противоречил строгому монотеизму и, по-видимому, в какой-то период цензурировался, ему удалось сохраниться на следующих этапах еврейской мифологии. Как и продолжил существование миф о связи между ангелами и народами мира: уже к последним векам до христианской эры мы находим в еврейских текстах устойчивое представление, что все народы, кроме Израиля, действительно зависят от соответствующих ангелов. Так, в Книге Премудрости Иисуса, сына Сирахова (17:17(18:14–15)) мы читаем, в соответствии с монотеистическим прочтением «Песни Моше», что «каждому народу поставил Он князя, а Израиль — надел Господа». Аналогично рассуждает и книга Юбилеев (15:31–32).

В Книге пророка Даниила (II в. до х. э.) ангел сообщает провидцу, будто ведет на небе противостояние с «князем царства Персидского» (Дан. 10:13, ср. 10:20 и 12:1), — политическая власть на земле снова трактуется как результат взаимодействия своего рода младших божеств, называемых ангелами. Даниэль заходит так далеко в своей ремифологизации, что отказывается даже от принципа уникальности народа Израиля: Израилю тоже (Дан. 12:1) соответствует небесный покровитель — Михаэль, отличающийся высоким рангом среди князей, но не более.

Ремифологизаторская тенденция впоследствии доходит до того, что даже «восстанавливает» дополнительные детали распределения народов между ангелами. Вот, в частности, как пересказывает цитировавшийся фрагмент «Песни Моше» позднейший перевод Торы на арамейский — Таргум Псевдо-Йонатана (I тыс. х. э.).

Мотив жеребьевки может иметь глубокие древнеближневосточные корни: именно таким способом основные боги делили между собой мир в Месопотамии; на место избрания народа в Таргуме становится образ случайного выпадания, а Творец участвует в этой процедуре наравне с семьюдесятью ангелами, становясь как бы семьдесят первым среди равных… Разумеется, мы имеем здесь дело уже не вполне с верованием, а скорее со свободным творчеством автора, однако одновременно мы можем наблюдать новое «воскресение» древней мифологической сцены вопреки монотеистической самоцензуре.

Г. Доре, гравюра к «Потерянному раю» Д. Мильтона, 1866 г.

Gustave Doré / Wikimedia Commons

Итак, мы видим, как чисто мифологический образ сумел пустить корни в еврейском монотеизме и со временем распуститься вновь во всей красе. Это показывает, что базовые визуальные представления лежат глубже, чем идеология, их использующая. Первоначально совет Эля мог символизировать космическое единство божественных покровителей различных аспектов творения — и в этом качестве он, конечно, монотеизму противоречил. Однако уже политическое прочтение — вероятно, сложившееся у израильтян по мере формирования новых государств в начале железного века — перечило ему в меньшей степени и со временем трансформировалось в своего рода глобальную теологию: каждый народ управляется тем, кому поклоняется, и поклоняется тому, кем управляется. Израиль, почитающий лишь Бога Высочайшего, и никого кроме, тем самым оказывается подчинен непосредственно Ему в обход всех посредников. Несмотря на периоды и тексты, в которых власть совета богов снижалась, он оказался удобным механизмом объяснения политических процессов на земле, которые в своем разнообразии не всегда укладывались в объяснение волей одного-единственного Бога. Сохранение мифологической сцены совета потребовало ее трансцендентализации — отныне речь шла о метафизических сущностях, а не о природных божествах, — однако сама сцена сохранила свойственную подлинному мифу притягательность для многих поколений.

Итак, среди древних евреев бытовало представление, что каждый народ управляется соответствующим ему божеством, входящим в совет богов. Этот совет заседал, возможно, на северной горе Цафон при верховном божестве и определял судьбы людей и народов. Мифологическому мотиву удалось адаптироваться к монотеизму путем превращения членов этого совета в особый класс существ, который стал известен как ангелы.

Архаические мифологические фигуры, будучи сами отчасти имманентными, легко пересекают границу человеческого мира, ходят по земле и владеют дворцами на земных горах. Часто имеют узнаваемые обличья, воплощающиеся в культовых статуях. Все эти элементы были исключены из древнееврейской религии в процессе ее трансцендентализации. Тем не менее живой религиозный опыт не мог ограничиваться философскими представлениями об абсолютной надмирности Божества, а постоянно чувствовал присутствие, участие этого Божества в человеческой действительности и потому раз за разом продолжал обращаться к языку мифа, искал способ выразить земными образами чудо вторжения божественного в сферу тварного. Хотя такого рода тексты появляются прежде всего у пророков, в полностью монотеистическом контексте, в свете всего предыдущего нельзя исключать, что их образность имеет определенные традиционные ханаанейские корни. Таким образом, этот раздел посвящен явлениям Творца — теофаниям.

Основной формой явления божественного в библейских текстах выступает речь: Бог «говорит» персонажам те или иные слова. Как правило, не уточняется, каким образом это происходит: идет ли речь о голосе с неба, внутреннем голосе или пророческом сне — все эти варианты не только возможны, но и непосредственно встречаются в отдельных случаях (и могут подразумеваться в других). Так, наряду с непосредственными «словами» Бога иногда упоминаются Его явления наяву (Быт. 12:7, 17:1, 18:1, 35:9) или во снах (например, Быт. 28:12ff, ср. Быт. 22:3 и др.); в Книге Иова Господь разговаривает напрямую «из бури» (возможно, громом), что, по-видимому, следует считать художественной условностью. Откровение пророка Шмуэля (Самуила) начинается с внешнего голоса, который он слышит, ночуя в святилище, — по-видимому, на грани между сном и бодрствованием (1 Цар. 3:4–10). Иногда пророкам демонстрируется тот или иной предмет либо даже место (Ам. 8:1, Иер. 24:1 и др.).